Когда мы в самые жаркие часы летних дней наблюдали за филантусом и вглядывались в небо, не летят ли домой наши осы, мы невольно начинали следить и за чеглоками; жившими по соседству с нашим наблюдательным постом.
Подобно осам, они тоже черными точками нередко возникали из ослепительной синевы небес. Высоко над землей, почти неразличимые для невооруженного глаза, они неторопливо ловили насекомых. В этом деле чеглоки — признанные мастера. Они парили над песчаными равнинами, казалось, без малейших усилий, потом вдруг стремительно взмахивали крыльями и быстро поворачивались, выставив когтистую лапу, чтобы схватить что-то крохотное. А потом вновь принимались спокойно парить в вышине, подтягивая лапу к клюву на манер попугаев и отщипывая кусочки невидимой добычи. Все это продолжалось одну-две секунды, затем они бросали остатки добычи и начинали высматривать новую жертву.
Следя за чеглоками в полевые бинокли (и иной раз пропуская возвращение наших ос), мы видели, как соколы бросали вниз какие-то темные кусочки, прослеживали падение этих кусочков, и порой нам удавалось найти их на земле. Почти всегда это оказывались остатки жуков-навозников, что вначале сильно нас удивляло, так как мы еще не знали, что навозники в теплые дни по многу часов кружат высоко в воздухе. (Я До сих пор не понимаю, что они там делают.) Среди остатков, падавших на землю, нередко попадались грудные сегменты с головой, ножками, надкрыльями, а иногда даже и крыльями, то есть это был практически целый жук, только без брюшка, которое одно и интересовало чеглоков. Злополучные изуродованные навозники были еще живы, и неуклюже ползали по песку. Если бы не эта жестокая сторона дела, было бы трудно представить себе более мирную картину, чем зрелище маленьких изящных соколов, пирующих среди изобилия корма.
Иногда чеглоков прельщала и не столь легкая добыча. Часто вместо короткой, не требующей никакой затраты усилий погони за медлительными жуками мы наблюдали затяжные пикирования на сто-двести метров, которые заканчивались стремительным зигзагообразным броском. В таких случаях мы знали, что они ловят стрекоз. У стрекоз чеглоки обычно обрывали крылья, а все остальное съедали.
Но даже и это не было пределом для чеглоков. По-настоящему они показывали стремительность своего полета, когда гнались за основной своей добычей — мелкими пташками. Чеглоки ловят жаворонков, догнать которых отнюдь не так просто, но они способны и на большее — ни ласточки, пи даже стрижи не могут считать себя в безопасности в их присутствии. Увидеть, как чеглок с головокружительной быстротой, почти прижав крылья к обтекаемому туловищу, пролетает по вертикали вниз около трехсот метров и на лету хватает ласточку, причем вы слышите звук удара с расстояния ста метров, — значит увидеть незабываемое зрелище. Ласточки и другие птицы испытывают перед этими страшными врагами смертельный ужас и спешат спрятаться, даже когда чеглоки высоко в небе затевают невинную игру, начиная пикировать друг на друга.
Однажды я был свидетелем того, как чеглок бросился (и промахнулся!) на стайку хохлатых синиц, искавших корм на молоденьких березках у опушки. Я увидел только завершение его падения с высоты, и, когда он молнией промелькнул всего в двух метрах от меня, так что я почувствовал ветер от движения его крыльев, на одно мгновение мне стали видны графитно-серая спина, черные точки на белых подкрыльях, красные «штаны» и ярко-желтые лапы. Синицы все до единой замерли в гуще березовых ветвей; подойдя к ним, я, казалось, мог бы без труда брать их руками — напуганные появлением быстрокрылого врага, они не осмеливались взлететь.
Охотничьи подвиги и красота этой довольно редкой птицы придали ей в наших глазах романтический ореол. Чеглоки вьют гнезда поздно. Когда в начале июля мы разбили свой лагерь в Хулсхорсте, птенцы всех остальных хищных птиц в этой области давно уже оперились, а у чеглоков только-только проклюнулись яйца. К тому же их активность не зависела от погоды, как у наших роющих ос, и они представляли собой отличный дополнительный объект для полевых наблюдений, которым мы могли заниматься в пасмурные дни, а также рано утром и по вечерам. А потому они очень способствовали поддержанию бодрости духа в нашем лагере.
