В 1920 году в Ачинске, в захолустном уездном городке Енисейской губернии, я начал свои опыты по садоводству.
В то время от Уральского хребта до Тихого океана насчитывалось всего-навсего триста гектаров садовых плодово-ягодных насаждений. На этих трехстах гектарах бились над трудной, часто казалось неразрешимой, задачей сибирского плодоводства десятки одиночек-любителей.
Среди них были еще живы ветераны, работавшие в условиях каторжной Сибири, отдавшие любимому делу многие годы своей жизни. Они начинали с акклиматизации пород и сортов, издревле сложившихся в старых районах отечественного садоводства. Убедившись в бесплодности этих попыток, садоводы приступали к выведению из семян своих, местных сортов, воспитывая сеянцы в той природно-климатической обстановке, в которой будущим сортам предстояло жить.
Одни становились селекционерами под непосредственным влиянием просачивавшихся из далекого города Козлова идей Мичурина, его статей в журналах и личных писем сибирякам — Мичурин был связан заочной дружбой со многими садоводами. Другие — это были, чаще всего, крестьяне-переселенцы — после неудач с привезенными из-за Урала антоновками и анисами сеяли семена и выращивали из них сибирские сорта. Делали они это стихийно, без постороннего совета или помощи. Но такова правда жизни, заключающаяся в материалистическом мичуринском учении: к ней приходит всякий, кто сознательно работает на земле, кто имеет дело с живыми растениями, а не черпает знания из готовых формул.
Надо помнить, что первым опытникам приходилось работать в то время, когда непререкаемые авторитеты дореволюционного научного плодоводства, вроде Л. П. Симиренко, безапелляционно заявляли, что в Сибири садоводство возможно… только под стеклом, то есть в теплицах и оранжереях.
Мой садик долгое время был почти единственным в Ачинске и во всей его округе. Но я оказался счастливее своих предшественников: мне не пришлось повторять их акклиматизаторских ошибок. Помогла стать на правильный путь брошюра И. В. Мичурина «Выведение из семян новых культурных сортов плодовых деревьев и кустарников». Эта небольшая книжка, изданная в 1921 году, стоила иных толстых томов и явилась для меня настоящим откровением.
Большую и незабываемую помощь на первых шагах моей работы оказал мне известный в свое время сибирский садовод Алексей Иванович Олониченко. Я ездил к нему за саженцами и советами в Красноярск, и Олониченко неоднократно приезжал ко мне, словом и делом помогая создать опытный сад.
На своем приусадебном участке я старался испытать как можно больше сортов, выведенных сибирскими селекционерами. Из мичуринского питомника, бывшего Козлова, от Мичурина я получил его наиболее зимостойкие сорта яблонь, в том числе Ермак и Таежное.
Разумеется, далеко не все росло и развивалось благополучно. Ведь Сибирь не только велика, но и разнообразна по природе даже на одной широте. Одни места более, другие менее благоприятны для земледелия. Были случаи, что сибирские сорта мелкоплодных яблонь, так называемых «ранеток» и «полукультурок», не выдерживали ачинскую зиму с ее морозами, часто превышавшими 50 градусов.
Но суровая внешняя среда, в которой получали воспитание новые сорта, формировала их устойчивость к морозам. Например, выведенная мною в Ачинске ранетка Северянка превосходит по зимостойкости все известные сорта сибирских яблонь.
Селекционая работа меня все более увлекала. Тесно становилось в саду. Дважды — в 1926 и 1929 гг. — Ачинский горсовет увеличивал площадь усадьбы, чтобы разместить новые посадки.
Но рамки приусадебного сада уже не удовлетворяли: я мечтал о более широких масштабах своей работы по сибирскому садоводству.
В декабре 1932 года редакция «Крестьянской газеты» созвала в Москве совещание опытников страны. Получил приглашение и я.
На совещании мне удалось познакомиться со многими, уже тогда известными колхозными опытниками, в том числе с Т. С. Мальцевым и С. Н. Барышевым, выступления которых отчетливо запомнились. Я выступал с докладом о своей работе и видел, что меня внимательно и с одобрением слушают.
