24 ноября 1859 г. в магазине лондонского издателя Меррея появился зелененький томик «О происхождении видов путем естественного отбора».
Сам издатель считал новую теорию несусветной чушью, но верил в коммерческий успех предприятия. Чутье его не подвело: огромный по тому времени тираж в 1200 экземпляров был раскуплен в один день. Сам автор скромно писал: «Несомненно, публику бесстыдно обманули! Ведь все покупали книгу, думая, что это приятное и легкое чтение!» Однако дело было сделано, дарвинизм начал свое победоносное шествие.
Новые идеи тоже подвергаются естественному отбору. Эволюционная теория оказалась достаточно вооруженной. Ее творец не зря многие годы продумывал все возможные возражения, не напрасно еще со времени своего кругосветного путешествия на «Бигле» накапливал огромный фактический материал.
«Бигль» — значит «ищейка», и в данном случае она пошла по верному следу. Сам Дарвин потом писал: «Я учился, совершил кругосветное путешествие, а потом
снова учился: вот моя автобиография». Свое плавание он справедливо считал центральным событием жизни. Нужно только заметить, что во время плавания Дарвин учился еще интенсивнее, чем в другие годы. За пять лет замечательного путешествия молодой натуралист приобрел болезнь, которая мучила его тело до последнего дня, и мысли о природе, столь же неотвязно терзавшие его душу. Как было бы обидно, если бы «Бигль» покинул Плимут без Дарвина. А ведь этого чуть не случилось!
Когда Фиц-Рой, опытный капитан «Бигля», попросил профессора Генсло порекомендовать ему ученого для кругосветного плавания, тот сначала решил отправиться сам. Но на такой долгий срок нельзя было оставить семью. Тогда профессор подумал о своем родственнике-священнике. Но он не мог на пять лет бросить паству. И только тогда Генсло вспомнил о Дарвине, ученике и друге, занимавшемся в Кембридже на богословском факультете, но страстно увлеченном изучением природы. Может ли быть что-нибудь заманчивее такого предложения для двадцатидвухлетнего человека? Но отец, врач Роберт Дарвин, был категорически против. Наверное, он считал своего младшего сына порядочным шалопаем. Отвратительно учился в школе, не доучился медицине в Эдинбурге, а теперь, получив со скрипом степень бакалавра наук, собирается кинуться в морскую авантюру… На уме только охота, собаки, лошади… Коллекционер жуков и член «общества обжор», что от него можно ожидать?
В своих воспоминаниях Чарлз Дарвин пишет об отце как о «самом умном человеке, какого знал», и приводит случаи его проницательности, близкие к ясновидению. Но на этот раз почтенный медик явно ошибся. Только энергичное вмешательство уважаемого в семье дядюшки Веджвуда сломило сопротивление отца. Теперь врагом дарвинизма чуть не оказался капитан Фиц-Рой. Выбор спутника для кругосветной экспедиции — дело не шуточное. А по теории Иоганна Лафатера, физиогномическими трудами которого увлекался капитан, мясистый нос картошкой молодого бакалавра свидетельствовал о безволии и пассивности. К счастью, других претендентов не оказалось, и идее немецкого философа предстояло экспериментальная проверка — страдающий от морской болезни Дарвин плыл к Тенерифу.
В начальных классах за мягкий и жалостливый характер Чарлза дразнили «девчонкой». В старших же — его прозвали «Газом» за бесконечные химические опыты, проводимые под руководством старшего брата. Теперь от судовой команды он получил очередное прозвище — «наш Мухолов». Кличка не столь обидная, сколько несправедливая. Дарвин не только ловил насекомых, он собирал геологические образцы, засушивал для Генсло гербарии, раскапывал кости вымерших животных, проводил океанографические работы, накапливал этнографический материал…
Но в первую очередь его волновало и изумляло бесконечное богатство и разнообразие животного мира. Вопросы «как» и «почему» возникали непрерывно. Сравнивая фауну Галапагосских островов с материковой, подмечая возникающие отличия между видами, он пишет: «Мне казалось, что я присутствовал здесь при самом акте творения». Через год после возвращения в Англию он покупает специальную записную книжку, куда начинает вносить факты и мысли о происхождении видов…
Когда загорелый путешественник ступил на порог родного дома, отец воскликнул: «Посмотрите, у него даже форма головы совсем изменилась!» Надо полагать, что изменилась не столько форма, сколько содержание. Чарлз Дарвин вернулся после длительного плавания другим человеком: серьезным, умудренным опытом, переполненным научными планами. Он понимал, что прежде чем выступить с революционными идеями в биологии, нужно заработать научное имя. Поэтому до того, как взяться за главный труд, Дарвин выпускает несколько капитальных работ и получает среди ученых признание, в частности, как крупный систематик.