За несколько сезонов мы обнаружили много гнезд чеглоков. Как правило, в один сезон их бывало два на расстоянии примерно полутора километров, но выпадали годы, когда мы обнаруживали и три гнезда. Они всегда находились на вершинах сосен и, по-видимому, строились в свое время воронами. Чеглоки редко селились в глубине леса и обычно облюбовывали небольшие рощи старых сосен у края открытых равнин. Как-то мы соорудили укрытие на дереве в метре от гнезда, но оно не слишком помогло нам в наблюдениях за поведением чеглоков, поскольку мы видели их, только когда они находились в гнезде. Правда, нам удалось сделать несколько великолепных снимков крупным планом, однако наиболее интересная часть жизни хищников протекает вне гнезда, а потому мы изменили тактику и построили несколько наземных укрытий из сучьев и мха в пятидесяти — ста метрах от их жилища. Из этих убежищ перед нами раскрывалась широкая панорама, а с помощью полевого бинокля мы прекрасно видели и то, что происходило непосредственно в гнезде.
Наблюдения мы обычно проводили в течение двух — шести часов, а иногда и весь день, от зари до зари. Наиболее систематические наблюдения, которые мы подробно записывали, заняли в целом свыше пятисот часов и велись у пяти гнезд.
Эти наблюдения требовали большого терпения, потому что нередко проходило очень много времени, прежде чем случалось что-нибудь интересное, особенно в период насиживания яиц, когда самка часами не делала ни одного движения. Как и у других хищных птиц, у чеглоков на яйцах сидит только самка. Самец же появляется у гнезда лишь несколько раз за день. Вот тогда-то наше терпение вознаграждалось весьма эффектным зрелищем передачи корма. Самец-чеглок мгновенно рассеивал нашу скуку, еще издалека испуская громкий четкий крик «кью-кью-кью-кью!». Этот крик выводил из дремоты не только нас, но и самку. Она выпрыгивала из гнезда и летела к нему навстречу, резко и сильно взмахивая крыльями. Нередко она встречала его метрах в двухстах от гнезда и, когда он замедлял полет, переворачивалась в воздухе на спину и выхватывала добычу из его когтей. После этого самка летела к одному из своих «пунктов ощипывания» неподалеку от гнезда (каждая самка использовала для этого несколько крепких, удобно расположенных веток), где ощипывала и съедала свой обед. Самец описывал несколько кругов возле нее или даже на некоторое время садился на соседнее дерево, но вскоре улетал прочь.
В течение лета самцов мы видели относительно мало, о чем можно только пожалеть, потому что они меньше самок, более изящны и стремительны — просто несравненные красавцы. Даже когда мы взбирались на дерево к гнезду, самец держался в отдалении и в лучшем случае только оглашал лес пронзительными криками, тогда как самка нередко яростно пикировала на нас.
В отличие от большинства других птиц у дневных хищных птиц самки заметно крупнее самцов, что позволяет им ловить и более крупную добычу.
Поев, самка возвращалась в гнездо, и мы знали, что нам вновь предстоят однообразные часы ожидания.
Такое разделение труда свойственно многим хищным птицам и представляет собой их довольно интересную особенность. У большинства видов, таких, как ястребы-перепелятники, тетеревятники и пустельги, подобное положение вещей сохраняется до тех пор, пока птенцы не подрастут. Тогда самка, которой уже не надо ни охранять, ни греть их, начинает охотиться сама, и ее добыча часто бывает крупнее добычи самца.
Пустельга — небольшой сокол, питающийся преимущественно мелкими грызунами (мышами, полевками), ящерицами, насекомыми.
На протяжении всего лета мы продолжали наблюдать красивейший воздушный маневр передачи, которым не уставали любоваться. Некоторые исследователи сообщают, что им приходилось видеть, как самец-чеглок бросает добычу и самка ловит ее в воздухе на лету, но при нас этого ни разу не случилось, хотя в общей сложности мы были свидетелями не менее сотни передач.
Однажды мне довелось увидеть крайне необычную и очень забавную передачу. Я шел к небольшой группе старых сосен, где у меня было устроено укрытие, из которого я мог наблюдать два гнезда — чеглока и пустельги, — находившиеся метрах в ста друг от друга. Внезапно надо мной по прямой линии пронеслась самка чеглока — это означало, что она заметила самца с добычей. Я начал следить за ней в бинокль, рассчитывая увидеть передачу. Пролетев около пятисот метров, она перевернулась на спину и взяла добычу у самца — во всяком случае, так мне показалось. Однако в следующую секунду я обнаружил, что второй птицей был самец-пустельга. Пустельги не привыкли передавать добычу в воздухе, они делают это, опустившись на ветку, а потому этот самец, вполне естественно, не разжал когтей. Однако чеглочиха продолжала тянуть добычу к себе и увлекла бедного самца-пустельгу вниз, не обращая внимания на его пронзительные крики. Они стремительно скрылись за гребнем высокой дюны, а когда через одну-две секунды вновь появились в поле моего зрения, чеглочиха устремилась прямо к своему гнезду с отнятой мышью, а самец-пустельга уныло полетел навстречу своей супруге с пустыми когтями. Несколько минут эта последняя следовала за ним, громко требуя свой обед, что, на мой взгляд, было с ее стороны довольно бестактно.