В редакции мне задали вопрос: не соглашусь ли я переехать на Алтай, в Ойротскую (ныне Горно-Алтайскую) автономную область, чтобы развернуть там работу по садоводству. «Крестьянская газета» шефствовала над этой областью, где коренное население еще недавно вело кочевой образ жизни. Было бы хорошо, по мнению редакции, чтобы у жителей Горного Алтая появился вкус к саду — этому спутнику оседлости.
Надо сказать, что Горный Алтай давно привлекал меня своими растительными богатствами, о которых много приходилось читать и слышать. Я знал также о том, что там более благоприятные природные условия, чем в остальной Западной Сибири. Известно было, что в предгорьях Алтая издавна зарождались самобытные очаги крестьянского садоводства — об этом еще в 1914 году писал виднейший сибирский последователь Мичурина профессор Томского университета Н. Ф. Кащенко. В Бийске, который являлся преддверием Горного Алтая, было развито приусадебное садоводство и уже в 1923 году имелся питомник «Алтайская флора», организованный сибирскими садоводами А. Д. Тяжельниковым и В. Л. Ямановым. Масштабы питомника были невелики, но по тем временам и это было в Сибири огромной редкостью!
Главное же, что меня привлекало, — это заманчивая перспектива всецело отдаться любимому делу, а не заниматься им урывками, по вечерам и в выходные дни. Я, не раздумывая, дал согласие.
Редакция «Крестьянской газеты» направила меня в Мичуринск, в институт плодоводства с письмом, в котором я был отрекомендован как сибирский садовод-опытник, особо интересующийся ягодными культурами. Выражалось пожелание, чтобы в Горном Алтае был организован опорный пункт Мичуринского научно-исследовательского института и чтобы это дело было поручено мне.
Встретили меня приветливо. Но институт был создан недавно, и у сотрудников его еще не имелось достаточного опыта в организационных вопросах. Неясно было, например, кто и как должен финансировать работу опорного пункта? Порешили на том, что обо всех деталях я договорюсь на месте.
Горно-Алтайск (тогда носивший название Ойрот-Тура) едва насчитывал 5—6 тысяч жителей. В недавнем прошлом село Улала, с единственным каменным двухэтажным домом, Горно-Алтайск мало напоминал город, даже ставши областным центром. Его улицы и переулки расползлись во все стороны по склонам и вдоль речки Маймы и ее притока Улалушки.
Я обошел город, заглядывал в каждый двор, отыскивая плодовые деревья. Хватило бы пальцев на руке, чтобы перечесть те усадьбы, где имелись яблоньки и ягодные кусты, но я был рад и этому. И здесь были любители, которые из Минусинска и Омска выписывали саженцы, а иные получали их в Бийске, что находился в 100 километрах. Что же касается самой Горно-Алтайской области, тона ее территории, равной Швейцарии и Дании, существовал только один небольшой приусадебный сад художника-алтайца Гуркина…
Потом я побывал в окрестностях города, подыскивая подходящее место для будущего опорного пункта. Выбор пал на широкую долину, окруженную со всех сторон горами. Тут имелись и южные, и северные, и восточные, и западные склоны; разнообразна и почва — от тучнейшего чернозема до бедной щебнистой. И все это на одном участке! Какая это находка для селекционной работы! То, что в Татанаковском логу (так называли облюбованную мной территорию) не было кола, ни двора, меня не смущало. Но в горсовете, когда я заговорил об этом участке, удивились. Зачем? Мы можем дать усадьбу в городе. Хоть гектар! Разве этого мало?
Наконец, горсовет вынес решение, гласившее дословно так: «Для развода садоводства отвести место в Татанаковском логу». Какое место, на какой площади, об этом осторожно умолчали. Но тут вмешались специалисты областного земельного управления. Землеустроители упорно доказывали, что горсовет не имеет права отдавать эту землю, и требовали отменить решение. Лишь при содействии обкома партии был положен конец этой волоките.
