Ведь бактерии, вызывающие заражение крови, — настоящие бродильные организмы. Они анаэробны и добывают себе жизненную энергию массовым разложением различных веществ.
Невольно напрашивается сходство между действием болезнетворного микроба и брожением, а ведь это развертывает широкие горизонты. Брожение — химическое явление, которое можно изучать обычными приемами физики и химии; если эти приемы окажутся применимы в медицине, то из врачебного искусства она должна превратиться в настоящую точную науку. Болезнь тогда нужно представлять себе как брожение в живых органах и тканях, с тем дополнением, что бродильный организм еще выделяет сильный яд; им он отравляет и убивает части тела, на которые напал, затем пользуется убитыми частями как материалом для своей химической деятельности. Таковы революционные взгляды, которыми Пастер перевернул старую медицину, но, разумеется, на первых порах он встретил сильное противодействие со стороны профессиональных врачей, которые, ничего не зная о связи последних работ Пастера с его прежними исследованиями над брожением и самозарождением, не имея понятия об изобретенных им новых блестящих приемах, выведения и изучения микробов, вовсе не были расположены коренным образом ломать все свои традиции «из-за фантазий какого-то химика», вовсе не получившего даже медицинского образования. Однако, и на них не могло не произвести сильного впечатления то обстоятельство, что «химик» определенно стал указывать пм на разные упущения, требующие изменений, и указания эти всегда были основательны. Действительно, Пастер сразу подчеркнул, что раз гнилостные бактерии могут быть опасны, то необходимо принимать меры против вторжения их в кровь и вовнутрь органов. Пока гнилостные бактерии находятся в кишечнике, они, самое большее, могут вызвать расстройство желудка, но попадая в кровь, они сразу становятся грозными врагами. Вот Пастер находит весьма распространенную в различных водах бактерию, впрыскивание культуры которой вызывает у морской свинки нарывы, то есть значит действует опять-таки, по-своему, совершенно иначе, чем бактерия сибирской язвы, или гнилостные бактерии. Такова причина так называемых «метастазных абсцессов», которые занимают всех врачей со времен Гиппократа. Другие микробы не развиваются в крови и тканях при обычных условиях, но при каком-нибудь ослаблении жизнедеятельности организма овладевают им и разрушают его.
Эти враги окружают нас повсюду в нашей обыденной жизни, но становятся особенно настойчивыми в своих нападениях, когда хирург производит или исправляет повреждения живых тканей. По поводу хирургии Пастер пишет впервые следующие указания:
«Эта вода, губка, корпия, которыми вы промываете или покрываете рану, заносят в нее зародышей, которые, как вы видите, с величайшей легкостью размножаются в тканях и в самое короткое время неизбежно были бы причиной смерти хирургических больных, если бы живые ткани не сопротивлялись развитию этих зародышей. Но, увы, как часто это сопротивление оказывается бессильным, как часто сложение раненого, его слабость, душевное состояние, неудовлетворительные условия перевязки представляют недостаточное препятствие для захвата бесконечно малыми существами территории, на которую вы их бессознательно занесли. Бели бы я имел честь быть хирургом, то при моем убеждении, что зародыши микробов, находящихся на поверхности всех предметов, особенно в госпиталях, представляют серьезную опасность, я не только пользовался бы исключительно лишь безукоризненно чистыми инструментами, но, тщательно вымыв руки, я употреблял бы корпию, перевязки, губки предварительно прогретые в воздухе, температура которого достигала 130—150градусов, и воду, прогретую при 110—120 градусах. Все это легко достижимо. Таким образом, мне оставалось бы только опасаться зародышей, находящихся в воздухе около постели больного, но ведь многочисленные наблюдения говорят нам, что количество этих зародышей совершенно ничтожно по сравнению с тем, которое имеется в пыли, на поверхности различных предметов и в самых чистых на вид водах. Кроме того, и перевязки можно совершать в стерильных условиях» … Эти великие слова составили основу новой хирургии. Было большой смелостью со стороны человека, непричастного к медицине, бросить упрек хирургам в том, что они часто убивают больного своими неправильными приемами, но человек этот опирался на верховный опытный метод, всемогущий рычаг точных наук, проверял им себя много раз и пришел к убеждению, что он не может ошибаться.
