Материалистическое в своей основе направление развития буржуазной философии оказало сильное влияние и на географическую науку.
Некоторые буржуазные философы-просветители широко использовали достижения географии в борьбе за утверждение своего мировоззрения, против феодальной идеологии. Уже в XVI—XVII вв. в социологии развивается так называемое географическое направление, особенно усилившееся и XVIII в. Наибольшее распространение оно получило во Франции. Это направление географического детерминизма стремилось объяснить все явления общественной жизни воздействием на нее географической среды. Хотя концепции географического детерминизма и нельзя смешивать с материалистическим объяснением истории, все же его направленность против теологических догм дает основание говорить об известном приближении к правильным представлениям о процессе общественно-исторического развития, поскольку выражено стремление установить объективные законы последнего без каких либо сверхъестественных начал. Сторонники географического детерминизма исходили из признания причинной обусловленности всех явлений, что имело важнейшее значение для более правильного методологического подхода к изучению географических явлений. По сравнению с идеалистическими концепциями попытки объяснения общественных явлений влиянием географической среды, при всех их недостатках с точки зрения исторического материализма, имели положительное значение, так как были направлены к отысканию подлинных факторов, определяющих развитие общества.
До возникновения марксизма представители географического детерминизма были носителями наиболее передовых идей в области географической науки. Но в то же время географический подход при изучении процесса общественного развития и отдельных общественных явлений неизбежно приводил и к антинаучным выводам. Так, видя органическую связь человеческого общества с остальной природой, представители географического детерминизма не видели принципиального характера различий между природой и обществом и опосредствованности связей между ними и устанавливали прямую связь между природными условиями и жизнью человеческого общества или даже между отдельными компонентами природной среды и явлениями общественного характера.
Одним из наиболее ярких и талантливых представителей географического детерминизма был Монтескье (1689—1755). Концепция географического детерминизма неоднократно разрабатывалась задолго до Монтескье. Например, еще в XVII в Жан Боден (1530—1596) развил теорию о влиянии географической среды на жизнь. Французский просветитель считал, что обширные империи Азии возникали по причине обширных равнин, там имеющихся. Азия, говорил он, разрезана горами и морями на более крупные части, а реки не являются там значительными преградами для передвижения людей, что и способствовало образованию крупных государств. В странах с плодородной почвой чаще всего монархическая форма правления, в странах же с неплодородными почвами чаще всего республиканский строй. Но особенно большое значение придавал Монтескье климату. «Народы жарких стран робки, как старики, народы же холодных климатов отважны, как юноши. В жарких странах вместе с усилением страстей умножаются преступления, и каждый старается взять верх над другим во всем, что благоприятствует этим страстям». Распространение индийского учения о нирване он объяснял влиянием жаркого климата, который действует расслабляюще на умственные способности людей и вызывает стремление к покою. Распространенность рабства преимущественно в жарких странах Монтескье также объяснял расслабленностью южных народов от жары, в результате чего они могут работать только под страхом наказания. Он говорил, что власть климата сильнее всех властей.
Связывая развитие рабства с расслабляющим влиянием климата, Монтескье не без большой доли иронии писал, что «нет, вероятно, такого климата на земле, где труд не мог бы быть свободным». Он не считал природные условия единственной силой, определяющей общественное развитие. «Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа».
Несмотря на явную несостоятельность в глазах наших современников, воззрения Монтескье для своего времени имели прогрессивное значение. Они заканчивались выводом о том, что если в стране законы не соответствуют природной среде, а следовательно, и характеру людей, то законы эти надо менять. Во многом присоединился к Монтескье и Руссо, утверждавший, что «чем больше думаешь над этим принципом, установленным Монтескье, тем более убеждаешься в его истинности…».
Материализм французских философов XVIII в. распространялся лишь на понимание природы. На историю они смотрели «глазами идеалистов. Поскольку они занимались историей человеческих обществ, они старались объяснить ее историей мысли. Для них знаменитое положение Анаксагора «разум (Nus) правит миром» сводилось к тому положению, что человеческий рассудок правит историей».