Протестовал против организации опорного пункта и областной финансовый отдел, не соглашаясь с постановлением облисполкома об утверждении составленной мной сметы на 1933 год. Я просил 4 тысячи рублей, включая сюда скромную зарплату и все другие расходы, львиную долю которых составляло приобретение и доставка саженцев. С большим трудом уладили и этот вопрос.
Летом, на крепких алтайских лошадках, со своим проводником Михайлой Пузановым, знатоком здешних мест, я совершил путешествие по Горному Алтаю. Там собрал я семена горного алтайского крыжовника, замечательной по вкусу бурой смородины, поражающей величиной ягод красной смородины, черной кислицы, распространенной по берегам Катуни облепихи, дикого ревеня, высокогорной алтайской фиалки, чудесного голубого водосбора и многих других растений, представлявших интерес для начала селекционной работы.
Привез я и семена дикого алтайского многолетнего лука «согоно», или, как его называет русское население, «чуйский лук». Луковицы «согоно» походят на обычный репчатый лук, а дудчатые листья — на перо огородного батуна. Он растет в горах, на каменистых скалах. Если луковицы осенью выкопать и хранить их зимой в морозном помещении, то весной они вновь начинают вегетировать…
Совместно с выездной редакцией «Крестьянской газеты» я побывал под осень в Кузбассе в Топкинском районе. Кроме меня сюда пригласили сибирских садоводов — А. Д. Кизюрина из Омска и Н. А. Иваницкого из Томска. В Топкинском районе не было еще ни одного плодового дерева. Мы созвали слет колхозников-ударников, на котором, в частности, был поставлен вопрос и о закладке садов в колхозах, об озеленении усадеб колхозников.
В напряженной организационной работе прошел 1933 год. В конце его я снова был в Мичуринске. Тогда же я впервые встретился с Иваном Владимировичем Мичуриным.
С глубоким волнением поднимался я по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж небольшого кирпичного дома. Раздевшись в прихожей, я оказался в комнате. Скромный письменный стол со стопкой книг, лупой, микроскопом и другими приборами. На стене — часы, барометр, гигрометр — не самим ли Мичуриным все это сделано? Известно его пристрастие к точным механизмам… Верстак, токарный станок… В углу резной шкаф — подарок Михаила Ивановича Калинина!..
— Ну, садись, рассказывай, как идут дела там, в твоих горах, — просто и ласково сказал Мичурин после сердечного рукопожатия.
Я сразу почувствовал себя спокойно.
…Терпеливо и внимательно слушал Мичурин мое повествование, изредка подавая реплики, переспрашивая то, что казалось ему неясным, улыбаясь и сурово хмуря изборожденное морщинами лицо. Его интересовало все: какие сорта растут на усадьбах садоводов-любителей, встречал ли я в горах миндаль и к какому виду он относится, попадалась ли жимолость со съедобными ягодами, болеет ли дикий алтайский крыжовник сферотекой, употребляют ли в пищу «согоно» алтайцы и в каком виде. Иван Владимирович расспрашивал, какие из растений использует местное население в народной медицине и т. д.
Я привез Мичурину рукопись своей книги «Плоды и ягоды на север». Перелистав рукопись, Иван Владимирович попросил меня оставить книгу у него для более детального ознакомления…
Видя, что я потянулся было в карман за портсигаром, но постеснялся закурить, Иван Владимирович достал банку с мелко нарезанным табаком, завернул тонкую длинную папиросу, вставил ее в такой же тонкий мундштук и предложил мне испробовать табачок.
Я пожадничал — очень хотелось курить — и завернул папиросу толщиной в палец… Курильщик я отчаянный, но табак был настолько крепок, что я поперхнулся и закашлялся.
Мичурин лукаво посмотрел на меня.
— Ну, каков табачок?
— Хорош, — отвечаю. — Да очень крепок.
— Ну, то-то ж! Вот посмотри-ка машинку, какую я смастерил для резки табака. А то ведь когда я хотел заказать на фабрике, так мне, дураки, предложили в двести пудов! Слыхал? — и Мичурин заразительно рассмеялся.
