В чем-то этот спор сходен со спором о соотношении фундаментальных и прикладных исследований. Пожалуй, у них и исторические корни общие.
Во-первых, еще очень малое время отделяет географию — учебную, кабинетную дисциплину от географии — науки. Выход географов XX века в поле — это как бы обретение географией второго дыхания.
Выход из кабинетов в поле — шаг революционный. И как всякий революционный шаг, он овеян романтикой. Я помню, как в 1936 году профессор А. А. Борзов говорил нам, первокурсникам, о полевой работе географа как о подобии благородного, но тяжелого крестьянского труда: «Прежде, чем получить результат, вам придется еще много поплакать на борозде». Стоит напомнить и о том, как поэтизировался, романтизировался труд изыскателя, т. е., по сути, географа-полевика, Константином Паустовским или Эдуардом Багрицким, сколь почетен был труд полярника… Это не могло не привести к некоторому профессиональному снобизму — «мы люди особого склада, особой профессии. Мы не сидим в кабинетах, не выдумываем. Мы — полевики. Наше дело добывать факты…» К тому же труд полевика часто давал непосредственно ощутимый прикладной результат; особенно отчетливо проявлялось это в 30—40-е годы в геоморфологии, в гидрологии.
В направлении пренебрежения теорией действовало и то, что в условиях экстенсивного пути развития хозяйства первое место в нем принадлежало сферам деятельности, получившим название отраслей нулевого цикла, т. е. непосредственно, напрямую связанным с добычей ресурсов. А их требования к науке ограничивались прежде всего простейшими вопросами: что еще из природных объектов можно вовлечь в число ресурсов? Где и сколько? Именно под таким влиянием и мы, географы, стали считать все природные составляющие географической оболочки ресурсами: воду — ресурсами гидроэнергетики и гидромелиорации, почвы — земледелия. Поиск ресурсов и казался основой основ полезности географии, а сбор фактов, составляющих базу инвентаризации ресурсов, — главной ее задачей.
С другой стороны, нужны были и знания о природных условиях, о природных факторах размещения производства и строительства (обеспеченность водой, сейсмичность, возможная ветровая или снеговая нагрузка на строительные конструкции и т. д.). И опять же на первом плане здесь факты, факты и факты и простейшие зависимости. Может быть, все это и способствовало тому, что в географии по отношению ко всему, что не касалось сбора фактов, возобладал довольно безликий термин «обобщение» материалов. Обобщение в форме карты, характеристики, описания, статистической зависимости. То есть того, что в теории познания получило наименование «эмпирическое обобщение» фактов. Но такое обобщение — это еще не теория…
Факты — воздух ученого. Предполагалось, что накопление эмпирического материала автоматически приведет к теоретическим обобщениям. И чем больше будет материала, тем глубже будет обобщение.
Работа на малых площадях давала, как правило, ограниченный материал. Отсюда и еще одно заблуждение — представление о том, что в географии ученый созревает столь медленно, что теоретическая работа — удел стариков. Я на всю жизнь запомнил слова, сказанные в период дискуссий 50-х годов уже известным в то время сорокалетним исследователем: «Я еще не вырос, чтобы участвовать в теоретических спорах». До сих пор я храню надежду, что в этом высказывании было больше заблуждения, чем осторожности премудрого пескаря…
К тому же существовала и позиция: все можно объяснить общими законами физики, химии, экономики и кибернетики, что сводило «теоретическую работу» в географии лишь к поискам простейших отношений и простейших объяснений; заблуждение, что любая формула, характеризующая отношения между двумя объектами, — это уже теория.
Таким образом, длительное время географами практически был забыт раскрытый В. И. Лениным путь познания истины: «От живого созерцания к абстрактному мышлению, и от него к практике…»
Многие, очень многие свято верили и продолжают верить, что к практике можно перейти прямо от живого созерцания. Это не могло не привести к прямому или скрытому пренебрежению абстрактным мышлением, абстракцией. Слова «абстракция», «идеальное» становились своего рода жупелом, а то и ругательством. Никак не нащупывалось различие между информацией и знанием — различие, достаточно важное для понимания разных типов исследования.