Когда в начале июля вылупились птенцы, наблюдать за гнездом стало гораздо интереснее. Сначала мать постоянно прикрывала птенцов своим телом. Когда появлялся самец, она по-прежнему брала у него добычу и летела с ней на одну из давно облюбованных веток. Ощипывая перья, которые не успел вырвать самец, она иногда проглатывала кусочки мяса, но вскоре покидала ветку и уносила добычу в гнездо. И там свирепая хищница преображалась в нежную любящую мать. Она аккуратно отрывала крохотные волоконца мяса, нагибалась и терпеливо держала их в клюве перед птенцами. В первый раз мы увидели их в бинокль: крохотные болтающиеся головки в розовато-белом пушке тянулись к материнскому клюву слабо и неуклюже, пытаясь клюнуть мясо. После нескольких, а иногда и многих неудач один из птенцов умудрялся ухватить мясо и жадно его проглатывал, от невероятного усилия падая на дно гнезда. Мать снова и снова предлагала им корм, и все птенцы по очереди получили несколько порций; затем, минут через пятнадцать, они перестали реагировать на пищу и задремали. Тогда мать доела остатки, подобрала уроненные кусочки и, прикрыв птенцов крыльями, приготовилась вздремнуть сама.
Интервалы между кормлениями были очень неравными. Большинство наших пар кормило птенцов только крупной добычей, например певчими птицами. В сорока одном случае нам удалось точно заметить время между двумя последовательными кормлениями. В среднем этот интервал составил 77 минут, но в отдельных случаях его протяженность чрезвычайно колебалась — от 4 до 185 минут. Случались промежутки и подлиннее! Однажды мы начали наблюдение в час дня, а первый принос корма был зафиксирован лишь в 4 часа 53 минуты, то есть почти через четыре часа. Некоторые из наших пар кормили птенцов насекомыми, например стрекозами, и тогда ритм бывал совсем иным — кормежки следовали одна за другой каждые несколько минут.
Когда птенцы подросли, в их поведении, в поведении родителей и во взаимоотношениях родителей и птенцов произошли многочисленные изменения. Мы старались не упустить ни одной, даже самой незначительной перемены и сделали немало интересных открытий, о которых я кое-что здесь расскажу.
Когда птенцам исполнилось десять дней, они перестали довольствоваться кусочками мяса, которые отрывала для них мать, а начали терзать добычу сами, так что вскоре матери уже приходилось их остерегаться: кидаясь на корм, они несколько раз сбивали ее с ног. Первое время чеглочиха пыталась противиться им, но вскоре вынуждена была уступить, и птенцы добились своего: с этих пор она просто бросала добычу в гнездо и улетала.
Примерно тогда же в птенцах проснулась их хищническая природа, и они начали интересоваться маленькими движущимися предметами. Несмотря на то что чеглочиха старалась содержать гнездо в чистоте, вокруг него постоянно жужжали мухи. Они чрезвычайно интриговали птенцов, которые, забавно выворачивая шеи, следили за ними, не отрывая взгляда. Синицы и другие мелкие пташки, искавшие корм в кроне дерева, также привлекали живейшее внимание птенцов. Однако их представления о «добыче» были еще крайне смутными — точно такие же ярковыраженные реакции вызывали и пушинки, кружившие в воздухе, когда птенцы принимались чистить перья, откуда следовало, что чеглочат привлекало само движение, а об «узнавании добычи» вопрос пока не вставал. Они не производили никаких попыток поймать добычу и даже не делали движений «вхолостую», которые характерны для других хищных птиц. (Под этим я подразумеваю охотничье поведение, проявляющееся в отсутствие добычи.)
У хищных птиц наблюдались очень забавные примеры таких движений «вхолостую». Молодые осоеды (похожие на орла птицы ростом с сарыча, которые питаются осами и их личинками, выкапывая лапами осиные гнезда) довольно мною копают, находясь еще в гнезде. Молодые птицы-секретари исполняют типичные «танцевальные» движения охоты на змею задолго до того, как покидают гнездо, — изумительное зрелище, которое подробно заснял на кинопленку доктор Г. Брукхюйсен из Кейптауна. Чеглоки не предаются таким преждевременным охотничьим «играм» скорее всего потому, что охотятся на лету. Как только молодой чеглок начинает летать, у него появляются и охотничьи игры (так же как и у пустельги). Их я опишу ниже.