Вторично я посетил Мичурина 2 января 1934 года. Иван Владимирович вручил мне обращение «К колхозникам и специалистам сельского хозяйства Западной Сибири».
— Это будет предисловием к твоей книжке, — сказал он, передавая мне обращение вместе с рукописью.
Мичурин был оживлен, с увлечением рассказывал о своих делах: о работе с «тладиантой» — дальневосточной многолетней тыквой, о занимавшем его сорте яблони Гольден делишес.
Незаметно Мичурин перешел к воспоминаниям о своей жизни в дореволюционные времена, рассказывал, как у него дважды был работник департамента земледелия США Ф. Мейер, как после этого американцы сделали предложение Мичурину приобрести выведенные им сорта, а заодно перевезти его самого в Америку.
На основе нашей беседы в тот день составили планы дальнейшей моей работы на Алтае.
Во-первых, Мичурин обратил внимание на использование в селекционной работе диких сибирских ягодников, особенно смородины, высокие качества которой он отмечал еще в 1910 году. Он посоветовал не ограничиваться ягодниками, а находить в природе Алтая другие полезные человеку растения. Тут же Иван Владимирович одобрил мысль об организации в 1934 году всесоюзной пионерской экспедиции на Алтай для сбора семян дикорастущих растений.
Во-вторых, Иван Владимирович особо подчеркнул значение дикой сибирской яблони для создания зимостойких сортов. Первый этап в этой работе уже нащупан: созданы яблони ранетки. Надо теперь использовать их для получения второй генерации. Мичурин рекомендовал при гибридизации брать ранетки материнскими растениями, а в качестве опылителей — среднерусские и его, Мичуринские, сорта крупноплодной яблони. Ранетку использовать в качестве матери потому, что материнское растение полнее передает гибридному потомству свои качества, из которых зимостойкость — главное.
В-третьих, избежать частой ошибки сибирских селекционеров при воспитании гибридных сеянцев яблони. Почва в Сибири и так богата, а сибиряки еще стараются при выращивании сеянцев удобрять ее. Это ведет к изнеживанию, жированию сеянцев, препятствует формированию зимостойкости. Но не нужно впадать и в другую крайность, что может привести к доминированию в сеянцах дикой сибирки. Поэтому, в частности, надо выращивать сеянцы на хорошо защищенных от ветра участках.
Что касается гибридных сеянцев ягодников, то здесь стесняться не следует: им надо предоставлять обильное питание с первых дней жизни.
И, в заключение, главное: один в поле не воин. Не нужно думать, что все сделаешь сам. Надо привлекать к делу садоводства массы, внедрять любовь к садам, интерес к селекционной работе.
На прощание Иван Владимирович сказал слова, которые потом не раз ободряли меня в трудные минуты:
— Иди напролом! Умей стоять за свое дело.
…Осенью этого же года я приехал на юбилей Мичурина — исполнилось 60 лет его творческой деятельности. К тому времени в Татанаковском логу уже весело тянулась к солнцу тысяча молодых яблонек. В питомниках было привито пять тысяч дичков сибирской яблони. На грядках и в рассадниках нежно зеленели всходы смородины, малины, крыжовника, облепихи, ежевики и многих других растений. Семена их были собраны во время прошлогодней поездки по Алтаю, получены от Мичурина, пришли в конвертах писем многочисленных опытников. Летом была осуществлена всесоюзная пионерская экспедиция в горы Алтая: собранные семена поделили между Алтайским опорным пунктом и мичуринским питомником.
В дни юбилея состоялся многолюдный слет мичуринцев. Здоровье Ивана Владимировича к тому времени ухудшилось, опасались, что он не сможет участвовать в посвященном ему торжественном заседании. Говорили, чтоб доме Мичурина установлен микрофон, на случай, если он не сможет лично выступить на заседании.
Но Мичурин приехал. В напряженной тишине слушали ученики речь своего учителя. Это было последнее обращение Мичурина к народу, благородному служению которому он посвятил свою долгую славную жизнь.