Одностороннее объяснение общественных явлений непосредственным влиянием географических условий встретило возражение со стороны части французских материалистов XVIII в. Некоторые из них говорили о научной несостоятельности попыток объяснения общественной жизни одним лишь влиянием природной среды. Так, Гельвеций (1715—1771) решительно отвергал роль климата как фактора, определяющего общественные явления, и подметил возможность реакционных выводов из географизма Монтескье. Высмеивая географический детерминизм, он в одном сочинении писал: «…толстый англичанин, питающийся маслом и говядиной и живущий во влажном климате, определенно имеет не больше ума, чем тощий испанец, питающийся луком и чесноком в условиях очень сухого климата»; в другом — «Если Италия была столь богата ораторами, то вовсе не потому, что почва Рима, как это утверждали в своей ученой глупости некоторые академические педанты, была благоприятнее для создания великих ораторов, чем почва Лиссабона или Константинополя. Рим одновременно утратил и свое красноречие, и свою свободу, а между тем ничего не произошло с землей, и климат Рима не изменился при императорах». Несколько более осторожно к решению вопроса о значении географической среды для общественной жизни подошел Дидро. «Не будем приписывать слишком много значения этим причинам, но не будем также сводить их на нет», — писал он, имея в виду окружающую человека среду.
Можно было бы привести очень много высказываний ученых и философов, указывавших на научную несостоятельность объяснения общественных явлений определяющим влиянием природных условий. В качестве еще одного примера назовем великого русского мыслителя Н. Г. Чернышевского, который писал: «Для англичанина, немца, француза Италия уже юг, ее климат уже убийствен для энергии. Греческие и римские писатели находили, напротив, что именно только Греция и Италия имеют умеренный климат, развивающий энергию, а дальше на север, за Дунаем и за Альпами, климат уже так суров, что не допускается развития цивилизованной жизни. Что такое юг, что такое север в устах каждого из нас? Ведь это разделение зависит просто от того, под каким градусом широты привыкли жить мы сами».
Географический детерминизм имел одну из сильных сторон, присущих материализму, в том числе и французскому материализму XVIII в., а именно: он исходил из идеи целостности материального мира, был монистичен. «Человек — дело рук природы, он существует в природе, он подчинен ее законам, он не может освободиться от нее; он не может даже в мысли выйти из природы». «Если под природой мы станем понимать груду мертвых, лишенных всяких свойств и чисто пассивных веществ, то, разумеется, мы должны будем искать вне этой природы принцип ее движения; но если под природой мы будем понимать то, что она есть в действительности, именно целое, разные части которого имеют разные свойства, действуют согласно этим свойствам, находятся в непрерывном взаимодействии между собой, …тогда ничто не заставит нас прибегать к содействию сверхъестественных сил, чтобы понять образование наблюдаемых нами вещей и явлений». «Таким образом, если нас спросят, откуда явилась материя, мы ответим, что она существовала всегда. Если спросят, откуда появилось у материи движение, мы ответим, что по тем же основаниям она должна была двигаться от вечности, так как движение есть необходимый результат ее существования, ее сущности и таких ее первоначальных свойств, как протяжение, вес, непроницаемость, фигура и т. д.».
Кроме того, вплоть до возникновения марксизма критика географического детерминизма не содержала в себе самого главного: она не противопоставляла этой концепции новой теории, позволяющей более глубоко проникнуть в тайны материи. И прежде всего, поэтому географы в течение продолжительного времени придерживались географического детерминизма или допускали ошибки в его духе.
Приведем несколько примеров, подтверждающих наше мнение, о том, что большинство географов прошлого в той или иной форме придерживалось географического детерминизма.
Так, Александр Гумбольдт (1769—1859) писал: «…везде старался я показать вечное влияние физической природы на нравственное устройство и на самые судьбы человечества». Другой крупный географ того же времени, Карл Риттер (1779—1859) утверждал, что Англия, «находящаяся в центре, окруженная со всех сторон проливами, через это сама собою стала повелительницей морей». Ему же принадлежит широко распространившееся изречение о том, что человек представляет собой «живое зеркало природы». Известный русский географ академик К. М. Бэр утверждал, что «судьба народов определяется наперед и как бы неизбежно природою занимаемой местности…». «… В физических свойствах местности как бы заранее определена судьба народов и целого человечества… Ход всемирной истории, конечно, более определяется внешними физическими условиями».