Таков фон. На этом фоне экзотическими островами, возникшими где-то в прошлом, оставались закон природной зональности, учение о географической оболочке, учение о ландшафте, концепция территориально-производственного комплекса…
Длительное пренебрежение теоретической работой не могло не привести к отставанию темпов развития теории географии от других наук. Следствие этого — невысокий престиж географии в научном сообществе, привыкшем ценить науку за глубину обобщения, а не за обилие накапливаемых ею фактов. Еще одно следствие — отсутствие монографических исследований, более или менее исчерпывающе излагающих теоретические и эмпирические основы как общей, так и экономической, социальной и физической географии и их ветвей. Речь при этом идет не о вузовских учебниках. Хотя редко кто рискует взвалить на свои плечи создание учебников с такими названиями. А возможно ли расширенное и углубляющее воспроизводство специалистов-профессионалов без солидных работ об основах науки, воспроизводство их на упрощенных, облегченных «учебниках», а не на книгах, раскрывающих суть споров и пути их решения, дающих пищу мысли, способствующих выработке собственной позиции? И каким образом мы, географы, можем познакомить со своим строем мыслей, идей высококвалифицированных специалистов другого профиля? Без «свертывания» мысли, без стройной системы постулатов, без построения идеальных моделей, без обращения к абстрактному мышлению, без логического изложения здесь не обойтись!
Велики заслуги В. В. Докучаева, В. И. Вернадского, Л. С. Берга, А. А. Григорьева. Но одним этим классическим наследием нам на рубеже XX—XXI веков не обойтись!
С другой стороны, любой исследователь осознает, что организация эмпирических исследований не становится легче. Дистанционные методы, поступающие с самолетов и из космоса материалы и рядом… примитивная, тяжеловесная техника для наземных работ, а то и просто ручной труд студентов-практикантов. Космические станции, насыщенные электроникой и лабораториями корабли науки, самолеты-лаборатории и рядом экспедиционная машина географа — грузовик с брезентовым верхом, мало изменивший свой облик за десятилетия, прошедшие со времени героического автопробега Кара-Кумы — Москва. А ведь современной технике и приборостроению по плечу создание на базе автоматизации полевых лабораторий съемных модулей для геофизических, почвенных, геоботанических, комплексно-картографических исследований.
Десятилетиями идет речь о комплексных физико-географических стационарах, без которых невозможно получение надежных фактов о закономерностях изменения состояний геосистем. Создание каждого из них — результат прямо-таки героических усилий энтузиастов-организаторов. Причем главные усилия здесь сосредоточены вокруг слова «достать» — оборудование, приборы, стройматериалы. На каждом стационаре можно встретить оригинальные методики, оригинальные приборы (порою дело рук талантливых умельцев). Очень интересна, например, применяемая на стационарах тактика «этажерки», когда одновременно ведется исследование (в том числе и однотипными приборами, к примеру, спектрометрами) из космоса, с помощью самолета-лаборатории, вертолета и наземными наблюдениями. Но вот связать стационары в единую сеть, получить сравнимый материал не удается. И дело не только в том, что каждый руководитель стационара ставит свои научные цели — стационары, возникавшие в разное время, не снабжены однотипными, стандартными приборами, с помощью которых и можно было бы получать сравнимый материал. Доля ручного труда (не автоматизированных наблюдений) на стационарах весьма велика.
Не может современное географическое исследование обойтись без изучения обмена веществ в геосистемах и между ними. Геохимические методы уже завоевали авторитет в географии. Но небольшие лаборатории не справляются с объемом собранных проб и образцов.
Все чаще для решения экологических проблем бывает необходимо быстро развернуть углубленные стационарные исследования на многих полигонах или полустационарные исследования, объединенные специальным картографированием, в ходе которого должны быть в короткие сроки созданы принципиально новые карты (например, механизмов устойчивости, антропогенных нагрузок и т. д.). Только таким путем можно получить надежный, статистически достоверный фактический материал, который может быть введен в качестве эмпирической базы математического моделирования.
Руководителю коллектива географов-экспериментаторов приходится на долгое время становиться администратором, снабженцем, дипломатом, просителем… Да, нелегко сегодня в географии добывается «воздух науки»!