…В июне 1935 года Мичурин скончался. В те дни я прочитал на страницах «Крестьянской газеты» рассказ старого мичуринца — учителя Ф. И. Львова из села Рыбного Московской области. Львов описывал, как незадолго до смерти Иван Владимирович, уже безнадежно больной, принимал его у себя. Внимательно выслушав сообщение об успехах рыбновских мичуринцев, закладывавших молодые сады, Мичурин обронил задумчиво:
— Сегодня в Рыбном, завтра — на Алтае… Какие сады будут, как жить будут!
До слез тронули меня эти слова. Они свидетельствовали, что Мичурин до последних дней своей жизни помнил о сибиряках, об их стремлениях к садам.
Прошло еще два года, и на семидесяти гектарах Татанаковского лога вырос сад — живой памятник Мичурину.
Теперь я работал не один — сложился молодой, преданный любимому делу коллектив.
На генетической основе сибирских ранеток были созданы новые сорта яблони улучшенного качества. Был разработан стандартный сортимент Алтайского края, в который вошли лучшие из испытанных в Горно-Алтайске сортов. Путем гибридизации диких ягодников Сибири с европейскими формами коллектив вывел новые ценные сорта черной смородины и крыжовника, по существу создав заново сортимент по этим породам. До этого мы имели возможность ввести в стандарт Алтайского края лишь по одному сорту черной смородины и крыжовника.
Отыскивая и тщательно изучая наследие своих предшественников, мы ввели в широкую производственную культуру сорта алтайской народной селекции — малину Вислуху и крупноплодную землянику Абориген алтайский. Особенно радует Вислуха: за 20 лет она совершила победное шествие по сибирским садам, занимая теперь везде, где она была испытана, господствующее место в сортименте малины.
…Некогда первые садоводы Сибири пытались культивировать европейские сорта. Их попытки были безуспешными. В Сибири вымерзали не только крупноплодные сорта яблони, но и завезенные сюда ягодники, которые в отечественном садоводстве были представлены почта исключительно западноевропейскими сортами.
Теперь иное положение. Алтайские сорта яблони и ягодников произрастают не только в Сибири, их стремятся разводить — и успешно! — садоводы европейской части страны. Алтайские сорта все более привлекают садоводов. Особенно это относится к черной смородине. В чем здесь секрет? «Секрет» в том, что наши сорта отличаются боле высокой зимостойкостью и урожайностью, чем западноевропейские сорта. В садовой литературе все чаще появляются добрые сообщения об алтайской смородине. Так, под Москвой, среди всех других культивируемых здесь многочисленных западноевропейских сортов, рекорд по урожайности и зимостойкости побила Стахановка Алтая. Под Ленинградом алтайская Голубка по продуктивности оказалась выше «коронаций» и «лакстонов». В Пензе алтайская Бия превзошла по урожаю, размеру и вкусу ягод стандартную здесь английскую Лию плодородную… Хвалят алтайские сорта смородины и в Мичуринске, отличные отзывы о них идут из Латвии и Эстонии.
Известный ученый садовод, проф. Н. Г. Жучков создает вокруг Ленинграда «невымерзающие» сады из сибирских яблонь — своего рода гарантийный фонд на случай катастрофически морозной зимы. С большой похвалой он отзывается о новых алтайских сортах. Из Москвы авторитетный помолог проф. С. И. Исаев пишет: «В саду МГУ на Ленинских горах испытываются новые алтайские сорта яблонь; уже сейчас можно сказать, что сорт Алтайское десертное будут охотно разводить в приусадебных садах центральной полосы нашей страны…».
Такова сила мичуринского учения, животворящая частица которого заключена в наших алтайских сортах!
Точно не помню, когда это произошло — весной или осенью 1935 года. Но то радостное чувство, которое я в тот момент испытывал, никогда не изгладится из моей памяти. Это был первый выпуск саженцев для колхозного сада из заложенного на Алтайском опорном пункте плодового питомника.