Наиболее интересный период начался, когда птенцам исполнилось около четырех с половиной недель. Они стали покидать гнездо и усаживаться на ветках сантиметрах в пятидесяти от него. Хотя к этому времени чеглочата уже могли летать, взлетали они лишь в том случае, если их что-нибудь пугало. Каждый день они расширяли район своих прогулок по ветвям сосны. В эти дни нас очень забавляла неточная координация их движений и неумение оценивать расстояние. Однажды мы видели, как молодой чеглок пытался подняться на ветку, расположенную всего на несколько сантиметров выше той, на которой он сидел. Птенец поглядел на ветку, поднял лапку, но, опуская ее, промахнулся и чуть было не свалился вниз. Он попробовал еще раз и снова не дотянулся. Это повторялось четырнадцать раз! На пятнадцатой попытке он скоординировался и, неуклюже взмахнув крыльями, вспрыгнул, а вернее, вскарабкался на верхнюю ветку.
Вскоре после этого птенцы начали летать — первое время только на короткие расстояния. Они выбрали себе определенные ветки, на которых обосновывались порой на целый день. Родители (теперь корм для семьи добывали они оба) приносили добычу птенцам, обычно опускаясь возле первого, кто попадался им на глаза. Поэтому птенцы начали передвигаться все дальше и дальше в направлении, откуда обычно появлялись их родители; для наших чеглоков это был северо-запад, так как их излюбленный охотничий участок находился над деревнями и богатыми пастбищами на берегах Зёйдер-Зе. Мы нередко убеждались, что родители поразительно быстро запоминали любимые ветки своих птенцов. Покормив их раза два на какой-нибудь одной ветке, они возвращались туда же, несмотря на то что теперь на ветке никого не было, а птенцы сидели совсем неподалеку и кричали во всю мочь.
К этому моменту восприятие птенцов стало уже необыкновенно тонким. Их поведение показывало, что они отличают чеглоков от лесных голубей и ястребов-перепелятников; они никогда не встречали этих птиц просительными криками — как неизменно встречали появление родителей. Правда, вначале они принимали за чеглока пустельгу, но сходство между этими двумя видами, бесспорно, очень велико. Позже они поразили нас, научившись узнавать друг друга и своих родителей; когда к их деревьям приближались чужие чеглоки, как старые, так и молодые, они прижимали перья и никогда не испускали просительных криков. Тем не менее птенцам никак не удавалось понять, что у родителя, прилетающего без добычи, бессмысленно ее требовать: они принимались испускать просительные крики, стоило им завидеть отца или мать, и даже гонялись за ними по воздуху, пытаясь отнять добычу, которой, как они должны были прекрасно видеть, у тех не было!
Воздушные передачи добычи от родителей детям начались через несколько дней после того, как птенцы стали летать. И здесь молодые чеглоки продолжали удивлять нас своей неуклюжестью. Они нередко промахивались, по нескольку раз заставляя родителей либо разворачиваться и опять лететь к ним навстречу, либо неловко повисать в воздухе с болтающейся добычей в ожидании, когда кто-нибудь из птенцов после очередного промаха вновь займет правильную позицию. А уж если родители приносили насекомых, тщетные усилия птенцов вызывали просто жалость — настолько безуспешны были их старания схватить крохотную добычу. Иной раз это удавалось им только с седьмой попытки.
Что же касается родителей, то они, как и большинство птиц, демонстрировали исключительную остроту слуха и поразительное зрение. Мы много раз наблюдали, как самка вылетала из гнезда, едва заслышав призыв самца, кричащего где-то в километре от нее, причем видеть его она никак не могла, поскольку его заслоняли вершины деревьев. Но зрением птицы пользовались гораздо чаще. Они отличали чеглока от пустельги на очень большом расстоянии — описанное выше происшествие было единственным исключением из этого правила, которое нам довелось наблюдать. На ястребов-перепелятников они не обращали внимания, однако тетеревятников, очень сходных с последними (хотя и превосходящих их размерами), они встречали яростным нападением. Кстати, одному из наших чеглоков это стоило жизни: он пикировал на тетеревятника, а тот просто перевернулся в воздухе и мгновенно убил его — это видел мой друг Георг Схюйл, который несколько сезонов наблюдал с нами чеглоков.
