Даже после такой чрезвычайно поверхностной пробежки по некоторым из периодов истории систематики должны возникнуть представления о своеобразном характере этой науки.
Мы все время сталкиваемся с двумя ее лицами: консервативным ликом счетовода-калькулятора, чья задача проста — учет и контроль, — и изменчивым обликом искателя истины, чья задача бесконечно сложна.
В первом своем обличье систематика должна производить предельно информативный материал, построенный так, чтобы информацию можно было бы извлечь по возможности легко. Во втором требуется гораздо большее — систематика должна быть строгой в научном отношении, но оставаться несложной в практическом использовании, охватить все богатства животного мира, но сохранять графически четкую наглядность членения, учитывать естественные связи, но до определенных пределов.
Копаясь в скрупулезных описаниях букашек, систематики добывают сведения, которые останутся достоянием науки навечно. К видовому названию всегда добавляется фамилия первооткрывателя. Если рядом с названием вида стоит латинское Л, это значит, что он описан самим Линнеем. И таких видов очень много, только у птиц до нашего времени их сохранилось около ста семидесяти. С каждым годом прибавляется число открытых и определенных видов, родов, семейств. Иногда случается чрезвычайное — обнаруживают такое животное или растение, которое дает начало новому классу или даже типу.
Недавно, например, произошло еще более значительное событие в систематике. По предложению советского академика А. Л. Тахтаджяна были заново перераспределены царства. В отдельное царство были выделены грибы, которые считались принадлежащими к растениям, а бактерии вместе с синезелеными водорослями даже стали надцарством безъядерных организмов в противовес всем остальным — ядерным.
В спорных случаях, когда, например, неясно, вид или не вид открытое существо, или когда на звание первооткрывателя претендуют несколько исследователей (кстати, научно определенными считаются по всеобщему соглашению лишь группы, описанные начиная с 1 января 1758 г. — года выхода X издания линнеевской «Системы природы»), вопрос решает международная комиссия таксономистов.
К сожалению, мы до сих пор не знаем, сколько видов живет на земном шаре, многие роды и семейства животных даже не затронуты систематиками. Работы им непочатый край. А надо спешить, так как вторгающееся в природу человечество может разрушить животный мир, даже не узнав, каков он. И систематика торопится разобраться в сложностях Жизни, торопится знать и распространить это знание.
Результат ее деятельности изучают школьники: учебники зоологии и ботаники для шестых-седьмых классов, в сущности, излагают систематику природы.
Точно знать, с кем или чем они имеют дело, кроме школьников, важно и хозяйственникам, и врачам, и работникам санитарной службы, да и вообще всем, кто так или иначе сталкивается с «братьями нашими меньшими». Ошибки, когда совершенно безвредная тварь принимается за похожего на нее врага человеческого рода, иногда непоправимы. Систематика и призвана помочь им их избежать.
Вот один из многочисленных примеров. На полях хлопчатника в Средней Азии встречается некий клоп, и было подмечено, что клоп этот предпочитает поля с плохим урожаем. Его едва не занесли во вредители. Дело и клопа спас именно систематик. Несколько лет назад по совету сотрудника Зоологического института АН СССР кандидата биологических наук И. М. Кержнера, чья узкая специальность как раз полужесткокрылые, аспирантка из Ашхабада взялась за изучение этого вида. Кержнер был убежден, что обвинение клопа во вредительстве неосновательно, так как все подобные ему виды — хищники и не могут питаться растительной пищей. Предсказание ученого оправдалось. Клоп был реабилитирован и даже приглашен на поля, так как оказался пожирателем тлей. А они-то и вредили хлопчатнику.
А вот другой пример из иной области. Многие жители Оби и Енисея любят сырую рыбу, а в этих реках водятся одни и те же виды ее. Однако в бассейне Оби людей порой поражает тяжелое заболевание, вызываемое простическим червем, который проделывает довольно сложный жизненный цикл: человек — моллюск — рыба — человек. В бассейне же Енисея такой болезни нет. Почему? Считалось, что промежуточные хозяева червя в обеих реках совершенно одинаковые. Но вот когда тщательней разобрались в их систематике, то выяснилось, что обские и енисейские моллюски не только не принадлежат к одному и тому же виду, но это даже не родственные формы. Как видим, различие видов обусловливает и несходство их свойств, которые подчас могут оказаться очень вредными.
Подобных примеров сколько угодно. Они убедительно свидетельствуют, что человечество не только из-за любви к чистой науке, но и в силу сугубо практических интересов нуждается в четкой и ясной систематике.
Итак, будем считать, что полезность систематики нам удалось доказать.
Вернемся к взаимоотношениям систематики с остальной биологией. Ведь именно из-за этих взаимоотношений неспешная работа таксономистов в пользу вечности постоянно прерывается реформаторской лихорадкой, так что даже трудно, пожалуй, назвать другую дисциплину, которую столь часто разваливали бы и затем из готовых блоков собирали снова в совершенно преображенном виде.
«Экономична мудрость бытия, все новое в нем шьется из старья», — справедливо утверждал Шекспир. Но так же как груда кирпичей не превращается в дворец, если пет плана, общей идеи, чертежей, так и множество описаний не слагается в систему, если нет общей биологической теории. Хорошее описание способен сделать каждый достаточно грамотный любитель. Да они и сделали немало — увлеченные коллекционеры экзотических бабочек или ярко раскрашенных тропических жуков. Но понять смысл этой мозаики, еще не сложившейся в цельную картину, может только подлинный ученый, вооруженный самым современным знанием.