Председатель одного из ближайших колхозов Степан Гаврилович Кашин взвалил на плечи тяжелый тюк с 40 молодыми яблонями и отправился с этим грузом в тридцатикилометровый путь, в свой «Кызыл Мерей». Была страшная распутица, на подводе ехать было невозможно, колхозный поселок находился в тайге, в стороне от тракта; везти саженцы верхом на лошади Кашин опасался — поломаешь нежные хрупкие побеги. И он пошел пешком.
Кашин — первый колхозник Горного Алтая, с первых же дней создания опорного пункта уверовавший в садоводство. Вскоре после моего приезда на Алтай мы познакомились. Кашин был гостем опорного пункта каждый раз, когда приезжал в город. Сам страстный опытник-экспериментатор, Кашин решил собственноручно вырастить яблони в своем колхозе. Это был единственный русский в колхозном поселке, все население которого состояло из коренных алтайцев-кочевников, только что переходящих на оседлость. Они хорошо знали Кашина, выросшего в здешних местах, и поручили ему руководство колхозом.
И в прямом и в переносном смысле, коммунист Кашин нес на своих плечах в алтайский колхоз русскую исконную культуру…
Весной 1936 года положил начало колхозному саду в селе Анос Эликманарского аймака Иван Игнатьевич Воронков. В прошлом учитель, Воронков интересовался садоводством и в 1935 году побывал на нашем опорном пункте. Тогда же он поставил на общем собрании вопрос о закладке колхозного сада. Такое неожиданное предложение многих ошеломило, у некоторых вызвало улыбку. Но Воронков, сам являвшийся членом колхоза, настоял на своем: было постановлено «для пробы» посадить гектар яблонь. А теперь, как говорят аносовские колхозники, они и не представляют жизни без сада. Это было первое село в Горном Алтае, где все жители обзавелись приусадебными садами. А колхозный сад занимает 25 гектаров; садоводство оказалось делом доходным — в колхозную кассу за время существования сада уже поступило свыше 2,5 миллиона рублей. И. И. Воронков на ВСХВ 1954 года был награжден малой золотой медалью за выдающийся урожай яблонь-ранеток, полученный в колхозном саду.
Запомнилась история закладки еще одного колхозного сада в Горном Алтае.
В глубине алтайских гор раскинулась широкая Уймонская долина. Сюда, еще в стародавние времена, стекались раскольники, бежавшие из никонианской Руси от жестоких преследований за веру. «Кержаки», как «х звали здесь, превратили Уймонскую долину в центр земледелия Алтая. Сеяли сверхскороспелую пшеницу «аленькую», ячмень, разводили маралов.
Отсюда рукой подать до величайшей вершины Алтая двуглавой Белухи, ледяное дыхание которой очень явственно сказывается в долине. Сурова, даже для Сибири, природа в этих местах.
Как дошла до сознания потомка русских землепроходцев, полуграмотного колхозника Степана Федоровича Фролова, идея закладки сада в Усть-Коксе — административном центре Уймонской долины — сказать трудно. Здешний народ отроду не видел ни яблок, ни яблонь. Но работал в Усть-Коксе агроном Лозбенев — культурнейший и любящий землю человек, — он помог уговорить колхозников дать Фролову денег на приобретение саженцев и две подводы для их доставки.
Дело было осенью 1937 года. На обратном четырехсоткилометровом пути, занявшем свыше 10 дней, на горном перевале Фролова захватил снежный буран, вслед за ним ударил крепкий мороз, внезапно наступила зима. Лошади устали, мазь на колесах застыла, они тяжело проворачивались.
С трудом добрался Фролов до Усть-Коксы. Но он не подозревал, что привез мертвецов. По приезде прикопал корни в канаву, а рано весной яблоньки высадил. Зазеленели окружавшие сад лиственницы, а яблоньки все стояли голые, лишь 18 и 430 распустили робкие листья. Это были те, что находились в середине тюков. У остальных померзли корни…
Какой шум подняли те, кто ранее протестовал против «затеи» Фролова! Загубил деньги! Вредитель! Судить! Спасибо, заступились товарищи из партийного актива, и все обошлось благополучно. Фролов нашел силы, чтобы снова просить деньги и подводы, и осенью снова отправился за саженцами. На этот раз поехал пораньше и груз свой довез благополучно.