Концепция географического детерминизма отчетливо проявлялась и в творчестве таких в сущности мало друг на друга похожих ученых, как Ратцель и Реклю. «Государство, как учреждение так же старо, как семья и общество, от которых оно отличается прежде всего своим тесным отношением к своей стране, что мы смело можем назвать географическим свойством. Коль скоро какая-либо семья выбирала себе для поселения и эксплуатации известный кусок земли и обносила его оградой для защиты от вторжения чужеземцев, от нападения диких зверей, наконец, даже от разливов ближайшего ручья, то в этом случае создавалось то единение народа с известным почвенным пространством, которое мы называем государством». «Какой экономист, какой географ или историк станет отрицать решающее влияние этих географических условий на ход событий? В тиши кабинета приятно отдаваться, подобно Ницше, Гобино или Дрисмансу, мечтам о сверхчеловеке и утверждать, что окружающая нас среда заключается в нас самих. Это, если хотите, величественно, но это нелепо. Что бы ни пел о том Шиллер, материк обеих Америк раскрылся перед Колумбом вовсе не во имя осуществления его мечты.
Конечно, мы не утверждаем, что среда постоянно остается неизменною: далеко не так, она постоянно изменяется вместе с историей, которая есть не что иное, как эволюция окружающей обстановки, вызываемая самой же окружающей обстановкой. Нынешняя возделанная равнина уже не есть более цветущая степь прежних дней; лишенные лесов склоны гор не покрыты более таинственными чащами; степь уже не извергает из себя диких орд; болота не служат уже убежищем для врагов».
«В любой естественной области контрасты почвы, растительности и продуктов страны сопровождаются также контрастами в характере и занятиях их населения. Окружающая среда поясняет характерные различия, наблюдаемые в людском обществе; она поясняет также, почему та или другая низкая форма цивилизации может удерживаться в течение веков, тогда как рядом земледельческие нации, живущие в условиях, благоприятных для разведения полезных растений, могут более или менее быстро прогрессировать».
Следует сказать, что географический детерминизм, даже в его наиболее вульгарной форме (когда развитие общественной жизни объяснялось непосредственным, и притом определяющим влиянием природной среды), все же давал возможность для правильного познания многих географических явлений в мире природы, особенно когда он, начиная с А. Гумбольдта, стал широко сочетаться со сравнительным методом. Но как только «географизм» пытались применять для объяснения явлений общественного характера, он неизменно приводил к антинаучным, в конечном счете к крайне реакционным выводам. Принимая окружающую человека природу в качестве единственного, да еще непосредственно действующего фактора, обусловливающего чуть ли не все развитие общественной жизни, географы и философы тем самым переходили с материалистических позиций на позиции исторического идеализма, так как общественное развитие объявлялось ими предопределенным внешними условиями природной среды. Географический детерминизм был одним из проявлений метафизичности в домарксовой философии с присущей ей неисторической трактовкой человеческого общества, с попытками объяснить его развитие каким-нибудь одним «вечным» фактором. Причинная обусловленность всех явлений нередко доводилась до фатализма, отрицающего значение активной, целенаправленной деятельности человеческого общества.
Географический детерминизм как философскую основу познания географических явлений следует отличать от отдельных ошибок в его духе, которые допускали многие географы, стоявшие, однако, в основном на позиции стихийного материализма и в ряде случаев сделавшие шаги в сторону материалистической диалектики.
В данной работе мы лишены возможности показать различия во взглядах отдельных философов и географов, либо целиком стоявших на платформе географического детерминизма, либо допускавших отдельные ошибки в этом духе.
Это весьма интересная задача специального исследования. Но мы не можем не отметить неправильности огульного отнесения к сторонникам географического детерминизма чуть ли не всех географов прошлого, несмотря на весьма существенные, принципиально важные различия в их взглядах и подходах к изучению географических предметов и явлений. Так, например, вряд ли будет правильно всецело относить к сторонникам географического детерминизма талантливого русского географа XIX в. Льва Мечникова (1838—1888), как это нередко принято делать. Л. Мечников, несомненно допускавший географо-детерминистские ошибки, тем не менее поднялся до понимания взаимного характера влияний, существующих между обществом и природой, наличия взаимодействий между ними. Он сделал несомненно крупный шаг от географического детерминизма в сторону материалистической диалектики, когда писал: «Мы далеки от географического фатализма, в котором нередко упрекают теорию о влиянии среды. По моему мнению, причину возникновения и характер первобытных учреждений и их последующей эволюции следует искать не в самой среде, а в тех соотношениях между средой и способностью населяющих данную среду людей к кооперации и солидарности. Таким образом, историческая ценность той или другой географической среды, предполагая даже, что она в физическом отношении при всех обстоятельствах остается неизменяемой, тем не менее бывает различна в разные исторические эпохи…» *. Объясняя неравномерность территориального распределения цивилизации географическим фактором, Мечников противопоставлял свои, в значительной мере правильные, воззрения реакционным концепциям, выводившим уровень цивилизации из расовых особенностей населения.