Современные эмпирические исследования, как правило, требуют междисциплинарного коллектива, причем в нем, кроме географов, важная роль принадлежит прибористам, физикам, химикам. В одиночку, даже героическими усилиями, добыть новые научные факты почти невозможно. Добавим к этому традиционную необходимость вести наблюдения в любую погоду, работать в тяжелых условиях пустынь, высокогорья, неосвоенных территорий.
Кажется, вывод лежит на поверхности — нужны и практические, и теоретические исследования. Но как они объединяются? В каких пропорциях? И столь ли односторонняя связь между ними — лишь от фактов к теории? Как развернуть теоретическую работу, если не составлен кадастр полей знания и незнания, нет перечня нерешенных проблем? Если не приобретен солидный или хотя бы достаточный опыт абстрактного мышления в нашей специфической отрасли познания — географии? Если не отработан понятийно-терминологический аппарат науки?
Такие вопросы не вставали перед учеными-одиночками. В. А. Обручев, например, блестяще сочетал в одном лице и навыки собирателя фактов, и стремление к обобщению. А как поступать научным коллективам, когда в работу неизбежно вовлекаются десятки различных по профилю специалистов?
Опираться на факты… Хотя мы и сознаем недостаток своих знаний, в научных архивах в тысячах отчетов, журналах наблюдений, в рабочих дневниках сосредоточены миллионы фактов. Какие же факты собирать? Измерять с еще большей точностью то, что мы измеряли вчера? Проводить наблюдения там, где они вчера не проводились? Очевидно, что в ряде случаев и такая конвейерная по своей сути стратегия оправданна. Но рационально ли повсеместно при постоянной нехватке географических наблюдательских кадров идти таким путем?
Кажется, сегодня нет задачи важнее, чем получить надежное достоверное знание об экологической ситуации в стране, в ее отдельных районах. Что же положить на карту? Ведь мы знаем буквально тысячи видов веществ и видов воздействия на природу со стороны человека, знаем сотни свойств природы, подвергающихся при этом изменению, знаем о множестве последствий в состоянии здоровья людей (включая генетические) и лишь догадываемся о сложных цепочках последствий в состоянии генофонда биоты. Мы осознали роль устойчивости природных и социальных объектов к антропогенным воздействиям. Но как измерить ее?
Ясно, что при таком положении конвейерная стратегия бесконечного повторения ранее разработанных однотипных операций (наблюдений) не подойдет. Нужна четкая постановка вопросов перед различными отрядами исследователей. Требуется предварительная инвентаризация того, что мы уже знаем. Но этого мало, надо сформулировать, что же мы хотим узнать? Что нового надо найти? Что сдерживает, что тормозит решение поставленной задачи? Какие пути ее решения еще не были использованы? Для ответов на эти вопросы мы должны создать гипотезу об объекте, представить себе желаемое, идеальное знание. А это уже сфера теоретического исследования, опирающаяся на ранее разработанные теоретические представления и видящая в них (а порою вначале и просто угадывающая в них) недостающие звенья. Такое знание позволяет составить нам развернутую программу эмпирических исследований, обозначить в ней последовательность и объем добычи фактов. Но вот начат сбор фактов, и наша первоначальная гипотеза либо подтверждается и становится элементом теории, либо не подтверждается… И снова сбор фактов.
Так в обширном исследовании чередуются теоретический поиск и эмпирические разработки, многократно повторяясь и меняясь местами. Вот почему в составе исследовательских коллективов должны быть и теоретики-интеграторы, и экспериментаторы-отраслевики. Практически они беспомощны друг без друга. И дело научного руководителя программы (а работа по программам становится одним из наиболее распространенных, массовых видов работы) обеспечить условия для совместных действий, обеспечить одинаково уважительное отношение друг к другу и теоретиков-интеграторов, и экспериментаторов-отраслевиков. Мало сказать, что роль научного руководителя — организатора программы требует специальных методологических знаний (т. е. знаний о способах добычи нового знания). Роль реального лидера требует еще и таланта: в ходе выполнения даже «абсолютно» идеально продуманной программы непрерывно возникает необходимость увязки эмпирических и теоретических разделов, противоречий, выявившихся в ходе работы новых потребностей…
Автор: В. С. Преображенский — доктор географических наук, профессор