Вырос сад на двух гектарах.
Сибирские яблони скороплодны — через год-два после посадки они приносят первый урожай. Вскоре все убытки, понесенные при закладке сада, были покрыты.
Жители Горно-Алтайска, у которых на глазах рос, развивался и плодоносил сад опорного пункта, прежде других уверовали в садоводство. Через короткое время здесь стало насчитываться около тысячи усадеб, украшенных плодовыми деревьями.
В степной части Алтая значительная часть крестьянского населения — выходцы из Украины, с их традиционной любовью к садам. Однако и они были убеждены, что сады в Сибири разводить невозможно. Печальный опыт с завозом переселенцами саженцев из родных мест углублял неверие.
Но находились энергичные люди, которые ломали это предубеждение.
Таков Федор Митрофанович Гринько, председатель колхоза «Родина» Шипуновского района. Еще мальчиком он приехал с Украины, но о садах помнил. Как только Гринько взялся за руководство колхозом, он заложил сад. Блестящий организатор колхозного производства, Гринько понял, что путь к благосостоянию может пройти через сад. И его надежды оправдались — за короткий срок колхоз получил от сада и питомника четырехмиллионный доход. Большую роль сыграли доходы от сада в первые годы становления колхоза «Родина», как многоотраслевого хозяйства.
В своем саду, явившемся нашим опорным пунктом в деле подбора сортимента для степных районов, Гринько проводил сортоиспытания плодовых деревьев и ягодников. Несмотря на далекое расстояние, отделявшее нас, мы часто навещали друг друга, взаимно обогащаясь опытом.
Заражаясь хорошим примером, стали закладывать сады другие колхозы в степях Алтая. Посадочный материал они брали у Гринько.
Но далеко не везде были такие колхозные руководители. Часто колхозный опытник, стремившийся заложить сад, вступал в конфликт с председателем. Наконец, сад сажали, но не давали людей и инвентаря для ухода за ним.
Теперь к руководству колхозами пришли новые люди. Нередко сам председатель едет к нам за консультацией по закладке сада или просит командировать к нему научного сотрудника для этой цели. Ряд колхозов Алтайского края приступил в 1955 году к закладке крупных садов (по 50—100 гектаров) по инициативе самих председателей. Более того, имеются такие случаи, когда садовод предлагает ограничить сад меньшей площадью по сравнению с той, которую планирует председатель колхоза.
Но эти конфликты гораздо приятнее тех, которые часто случались в неукрупненных колхозах.
Результаты деятельности научного учреждения трудно выразить в рублях. Вывели сотрудники учреждения ценный сорт, превышающий урожайность стандартного сорта, допустим, на десять процентов, — вот вам и экономический результат, который может быть больше или меньше, в зависимости от того, насколько распространяется новый сорт (что зависит и от рода или породы сорта — для пшеницы будут одни масштабы, для репы, скажем, другие). То же касается какого-либо нового приема агротехники, защиты растений от болезней и т. д. и т. п.
Но я хочу сказать не об этом, а о том, что всякое сельскохозяйственное научно-исследовательское учреждение не должно сидеть даром на земле — в прямом смысле этого слова.
Когда-то ойротские финотдельцы протестовали против ассигнования на работу Алтайского опорного пункта четырех тысяч рублей. Что же, за это их нельзя осуждать, такая их обязанность! Они скоро убедились, что зря тратили чернила — опорный пункт уже на другой год дал больше, чем получил. Доходов от сада, даже от наиболее скороплодной земляники, не было — она не плодоносила еще, да и мало ее было. Но мы посеяли арбузы, вырастив рассаду в земляных горшочках, и получили невиданный в Горно-Алтайске урожай: 30 тонн с гектара превосходного сорта Мурашка камышинский. Это, помимо всего прочего, внушило доверие к работе пункта — значит, можно надеяться, что и с садом дело выйдет!