«Эта работа похожа на криминалистическое исследование, — пишет ленинградский энтомолог В. А. Танасийчук, — она так же увлекательна, как и кропотлива. Иногда решение, кажется, лежит на поверхности, и его остается только обосновать. Это «только» оборачивается сравнением сотен признаков у множества видов, тысячами страниц просмотренной на многих языках литературы, поисками биологических, экологических, физиологических аналогий, и нередко эффектная схема рушится от одного-единственного, не укладывающегося в нее факта. Еще хорошо, если этот факт заметит сам исследователь, а не язвительный оппонент».
К этому надо добавить, что таксономист, как правило, пытается разобраться в ошеломляющем разнообразии жизни в условиях, так сказать, острого информационного голода. Дело в том, что нельзя изучать животное, для начала не назвав его, не отличив его от других. Для того же, чтобы грамотно провести это разграничение, нужно досконально знать и его и других. Так образуется замкнутый круг, из которого все время приходится вырываться.
И вот тут мы подходим к главной, пожалуй, особенности биологической систематики, той, что и дает ей право называться полноценной наукой в отличие от всяких прочих «систематик». Биологи часто называют ее альфой и омегой науки о Жизни. С нее начинается любое исследование: с того, что объект его определяется, — и ею же заканчивается, так как конечная цель всех биологических наук — по возможности более близкие к Жизни системные представления о ней.
Таково уж место систематики в ряду биологических наук, что она как бы противостоит им всем и оказывается одинокой и в их «среде». Внимание исследователя в любой другой области биологии сосредоточено обычно на таких процессах и механизмах, которые объединяют все или большую часть живого. Систематика же, занимаясь разнообразием, должна найти то, что отличает одну форму жизни от другой.
Кроме того, систематика постоянно противодействует временами возникающим упрощенческим стремлениям в биологии, стремлениям свести всю сложность жизни к единому знаменателю.
«Никогда еще потребность в хорошо разработанной научной систематике не была столь велика, как в настоящее время. Существующим редукционистским (упрощенческим) тенденциям необходимо противопоставить твердое убеждение в том, что живая природа разнообразна, что это разнообразие — подлинно биологическое качество живых организмов…».
Эти слова принадлежат Эрнсту Майру, американскому орнитологу, одному из корифеев в теории систематики. Отрывок взят из книги Майра «Принципы зоологической систематики» (книги, в которой наиболее полно изложены современные взгляды на эту отрасль науки, сложившиеся в течение последних десятилетий).
Высказывание нуждается в расшифровке. Дело в том, что биохимия, биофизика и возникшая два с половиной десятка лет тому назад молекулярная биология (созданная руками преимущественно физиков и химиков) привнесли в науку о жизни вместе с новейшими методами исследований, резко ускорившими темп развития биологии в целом, и свои представления, которые были естественными, когда ученые имели дело с физическими и химическими относительно простыми явлениями, но оказались слишком элементарными для биологии.
Мир Жизни не пожелал объясняться одними лишь законами физики и химии. Те же скромные «живые» молекулы, когда их расчленяли для мысленного или вещественного анализа, превращались в химические вещества, никак не складывающиеся обратно в живое. Однако биохимические и биофизические взгляды оказали влияние на биологов, вместе с методикой перенявших и несколько упрощенные представления, обещающие в скором будущем объяснение тайн природы… Лишь глубоко и всесторонне знающие жизнь исследователи, главным образом систематики, понимают, с каким разнообразным миром столкнулась на этот раз человеческая логика и как нелегко его понять.
Ну и, наконец, систематика развивает способ мышления биолога-теоретика. Классификатор по роду своей деятельности нередко играет роль пионера, вскрывая такие эволюционные явления, на которые не обращают внимания другие специалисты.
Что значит «по роду деятельности»? Дело в том, что систематик, рассматривая и сравнивая животных или растения между собой, не может обойтись без их родословной, а значит, так или иначе он должен разбираться в сути эволюционных процессов более, чем кто-либо иной из биологов. Например, важнейшее для современного дарвинизма понятие популяции — элементарнейшей из естественных
группировок животных, в которой и зарождается та изменчивость, что ведет потом к образованию новых форм жизни, — вошло в обиход теоретиков не без влияния систематиков. Да и сама история становления синтетической теории эволюции — прекрасный пример родства систематики с теоретической биологией. Первой книгой, в которой будущие «синтетики» — так называют современных дарвинистов — заявили о своем кредо, оказался как раз коллективный труд нескольких теоретиков с мировым именем — «Новая систематика». И ныне среди крупнейших теоретиков-эволюционистов много систематиков.
В своих «Принципах зоологической систематики» Майр сформулировал два главных постулата эволюционного направления в этой науке.
Первый постулат: низводить таксономиста до уровня клерка-регистратора — значит неверно понимать его роль. Систематика представляет собой научную теорию со всеми вытекающими отсюда следствиями.
Постулат второй: основой подлинно научной современной классификации должна быть эволюционная теория. Лишь эволюционная систематика имеет объяснительную ценность, не только называя свои таксоны, но и объясняя, почему классифицируемые существа похожи или не похожи друг на друга, почему их следует разделить или объединить. Она имеет и прогностическую ценность. Предсказывая результаты дальнейших исследований, она может и должна развиваться с совершенствованием знания, как и всякая другая наука.
Но из этого легко сделать вывод, что конец научным мытарствам близок. «Недосозданная» Линнеем, Единственная Истинная Естественная Система, получив Истинную Научную Базу, близка к завершению. Так ли это?
Для ответа на такой вопрос надо познакомиться с буднями сегодняшней систематики.