Следует также подчеркнуть, что, хотя Мечников и не смог целиком отойти от географического детерминизма, он был бесконечно далек от тех его реакционных интерпретаций, которые мы иногда видим у буржуазных географов. Выдвигая географический фактор в качестве основного «двигателя» истории, Мечников всегда подчеркивал, что влияние этого фактора проявляется не непосредственно, а во взаимодействии общества с природой, проявляется в процессе труда. «Под страхом неминуемой смерти река-кормилица заставляла население соединять свои усилия на общей работе, учила солидарности, хотя бы в действительности отдельные группы населения ненавидели друг друга. Река налагала на каждого отдельного члена общества некоторую часть общественной работы, полезность которой познавалась впоследствии, а вначале была непонятна громадному большинству».
Концепция Мечникова для своего времени имела большое научное значение. Его книга и в наше время сохранила значительный научный интерес, мимо нее не пройдешь, знакомясь с историей идей в области географической науки. Кроме того, она сохранила значение яркой и научно обоснованной работы, направленной против антинаучных бредней расистов. Нельзя поэтому не пожалеть, что судьба этой книги, как, впрочем, и судьба самого Мечникова, трагична. Критическая оценка книги Мечникова была дана Плехановым: «Отсюда выходит вот что: хотя книга его вообще не оставляет сомнения в том, что географическая среда влияет на человека главнейшим образом через посредство возникающих под ее действием экономических отношений, но экономическая сторона дела выяснена им в этой книге все-таки очень мало».
Большую роль в утверждении географического детерминизма сыграл Генри Бокль (1821—1862). «Если мы станем рассматривать, какие физические деятели имеют самое могущественное влияние на род человеческий, то найдем, что их можно подвести под четыре главные разряда, а именно: климата, пищи, почвы и общего вида природы».
Производство и распределение целиком обусловливаются этими четырьмя условиями, как и основные различия между европейскими и неевропейскими народами, утверждал Бокль, Как видим, им была высказана очень верная мысль о влиянии географической среды на развитие общества посредством производства; однако она не получила у него развития.
Замечание Гельвеция относительно возможности не только прогрессивных, но и реакционных выводов из концепции географического детерминизма целиком подтвердилось на примере Бокля, который писал: «Энергия и правильность в самом труде совершенно зависят от влияния климата». Отсюда вытекал отказ от объяснений общественных явлений действием божественного начала, но материалистическое объяснение процесса исторического развития общества возводилось в естественный закон, утверждавший якобы вечный «порядок» капиталистической эксплуатации и колониального угнетения. Так географический детерминизм, служивший оружием против теологии, постепенно превращался в идеологическое обоснование капиталистического рабства.
Впрочем, большинство географов прошлого избегало переносить естественные закономерности в сферу общественных отношений; в тех же случаях, когда это и допускалось, они все же не доходили до столь далеко идущих реакционных выводов, как это имеет место у представителей современного географического детерминизма. С другой стороны, понимание определенного единства материального мира и взаимообусловленности в развитии природы и общества давало географам теоретическую основу для правильных объяснений многих географических явлений, делало возможным создание обобщающих страноведческих работ, в которых облик стран и районов давался в целом, а не в разорванном по отдельным элементам виде.
Ошибки в духе географического детерминизма не помешали многим географам-материалистам прошлого создать ценные научные географические монографии, осуществить важнейшие исследования верхней оболочки Земли. Если говорить о страноведческих работах, то прежде всего следует назвать монографию «Новая всемирная география. Земля и люди, созданную французским географом и революционером Элизе Реклю (1830—1905). «Страноведческая концепция Реклю и до сих пор поражает широтой кругозора, умением сплетать данные физической и исторической, экономической и политической географии, демографии и этнографии, наблюдений над культурой и бытом в общую географическую картину. Кстати сказать, Э. Реклю впервые употребил термин «географическая среда», понимая под ним окружающие человека условия общественного развития. Характерно, что Э. Реклю дал правильное определение сущности географической среды как сочетания не только природных, но и общественных элементов, называемых им «динамическими». Он писал: «Итак, вся окружающая среда распадается на бесчисленное множество отдельных элементов: одни из них относятся к внешней природе, и их-то обыкновенно и обозначают названием «внешней среды» в узком смысле слова (т. е. «природная среда» в современном понятии. — В. Л.); другие относятся к иному порядку, так как проистекают из самого хода развития человеческих обществ и образуются, увеличиваясь последовательно до бесконечности, преумножаясь и создавая сложный комплекс явлений в действии.