Чарлз Дарвин впервые описал некоторых южноамериканских хищных птиц, галапагосских ящериц и вьюрков, грызуна туко-туко… Но главный вклад в систематику он сделал, издав два толстенных тома об усоногих раках. Эта работа заняла восемь лет жизни.
Два капитальных труда Дарвина появились друг за другом. Но как же были они несхожи! Первый заметила крохотная группа узких специалистов, второй потряс всю мировую науку. Один упорядочил вопросы классификации некоторых ракообразных, другой разрешал кардинальную загадку биологии. Мысль о создании более ранней работы озарила Дарвина, как блеск молнии, идея более поздней — мучительно созревала многие годы. И все же, несмотря на то, что эти труды во многих отношениях кажутся антиподами, существует глубокая внутренняя связь между томами «Об усоногих раках» и «Происхождением видов». Не случайно эти книги оказались смежными по времени. Проблемы классификации усоногих подтолкнули и помогли Дарвину создать основной труд его жизни.
Когда «Бигль» бросил якорь у чилийских берегов, молодой корабельный натуралист совершил очередное зоологическое открытие. Ему удалось поймать мелкое усоногое, сверлящее раковины моллюсков. Обнаружение нового вида было уже не в диковинку Дарвину; но этот экземпляр был столь экзотичен, что Чарлз специально для него создал отряд, содержавший единственный род с единственным видом. Такое случается нечасто. Поэтому, вернувшись в Лондон и раздавая экспедиционные находки для исследования специалистам, гордый первооткрыватель оставил необычного усоногого для себя.
Проходили годы. Слабое здоровье и многое другое отвлекало Дарвина от задуманного труда. Но в октябре 1846 г. упорный ученый вернулся к давно облюбованной идее. «Чтобы разобраться в строении моей новой формы усоногих, — писал он много позднее, — я занялся изучением и анатомированием ряда обычных форм, и это постепенно привело меня к исследованию всей группы».
Разные таланты приводят людей к успеху в большой науке. Вполне уместна гипотеза, что для Дарвина такой основой явилось его стремление к законченности, завершенности, выразившееся в молодые годы в тщательном и скрупулезном собирании зоологических коллекций. Фундаментальность исследований, предельная научная честность, продумывание всех возможных возражений явились следствием такой особенности его характера. Конечно, это не единственная причина. При других условиях из него мог бы получиться обычный чудак-собиратель, но все же без такого его качества эволюционное учение, возможно, носило бы другую фамилию.
Стоило только начать заниматься усоногими, чтобы полностью потерять покой. Причудливая картина открылась перед глазами исследователя. Впрочем, открылась — совсем не то слово. Потребовалось восемь лет упорного труда и раздумий, чтобы медленно, со скрипом начали приподниматься жалюзи, отгораживающие невероятный мир от взгляда исследователя. Вот эти маленькие, меньше булавочной головки существа, обитающие в мантийной полости самок, кто они? Мелкие паразиты? Партнеры по симбиозу? Усоногая молодь? Не так-то просто ответить на этот вопрос. Среди систематиков рассказывают немало историй, почти анекдотических, как одни «хорошие» виды описывались по одному из полов и другие — по противоположному. Дарвин пришел к твердому убеждению, что мелкие существа в мантийной полости самок — самцы усоногих. Но ведь у усоногих самок уже установлены брачные партнеры. Ошибка? Нет, решил Дарвин. Просто у странного отряда существуют еще дополнительные самцы. «Это последнее открытие, — вспоминает великий натуралист, — подтвердилось, хотя однажды какому-то немецкому автору вздумалось приписать его моему плодовитому воображению».
Гекели как-то остроумно заметил, что трагедия научного исследования состоит в «убийстве прекрасной гипотезы безобразным фактом». Это верно, но, пожалуй, трагедия поиска еще глубже, поскольку факт иногда оказывается сложнее самой замысловатой гипотезы.
Дарвин открыл у усоногих шесть вариантов отношений полов. Впоследствии был обнаружен еще и седьмой. Из одного этого факта мыслитель мог делать далеко идущие выводы о причинах разнообразия в живой природе. Нужно еще добавить, что некоторые виды усоногих крайне редки. Они попадаются в руки зоологов всего несколько раз за столетие. Описания их сделаны порой недостаточно тщательно. Каждый употребляет свои собственные термины. Наконец, хранящиеся в коллекциях экземпляры имеют разную окраску в зависимости от способа консервации. Поди-ка разберись во всем этом.