Родители распознавали чужих чеглоков лучше, чем птенцы. Они замечали чужака на очень большом расстоянии и летели прямо на него с воинственной решимостью, причем мы не раз видели, как они бросались навстречу чужаку, когда он был еще в полукилометре от них! Такие атаки предпринимались и в отсутствие одного из супругов; следовательно, нападавший твердо знал, что появившийся вдалеке чеглок — чужой.
Один сезон мы посвятили в основном наблюдениям за чеглоками, ловившими стрекоз. Нам не раз представлялась отличная возможность точно измерить, с какого расстояния чеглок способен увидеть стрекозу, — опять-таки потому, что их охотничий полет был удивительно целеустремленным и почти неизменно завершался поимкой стрекозы. Измеренные нами расстояния достигали двухсот метров, то есть вдвое превышали ту дистанцию, на которой мы сами были способны различить стрекозу невооруженным глазом. Если считать максимальную толщину туловища этого насекомого равной двум сантиметрам (величина эта берется с большим запасом!), то разрешающая способность глаза чеглока, выраженная через наименьший замечаемый угол, равна примерно 21 градус, то есть она действительно вдвое выше средней разрешающей способности глаза человека.
Кроме того, мы попытались измерить и скорость полета чеглока. С помощью полевого бинокля мы могли следить за чеглоком на расстоянии до трех километров. В идеальных условиях с помощью ориентиров, над которыми пролетал чеглок, мы могли определять расстояния вплоть до этого предела. Примерно в двух с половиной — трех километрах от гнезда, у которого мы вели наблюдение, находилось место, где чеглоки ловили стрекоз для птенцов. Несмотря на большое расстояние, мы все же могли видеть, как они пикировали на добычу, и тут же засекали время их обратного полета, который представлял собой в основном планирование по прямой. Наиболее надежные из полученных нами данных составляли 60 и 69 секунд. Следовательно, эти два с половиной километра они пролетали со скоростью не менее 150 километров в час. Мы не сомневались, что чеглоки способны развить и значительно большую скорость, так как этот полет по прямой, хотя и очень быстрый, был значительно медленнее вертикального пикирования, применяемого в погоне за ласточкой.
Несколько раз мы посетили наших чеглоков ночью. Даже в полнолуние в их сосновой роще царила полная тишина. Иногда я отправлялся в укрытие зачас-два до восхода солнца. Мне запомнилось одно ясное июльское утро, в которое я занял свой наблюдательный пост за 90 минут до восхода. Когда я проходил под гнездом, чеглоки были спокойны. Козодои (ночная птица величиной с голубя) кричали до 4 часов 30 минут утра, но уже за пятнадцать минут до того, как они смолкли, я услышал перекличку чеглоков. В 4 часа 46 минут запел зяблик, а четыре минуты спустя заворковал первый лесной голубь. В 5 часов 53 минуты, примерно через полчаса после восхода солнца, самец-чеглок прилетел с первой своей добычей, а в 7 часов 20 минут — со второй. Поскольку чеглоки проснулись по меньшей мере за час до восхода солнца, не исключена возможность, что они иногда охотятся в сером свете занимающейся зари; именно этим объясняются некоторые собранные нами данные об их рационе, которых я коснусь позже.
После всего вышеизложенного мне вряд ли нужно объяснять, что чеглоки — замечательные мастера полета, способные развивать огромную скорость и ловить таких крылатых чемпионов животного мира, как ласточки и стрекозы. Увидев, как неуклюже летают молодые чеглоки, мы, естественно, захотели узнать, сколько времени им потребуется, чтобы приобрести сноровку, достаточную для самостоятельной охоты, К счастью, открытый характер местности и приверженность молодых чеглоков к родному гнезду, которую они сохраняли по крайней мере до 10 сентября (то есть еще через пять с половиной недель после первых вылетов), позволили нам наблюдать их в течение этого длительного, но крайне интересного периода.
Оперившиеся птенцы очень скоро начали совершать воздушные прогулки, неуверенно пролетая метров пятьдесят и тотчас возвращаясь назад. Их первые неловкие попытки опуститься на ветку были очень смешными; как и большинству других птиц, садиться им было труднее, чем взлетать. Однако они делали быстрые успехи — возможно, благодаря усиленной практике — и, подрастая, улетали все дальше и дальше. К концу августа они могли уже покрывать расстояние в километр и часто совершали полеты на пятьсот метров. Птенцы начинали проводить в воздухе все больше и больше времени.
Примерно через неделю (или даже раньше) после начала полетов мы уже видели, как они ловили в воздухе своих первых насекомых, вернее, мы видели, как они пытались это сделать, ибо чаще всего у них ничего не получалось. Иногда два молодых чеглока бросались на одного жука, сталкивались и кувырком валились вниз, отчаянно хлопая крыльями. В конце концов им удавалось кое-как выровняться, а жук тем временем невозмутимо летел дальше — пока не попадал в когти следующего чеглока.