Эта вторая «динамическая» среда (т. е. «общественная среда» в современном понятии. — В. Л.), присоединяясь к влиянию первичной «статичной» среды, образует сумму влияний, в которой определить, какие силы преобладают, — трудно и часто даже невозможно».
Э. Реклю в значительной мере отошел от прямолинейного географического детерминизма. Он видел действие внутренних законов развития человеческой истории, понимал исторический характер влияния географической среды на жизнь общества. «Итак, история человечества, как во всем своем объеме, так и в своих частях, может быть объяснена лишь совокупным влиянием внешних условий и сложных внутренних стремлений на протяжении веков. Для того, однако, чтобы лучше понять совершающуюся эволюцию, необходимо принимать во внимание и то, в какой мере изменяются сами внешние условия и в какой мере, следовательно, изменяется при общей эволюции их действие. Так, горная цепь, с которой некогда спускались в соседние долины колоссальные глетчеры и не позволяли никому подняться на ее крутые склоны, в позднейшие времена, когда ледники отступили и снегом оказался покрыт лишь ее гребень, могла утратить свое значение такого препятствия к сообщению между соседними народами. Точно так же та или другая река, являвшаяся могущественным препятствием для племен незнакомых с судоходством, могла позднее сделаться важной судоходной артерией и получить огромное значение в жизни населения ее берегов, когда это население научилось управлять лодками и судами».
Для нас важно также подчеркнуть, что страноведческая монография Реклю написана с большой любовью к человеку и его труду. Она лишена расизма и вся направлена в будущее. Реклю талантливо и правдиво показал борьбу человека с природой и изменения, происходящие в природе и обществе в результате этой борьбы. Реклю не был марксистом. Более того, как и Л. Мечников, он выступал против марксизма, был сторонником анархических по своему существу идей. Но его всемирная география, насыщенная огромным фактическим материалом, тем не менее показывает многие стороны взаимодействия между природой и обществом с удивительной правильностью.
Интересно попутно напомнить обращение Реклю к своим русским читателям, в котором он с большой теплотой говорит о русском народе и пророчески предсказывает ему большое будущее.
«И вы, русские, какое участие примете вы в этом широком движении, которое несет нас ко входу в новый мир?.. Что будут думать о вас? Какими великими доблестями щедро наделит вас история?
Заранее можем мы ответить на это: вашей главной заслугой все должны будут признать то, что вы были наиболее гостеприимным, наиболее братолюбивым из народов.
Нация, охватившая бесконечную равнину, которая превосходными путями соединяется с другими равнинами, вы в одно и то же время обладаете и качествами оседлого земледельца, который любит землю и с нежностью возделывает ее, и свободной натурой номада, который всюду чувствует себя на родине, будь то на севере, в ледяных тундрах Белого моря, или на юге среди виноградников и жгучих известняков Крыма… Вы везде будете желанными гостьми и всех будете принимать у себя как друзей; ни одна национальная группа не будет содействовать столько, как ваша, нарождению нации будущего, которая произойдет от всех рас и будет говорить на всех языках. Вы будете главными деятелями в деле истинно человеческой цивилизации, зиждущейся на свободе и праве».
Представители широко известной французской школы «Geographie Humaine» создали также большую страноведческую монографию мира «Geographie Universelle», представляющую собой несомненно одно из крупнейших достижений мировой региональной географии.
Крупные страноведческие монографии создавались и русскими географами, среди которых выдающееся значение имела многотомная «Россия» под редакцией П. П. Семенова-Тян-Шанского. Вообще географы-детерминисты XIX в. внесли крупный вклад в географическую науку.
Крупнейшие представители русской дореволюционной исторической науки С. М. Соловьев, А. П. Щапов и В. О. Ключевский многие особенности в историческом развитии России объясняли непосредственным влиянием природной среды.