И, действительно, хирургия переродилась. Когда хирурги прониклись убеждениями Пастера и стали производить операции при а септических условиях, результаты получились грандиозные. Постепенно совершенно исчезла госпитальная гангрена, этот бич былого времени, прекратились заражения ран, которые раньше были обычным явлением, почти неизбежными при тяжелых операциях, связанных со вскрытием брюшной полости, и, следовательно, стали возможными такие операции, о которых раньше не приходилось и мечтать. Теперь сильное нагноение раны прямо ставится в вину хирургу, доказывая, что он действовал без надлежащих предосторожностей. Вычислено, что за недавно окончившуюся мировую войну Пастер, тело которого задолго до начала войны истлело в гробу, спас от верной смерти, благодаря преобразованию хирургии, до 5 миллионов жизней.
Пастер во все отрасли медицины вводил точный метод физики и химии. То он объявлял недоумевающим врачам, что две, по виду совершенно различные, болезни в сущности составляют один недуг, так как обе вызываются одним и тем же микробом, то он находил причину болезни там, где врачи ее вовсе не предполагали. При послеродовой горячке в организме развивается микроб, имеющий вид круглых зернышек, расположенных цепочками, и Пастер признал этого микроба виновником болезни. Однажды в Медицинской Академии один очень известный акушер подробно излагал причины различных болезней при родах. Пастер резко прервал оратора такими словами: «Причина заразы совсем не в этом; сам врач и его персонал переносят микробы от больной женщины к здоровой». Когда докладчик свысока заявил на это, что никогда никто не видал подобного микроба, Пастер подошел к доске, взял мел, нарисовал характерную форму бактерий в виде цепочек и сказал: «Вот вам его изображение». И теперь мы знаем, что он был совершенно прав; послеродовая горячка в настоящее время в хорошо содержимых лечебницах не допускается. Но каково было изумление врачей, когда они присутствовали при том, как химик, впервые посетивший акушерскую больничную палату, с видом человека, точно знающего, в чем дело, давал определенные указания по поводу приемов производства операций и перевязок.
Темные призраки, в виде каких-то «жизненных сил» живого организма, «заразных начал» и тому подобных, чуждых науке и точно неопределимых понятий, загромождавших старинную
условиями мы понимаем такие, при которых доступ микробам не прегражден, но они убиваются различными ядовитыми веществами, как напр., сулемой, карболовой кислотой, йодом, и тому подобными веществами.
Так, например, всем было известно, что куры и другие домашние птицы не подвержены заболеванию сибирской язвой. Это объяснялось так, что «жизненная сила» курицы справляется с «заразным началом», с которым не может справиться «жизненная сила» овцы или коровы. Для настоящего ученого это — вовсе не объяснение, а просто игра загадочными словами. Пастер, производя опыты над чистыми культурами сибиреязвенной палочки, убедился, что она прекрасно развивается при 37 градусах Цельсия, но плохо растет и очень слаба при 42 градусах. А ведь температура тела овцы и коровы близка к 37 градусам, температура же тела курицы около 42 градусов. II вот, Пастер производит знаменитый и необычайно элегантный в своей простоте опыт такого рода. Курица была посажена в прохладную воду и выдерживалась в ней до тех пор, пока температура тела не опустилась до 37 градусов, затем эта птица получила прививку сибиреязвенной палочки, и болезнь развилась со смертельным исходом. Другая курица, которая после такой же обработки была снова согрета, справилась с микробами очень легко и осталась живой. Эти курицы должны быть знамениты в истории культуры человечества: при их содействии точный метод настоящей науки властно вступил в область медицины. Оказалось, что куры не заражаются сибирской язвой вовсе не по причине какой — то особой жизненной силы или других загадочных, придуманных старинными медиками, сил и влияний, а просто по причине высокой температуры их тела, не пригодной для развития микроба-специалиста, вызывающего болезнь. Те же самые причины, которые влияют на различные химические процессы, также точно влияют на болезни, вызываемые микробами, и жизнедеятельность последних представляет собой совокупность определенных физических и химических явлений.