Стрекозы вначале были для них совсем уж недоступной дичью, но едва им удавалось постичь методы ловли жуков, как они принимались гоняться и за стрекозами. В последние дни августа чеглочата становились грозой и для этих насекомых, но мы ни разу не видели, чтобы они пытались погнаться за певчей птицей. В первых числах сентября мы, как правило, покидали Хулсхорст и только один год продолжали наблюдать чеглоков до 9 сентября. Вскоре после этого дня и они, вероятно, расстались с Хулсхорстом. Совершают ли молодые чеглоки осенний перелет самостоятельно или еще некоторое время остаются с родителями, не знаю.
Приемы охоты на птиц у чеглоков очень сложны, и, пожалуй, не случайно взрослым птицам приходится кормить птенцов до тех пор, пока те не овладеют техникой полета в совершенстве. Судя по всему, это совершенство достигается лишь постоянной практикой. Птенцам не только приходится прилагать все старания, чтобы овладеть приемами передачи, они еще и играют друг с другом в своеобразные охотничьи игры. Время от времени какой-нибудь молодой чеглок прерывал полет по прямой либо погоню за жуком и начинал пикировать на брата или сестру, словно преследуя певчую птицу. Конечно, он не пытался всерьез схватить другого птенца, но, пролетая мимо, все-таки выставлял желтую лапу. Нам никогда не надоедало следить за этой игрой, и, наблюдая, как изо дня в день совершенствуется сноровка птенцов, мы начинали лучше понимать, какого большого искусства, в сущности, требует пикирование взрослого чеглока на ласточку — стремительное, плавное, целеустремленное. И подобно всему, что делается по-настоящему хорошо, это пикирование оставляет у зрителя ощущение, будто чеглок не затрачивает на него ни малейших усилий.
Благодаря счастливой случайности нам несколько раз удалось увидеть, какое действие производит на ласточек пикирование чеглоков. Ласточки и воронки (городская ласточка) по пути на юг пролетали над песками рассеянными стайками примерно в пятьдесят птиц каждая. Они неторопливо ловили насекомых на высоте около ста метров и как будто не проявляли ни малейшего интереса к чеглокам, парившим метрах в трехстах над ними. К тому времени мы уже имели достаточно доказательств остроты птичьего зрения и не сомневались, что эти ласточки прекрасно видят чеглоков. Когда же чеглоки принялись пикировать друг на друга, мелькая в синеве черными стрелами, ласточки кинулись искать укрытия. Хотя чеглоки оставались гораздо выше них и даже не думали к ним приближаться, ласточки камнем упали вниз и исчезли среди сосен. Подобные наблюдения в достаточной мере объясняют, как именно птицы узнают пернатых хищников. В данном случае поведение ласточек показало, что на них воздействовала манера полета чеглоков. Тот факт, что они вели себя нормально, пока чеглоки спокойно парили высоко над ними, вовсе не означает, что они не признали в них опасного врага, — тут мы просто не можем сказать ни «да», ни «нет».
Некоторые мои наблюдения показывают, что, во всяком случае, некоторые пернатые боятся пикирующих птиц, даже если те нисколько не похожи на хищников. Чайки и кулики, например, могут заметаться в панике, когда такая безобидная птица, как большой веретенник (крупный кулик), опьянев от радости жизни, камнем упадет среди них только для того, чтобы устроиться где-нибудь по соседству. В других случаях аналогичные реакции вызывает внешнее сходство с хищниками. Как известно, весной птицы проявляют страх перед стрижами, когда те прилетают с юга; вероятнее всего, это объясняется тем, что у стрижей такие же короткие шеи, как у соколов и ястребов. Мне приходилось видеть, как стая синиц отгоняла козодоя, у которого тоже очень короткая шея.
Несколько исследователей испробовали на разных птицах картонные модели различной формы. Подопытные птицы — куры, утки и гуси — проявляли тревогу при виде любой модели с короткой шеей. Любопытно, что молодые белые леггорны этой реакции не проявляли. Наблюдения Смита, Эдвардса и Хоскинга над тем, как певчие птицы реагируют на кукушку, показывают, что отношение к кукушке совсем особое. Хотя внешне кукушка несколько напоминает пустельгу, последняя в отличие от кукушки никогда не подвергается нападению. Но тут опять возникает некоторая неясность, если вспомнить, что синицы нападают на козодоев, — ведь силуэт козодоя куда больше похож на силуэт кукушки, чем на силуэт сокола. А, насколько мне известно, на кукушек синицы не нападают.