Теперь опытное начинание, которое возникло около четверти века назад в Татанаковском логу, неизмеримо выросло и называется с 1943 года Алтайской зональной плодово-ягодной опытной станцией. Хозяйство станции большое, вернее, их несколько: в Барнауле, куда станция перебазирована по распоряжению правительства в 1950 году; в Горно-Алтайске, где осталась старая база станции, а теперь это Горно-Алтайский опорный пункт; в высокогорной зоне Алтая имеется Чемальскнй опорный пункт. Опорные пункты, как и сама станция, имеют опытно-производственные хозяйства, ведущие свою деятельность на основе хозрасчета. Есть питомники станции — Чесноковский (под Барнаулом), Соузгинский (при Горно-Алтайском опорном пункте), Куюмский (при Чемальском опорном пункте). Обзавелись мы с 1954 года питомником и в Барнауле, так как Чесноковский находится на правой стороне Оби, а Барнаул — на левой. Моста через реку нет. Значит, в самый нужный момент для покупки и вывозки саженцев — ранней весной и поздней осенью — левобережные колхозы не могли использовать Чесноковский питомник.
Мне скажут — к чему опытному учреждению питомники? Это только отягощает его работу, на это есть другие специальные организации. Но если бы мы свели свою роль лишь к тому, чтобы испытывать, выводить и рекомендовать испытанные и выведенные сорта, надеясь на то, что кто-то другой размножит их, дело не пошло бы. Мы не имели бы той крепкой связи с садоводами, какую имеем сейчас, давая им возможность приобрести у нас то, что мы рекомендуем. Беспочвенна была бы наша агитация и в том случае, если бы мы показывали рекомендуемые нами сорта лишь в книжках, на картинках да на одиночных деревьях или кустах. Деятельность опытного учреждения по сортоиспытанию должна быть близкой к производственным масштабам, ибо мало кто верит пересчетам с делянки, с куста. Помимо всего прочего, население требует плодово-ягодную продукцию, и мы, садоводы, не можем остаться в стороне от этих требований. Побуждая других закладывать сады, мы должны иметь их сами.
И еще пример. Наша станция с первых лет своей деятельности, когда она была еще опорным пунктом, ведет большую работу с декоративными растениями. В Горно-Алтайске мы имеем богатый дендрологический сад, насчитывающий 450 видов различных пород — это целый ботанический сад. Такой же сад с еще более богатым видовым составом заложен в Барнауле; и в Горно-Алтайске и в Барнауле мы имеем цветники с разнообразными многолетними и однолетними цветами. На все это требуются средства, но мы не получали и не просили от государства на эти цели ни копейки: расходы окупаются доходами от продажи декоративных саженцев, от рассылки цветочных семян, корневищ и луковиц — их у нас требуют отовсюду. Это полезное дело, связанное с украшением быта советских людей, их культурой, состоит у нас на началах, так сказать, самоокупаемости.
Теперь попробую подвести итоги нашей хозяйственной деятельности за три предыдущих (1952—1954) года.
Станция выпустила за эти годы 2 027 000 плодово-ягодных и декоративных саженцев.
В результате хозяйственной деятельности (тесно и непосредственно связанной с научной — сортоизучением, выведением новых сортов, пропагандой садоводства) станция получила за эти три года 3 миллиона 503 тыс. рублей чистого дохода.
А получила она от государства за то же время в два раза меньше — 1 миллион 654 тыс. рублей. Если даже сюда приплюсовать 666 тыс. рублей, полученных станцией за тот же период на капитальное строительство (а эти средства даже с точки зрения финансистов не являются бросовыми), то общая сумма, поступившая от государства в бюджет станции, увеличится до 2 миллионов 320 тыс. рублей. И в этом случае доход превалирует над расходами.
Может быть эти выкладки, взятые из бухгалтерских отчетов станции, покажутся и скучными, но пусть молодые председатели колхозов лишний раз убедятся, что основанное на мичуринских принципах сибирское садоводство — дело экономически выгодное!
Опубликовано в журнале «Сибирские огни» № 6, 1956 год.