Пастер, действительно, был чистый химик по всем своим воззрениям и это-то помогло ему справиться с предрассудками современной ему медицины. Много сыпалось на него упреков и обвинений за то, что он считает возможным сложнейшие жизненные явления приравнивать к химическим превращениям веществ, но он с величайшим презрением относился к подобным нападкам, так как, по его словам, можно только жалеть таких людей, которые воображают, что какая-нибудь жизненная загадка представляет собой не физико-химическое явление.
Бедные, слепые кроты, рассуждающие так, не виноваты в своей слепоте. Если считается необходимым вечно помнить, в каком году произошла битва при Калке, но не считается неприличным для образованного человека не знать, что в химии подразумевается под простым и сложным веществом, то нечего требовать в таком обществе правильной оценки значения точных наук. Ими одними движется весь прогресс промышленности и народного благосостояния, и о них огромная часть так называемого «образованного класса» не имеет самого приблизительного представления.
Не удивительно, что свои бессмертные исследования над брожениями, более способствовавшие прогрессу, чем сотни международных конференций и договоров, Пастер произвел в жалкой, заброшенной в чердачном помещении лаборатории; никому в голову не пришло бы оказать материальную поддержку таким никому не нужным работам. Только когда были, на основании этих работ, выработаны приемы победы над болезнями, как будет видно из дальнейшего, представляющие лишь логическое продолжение теоретических исследований, и когда человеческие жизни стали вырываться тысячами из пасти смерти, а в карманы промышленников и сельских хозлев потекли реки золота, только тогда «трезвенная республика» сочла стоящим обставить дальнейшую работу своего гениального гражданина так, как она этого заслуживает.
А, может быть, и хорошо, что дело происходило именно так, а не иначе! Какой-нибудь дальновидный капиталист, догадавшийся в свое время субсидировать работы Пастера, взяв на них привилегию, стал бы потом торговать результатами их как товаром, а товар был ценный. Одно только применение открытий в области микробиологии к сельскому хозяйству дало много миллиардов, а что дало применение их к медицине — трудно, да и странно определять. Как можно рублями расценивать человеческие жизни? Между тем сам Пастер не делал из своих работ никаких тайн, не брал никаких патентов, не нажил никакого капитала. Да и какое значение мог иметь весь этот мусор для человека, живущего такими планами и идеями? Тот, кто пережил одну сотую ощущений, неизбежно испытанных Пастером, знает, что удовлетворение от раскрытия тайн природы дает больше счастья, чем все другие блага на свете, является лучшей, ни с чем несравнимой, немногим уделенной наградой. Но жестоко и по отношению к ученому и по отношению к всему народу не давать ученому возможности работать так, как необходимо по существу интересующих его вопросов. Это убийство научной мысли, преступное насилие над творчеством, испытали, благодаря все еще ничтожной общей культурности, многие научные работники, испытал его и бессмертный Пастер, да еще как раз в то время, когда в уме его обрисовывались гигантские идеи, ведущие к победе над болезнями, к массовому облагодетельствованию всего человечества. Но отупевшей от только что окончившейся неудачной войны и от внутренних раздоров стране было не до таких затей. Все воображали, что спасение государства в той или иной форме его устройства, а о более важных вопросах забывали. В 1871 году Пастер пишет своему ученику Дюкло: «Моя голова полна превосходными планами работ, я чувствую себя готовым к творчеству… увы, может быть, не осуществимому. Ах, почему я не богат, почему я не миллионер! Я бы сказал вам, Ролену, Герне, Ван-Тигему и другим ученикам: идите ко мне; мы перевернем мир нашими открытиями. Как вы счастливы, что еще молоды и что у вас все впереди. Почему я не могу начать снова, при других условиях, учение и работу». Запомним, читатель, что каждый из нас, каждый культурный гражданин обязан содействовать словом и делом покровительству и обеспечению научного творчества. Позор стране, которая не ценит того, что вечно и что составляет гордость человеческого духа.