Короче говоря, надо еще многое выяснить, прежде чем мы сможем ответить на вопрос, как птицы узнают хищников и почему их реакции настолько разнообразны. Почему, например, лунь в одном случае подвергается яростному нападению, а в другом не привлекает к себе ни малейшего внимания, хотя в обоих случаях он охотится? Систематические полевые наблюдения в сочетании с экспериментами могли бы привести к множеству интересных открытий.
Чеглоки не единственный вид, у которого птенцы так долго остаются на иждивении родителей; это типично и для крачек и для сов, причем у обеих групп добывание корма требует значительной сноровки.
За несколько сезонов нам удалось собрать некоторые сведения о рационе чеглоков. Хотя они позволяют сделать лишь самую приблизительную оценку места, которое различные птицы и насекомые занимают в меню чеглока, все же мы считали необходимым собирать любые крохи информации, поскольку там, где обычно селятся чеглоки, установить состав их корма крайне затруднительно: значительная часть остатков, например выщипанные перья и погадки, безнадежно теряется среди густых кустов.
Погадки — непереваренные остатки пищи (перья, кости, шерсть, чешуя рыб, косточки плодов и др.), выбрасываемые через рот многими птицами. По погадкам можно судить о составе пищи птиц.
Наши же чеглоки гнездились в сосновых рощах, где подлесок почти отсутствовал, и мы находили довольно большое количество объедков. Иногда мы могли определить добычу, потому что чеглок ловил ее на наших глазах. Кроме того, мы не раз видели, чем чеглочиха кормит птенцов в гнезде, хотя из-за значительного расстояния обычно могли определить только, птица это или маленький зверек. Однако за время наших непрерывных наблюдений мы установили, что у каждой пары чеглоков были любимые ветки, на которых они ощипывали добычу, и, раза два в день осматривая землю под этими ветками и собирая перья, погадки и т. п., мы постепенно накопили данные, которые я привожу ниже.
Среди 171 крупной жертвы было 135 птиц, 27 мелких зверьков и 9 неопределенных жертв (это могли быть как птицы, так и зверьки).
Эти 135 птиц включали: 39 жаворонков, 18 стрижей, 12 скворцов, 9 домовых воробьев, 9 ласточек, 7 коноплянок, 4 обыкновенные овсянки, 4 воронка, 3 большие синицы, 3 желтые трясогузки, 3 полевых воробья, 1 лесного жаворонка, 1 клеста, 1 оперившегося кукушонка, 1 славку, 1 мухоловку-пеструшку и 19 неопознанных птиц. 27 мелких млекопитающих включали: 6 кротов, 3 землеройки, 2 полевки, 2 лесные мыши и 14 неопознанных зверьков.
Следовательно, наиболее важную роль в питании чеглоков играют жаворонки. Немецкое название чеглоков (Lerchenfalke — сокол-жаворонятник) очень точно отражает этот факт. Собранные нами данные позволили примерно определить общее число жаворонков, которых съедает за сезон супружеская пара чеглоков. Чеглоки проводят в наших широтах около пяти месяцев, то есть 150 дней. Нам известно, что в среднем самка с тремя птенцами получает корм 11 раз в день, что составляет рацион, равный по весу 2,75 певчей птицы на каждого в день. Семья потребляет примерно по 2 рациона в день в течение 90 дней и по 5 рационов в день в течение 60 дней, что дает 480 X 2,75 = 1320 убитых птиц и зверьков. Если четверть из них составляют жаворонки, это означает что одна семья чеглоков уничтожает за сезон 330 жаворонков. Эта цифра дает только самое общее представление о размерах дани, взимаемой с обитателей полей и лесов таким хищником. Имеются гораздо более точные цифры о ястребе-перепелятнике и о певчих птицах, которыми он питается, а также о неясыти и о мелких млекопитающих, которых она ловит. Полное обследование не только рациона, но также охотничьего участка и популяций поедаемых животных позволило дать достаточно точную оценку доли этих хищников в общей смертности животных, служащих им добычей. Наш довольно скудный материал о чеглоках не мог явиться единственным основанием в этой оценке.
Еще одна интересная особенность рациона чеглоков — значительная доля стрижей. Их перья мы всегда находили в периоды затяжных циклонов, когда темп жизнедеятельности стрижей, возможно, понижается. Некоторые из пойманных стрижей, но далеко не все, были птенцами, только начинавшими летать. К большому нашему сожалению, нам так и не удалось увидеть, как чеглок ловит стрижа, хотя мы не раз наблюдали преследование ими не только ласточек, но и стрижей.