В письме к Дж. Гукеру Дарвин признавался: «Описав серию форм как отдельные виды, я рвал свою рукопись и делал из них один вид, снова рвал и делал их отдельными, а затем объединял (такие случаи со мной бывали); я скрежетал зубами, проклинал виды и спрашивал, за какие грехи я осужден на такие муки».
До сих пор специалисты удивляются, как удалось английскому натуралисту получить весьма точные результаты с помощью тогдашней примитивной техники. Так, например, американский зоолог Пилсбри писал, что монография об усоногих «является одной из наиболее блестящих морфолого-систематических работ, которые можно найти среди всей систематической зоологической литературы».
Когда-то усоногие доставляли неприятности только морякам, образуя наросты на днищах кораблей. Но потом они принесли немало горьких минут и классификаторам, Линней в своей «Системе природы» отнес их к классу червей. Кювье рядом блестящих исследований внутреннего строения усоногих доказал их радикальное отличие от моллюсков, но так окончательно и не решился выделить в особую группу. Ламарк в «Философии зоологии» собрал усоногих в особый класс, разместив его между моллюсками и членистоногими. И только Томсон, сообщив о своих наблюдениях над процессом линьки усоногих, окончательно внес их в число ракообразных.
Дарвин создал свою классификацию, описав с блестящей последовательностью и точностью около ста пятидесяти видов этого диковинного отряда низших раков. Его толстенная двухтомная монография произвела впечатление и на далекую от биологии аудиторию. Так, известный драматург Булвер-Литтон, выведя в одном из своих романов профессора Лонга, создателя фолиантов о ракушках, по добродушному признанию Дарвина, срисовал этот пародийный образ с него.
Подобные усмешки свидетельствовали, скорее, о популярности ученого, нежели о недооценке его титанического труда. Нужно отметить, что и сам Дарвин, столь строгий к собственным работам, был удовлетворен научным результатом на этот раз.
Работа над систематикой усоногих явилась для Дарвина великолепной биологической школой. Он учился рисовать и анатомировать, оценивать тончайшие морфологические признаки и сравнивать вымершие формы с процветающими. А главное — не переставал удивляться.
Среди усоногих внимательный исследователь находил существа начисто лишенные усов, наблюдал, как на широком лбу личинок один глаз заменялся двумя и притом сложного строения, а потом у взрослой особи глаза снова начинали срастаться, становясь простыми. Он следил за поразительной трансформацией конечностей и рта усоногих и установил, что у «дополнительных» самцов вовсе отсутствуют рот и желудок. Множество таких самцов появляется к сезону любви, сменяясь вскоре волной новых поколений.
Наблюдая в мантийной полости самки-гермафродита старого и молодого самцов, безротых личинок и личинок с хоботкообразным ртом, он с удивлением восклицал: «Что за собрание разнообразных существ, едва ли имеющих что-либо общее друг с другом и все же принадлежащих к одному и тому же виду!». А ведь любопытство, как справедливо отметил Уолтер Кеннон, — первый реквизит карьеры ученого.
Впоследствии Дарвин с некоторым сожалением вспоминал эти восемь лет, полностью отданные систематике усоногих, признавая, однако, что этот «труд оказал… весьма большую пользу при обсуждении в «Происхождении видов» принципов естественной классификации».
Летят десятилетия, все глубже проникает в тайны жизни биологическая наука, но и сегодня остаются верными слова Гекели, сказанные когда-то на дарвиновском банкете: «Со времени подведения итогов биологического знания Аристотелем и до настоящего дня ничто не может сравниться с «Происхождением видов» как связным представлением явлений жизни, насквозь пронизанным и оживленным единой идеей».
Длинной бородой и густыми нависшими бровями чуть напоминающий нашего Льва Толстого, Чарлз Дарвин лишен какой бы то ни было внешней помпезности. Приветливый, довольно сентиментальный, напевающий единственную песенку, мотив которой он сумел запомнить, вечно проигрывавший в шашки жене и искренне при этом огорчавшийся, сластена, больной человек, работавший не больше трех часов в день и совершивший великий трудовой подвиг.
Он похоронен в Вестминстерском аббатстве рядом с Ньютоном. Они по справедливости покоятся рядом, два великих украшения рода человеческого, один из которых открыл законы движения механических тел, а другой — законы эволюции живых.