Большое количество мелких млекопитающих тоже нас удивило, так как охотничьи приемы чеглоков не слишком подходят для того, чтобы хватать добычу с земли. Тот случай, когда чеглочиха ограбила пустельгу, может навести на мысль, будто чеглоки добывают большинство зверьков именно подобным способом, но мы убеждены, что это не так, поскольку несколько раз сами видели, как они хватали мышей прямо с земли. Это они проделывают на манер пустельги: плавно планируют к земле и неторопливо подхватывают мышь. Сапсаны, в общем такие же воздушные охотники, как и чеглоки, иногда ловят мелких зверьков тем же способом.
Те немногие сведения, которые нам удалось собрать о насекомых, поедаемых чеглоками, были не менее интересны. Как я уже говорил, чеглоки в большом количестве ловят жуков-навозников и стрекоз. Однако под их любимыми ветками мы находили многочисленные светло-коричневые погадки, в которых почти не было остатков ни тех, ни других насекомых. Под микроскопом мы обнаружили, что эти погадки в основном состоят из чешуек и других остатков ночных бабочек, и, к большому нашему изумлению, чешуйки эти оказались похожими на чешуйки соснового бражника! Эти бабочки водились в нашем сосняке в больших количествах, но они никогда не летают днем! Приходится предположить, что чеглоки ловят их на заре и в сумерках. Дважды мы находили под ветками чеглоков оторванные крылья сосновых бражников.
Погадки с остатками насекомых попадались нам из года в год — иногда по нескольку десятков в месяц. Сначала они приводили нас в большое недоумение, так как, с одной стороны, свидетельствовали о том, что наши чеглоки поедают много насекомых, но, с другой, мы ни разу не видели, чтобы они кормили насекомыми своих птенцов — даже в жаркие дни, когда насекомые очень активны. Однако другие исследователи сообщали, что птенцы чеглоков получают и насекомых. Позднее и мы наблюдали некоторые пары, которые действительно приносили в гнездо насекомых. Делали они это только в солнечные дни — возможно, в холодную погоду насекомых слишком мало. У нас создалось впечатление, что в тех случаях, когда число насекомых опускалось ниже определенного уровня, наши соколы вовсе переставали ими интересоваться — они либо приносили в гнездо много насекомых, либо вообще их не приносили.
Нас удивило и то, что разные пары вели себя по-разному; например, в тот день, когда одна пара приносила в гнездо только птиц, другая пара сосредоточивалась исключительно на насекомых и скармливала птенцам за четыре часа 70 стрекоз. Обе пары жили в одинаковом отдалении от полей, где водились жаворонки, и стрекоз на их участках было одинаково много. Нам оставалось только сделать вывод, что у этих пар были разные вкусы.
Поразительно было и то, что самец никогда не передавал самке насекомое, хотя более крупную добычу он неизменно отдавал ей. Объяснялось это тем, что пойманная самцом стрекоза самку не интересовала. У нас есть твердое доказательство того, что самка прекрасно видела эту маленькую добычу, и ни поведение самца, ни погода не объясняют ее поступка. Это дает представление о том, насколько сложно переплетение факторов, лежащих в основе подобных явлений.
Разумеется, не следует преувеличивать ценность этих наблюдений. В целом они дали возможность довольно подробно описать поведение чеглоков, но не позволили сделать выводы о причинах, определяющих это поведение, и, вероятно, мои читатели недоумевают, зачем нам вообще понадобилось заниматься такими на первый взгляд тривиальными вопросами: Подобные эмпирические наблюдения — это своего рода обзор того, что делают животные и чему хотелось бы найти объяснение. Для моих студентов это была великолепная практика и полезное занятие в холодные сырые дни, когда нужно чем-то поддерживать бодрость духа. И мы обнаружили массу интересного: разные черты поведения, присущего высокоспециализированным животным, удивительные образчики замечательного умения летать и остроты зрения, а также поразительные проявления «глупой» ограниченности. Мы наблюдали за возникновением стереотипов поведения, за развитием отношений родителей и детей, за влиянием погоды на поведение и т. д. Такие наблюдения увлекательны сами по себе, независимо от того, какой вид животных изучается и насколько важна поставленная проблема, — тут главное заключается в том, чтобы освоить методы исследования.
Вот так мы постепенно обнаруживали значительное число проблем, заслуживающих дальнейшей разработки, и, хотя чеглоки сами по себе не слишком подходящий материал для более глубокого анализа, мы никогда не жалели о часах, потраченных на знакомство с этими великолепными птицами, быстрейшими из быстрых.