«Разные племена и народы еще во многих отношениях суть живые отпечатки природных форм и типов тех местностей, где они нарождаются и воспитываются» (А. П. Щапов, Соч., т. II, СПб., 1906, стр. 173). «Государственная сила, основавшись в области истоков главных рек равнины, естественно стремилась расширить сферу своего владычества до их устьев… Так, центр государственной территории определился верховьями рек, окружность — их устьями, дальнейшее расселение — направлением речных бассейнов. На этот раз наша история пошла в достаточном согласии с естественными условиями: реки во многом начертали тс программу» (В. О Ключевский. Курс русской истории, ч. 1, Сочинения, т. 1, М., 1956, стр. 65). У Ключевского есть целый ряд положений, где он связывает психологические, национальные особенности русского.
Огромное значение географическому фактору в истории человечества придавал и Н. В. Гоголь, оставивший нам ряд интересных высказываний о географии. Вот одно из них. «Но прежде всего, нужно бросить взгляд на географическое положение этой страны, что непременно должно предшествовать всему, ибо от вида земли зависит образ жизни и даже характер народа. Много в истории разрешает география» Г Конечно, теперь легко критиковать географический детерминизм и его сторонников, но если вспомнить, что такого рода детерминистские объяснения противопоставлялись индетерминистским концепциям, ставившим в качестве основных факторов исторического развития волю бога и царя, то нельзя не признать положительного значения географического детерминизма в развитии русской исторической науки. Кроме того, показ исторического процесса на географическом фоне и установление действительно существующего взаимодействия между обществом и природой (хотя и неправильно трактуемого) само по себе было крупным научным достижением.
Кстати сказать, работы советских историков страдают иногда недостаточным учетом влияния географической среды на общественное развитие. Возможно, опасение быть обвиненным в географическом детерминизме приводит их иногда к другой крайности, к отрыву исторического процесса от конкретных географических условий, в которых этот процесс происходит.
Даже в области природных географических явлений мы до сих пор нередко встречаемся с недоучетом существующих между ними взаимосвязей, с недостаточно детерминистичным подходом при их изучении. Взаимосвязанность внутри природного комплекса элементов географической среды далеко не всегда учитывается в частных географических исследованиях, а географы часто не признают возможным «повергать единому взгляду земную обширность», т. е. по сути дела отказываются от географии.
По этому поводу хорошо сказал Б. Б. Полынов. «Бывают случаи, когда истина не встречает возражений и как будто получает общее признание, но в то же время остается как бы вне сознания, и на каждом шагу совершаются поступки, противоречащие ей. Именно в таком положении находится у нас истина о взаимоотношении фактов и явлений природы».
По мере накопления конкретных знаний о Земле и отдельных ее частях открывались новые возможности для создания обобщающих работ. Но при этом было бы неправильно считать, что переход к теоретическим обобщениям стал возможен лишь после того, как закончился процесс описания континентов и океанов. Они имели место еще в древней географии, но, конечно, количество и качество накопленных фактических материалов имеют чрезвычайно большое значение. Поэтому в области географии нельзя противопоставлять накопление фактического материала его обобщению, описание — анализу и синтезу. Между тем у нас иногда встречаются подобные противопоставления, приводящие к нигилистическому утверждению о якобы ненаучном характере всей географии вплоть до конца XIX в. С утверждениями, что «именно поэтому и можно говорить, что научная география возникла на рубеже XIX и XX вв.» никак нельзя согласиться.
Развитие науки, ее уровень, как правило, всегда находится в соответствии с общим уровнем развития производительных сил, достигнутым данным народом в данное время. Совершенно неправильно поэтому оценивать науку какой-либо эпохи с позиций другой, более поздней эпохи. Для своего времени античная география была вполне научной, как научной была средневековая география для определенного периода феодализма. Бесспорно, что география Эратосфена была не менее научной для своего времени, чем география Гумбольдта — для своего. Если следовать за И. М. Забелиным, то нетрудно предсказать, что и география XX в. будет объявлена ненаучной, например, в XXII или XXIII в., если и тогда среди географов найдутся сторонники нигилистического отношения к истории. Самое противопоставление «научной» и «ненаучной» географии не может считаться сколько-нибудь научным. География на рубеже XIX и XX вв. не возникла заново. Это время было лишь новым этапом в развитии той же самой географии, которая уже существовала несколько тысячелетий. И XIX в. определился процесс усиленной дифференциации географии, что имело большое положительное значение в ее развитии, но именно конец XIX и начало XX в. характеризовались крайней недостаточностью синтеза, что и позволило выступать с теориями об отсутствии единства географии.
Кроме того, и фактическое состояние географической науки всегда опровергало внеисторический подход к оценке ее достижений. Если говорить о географии XVIII в., то к этому времени общая география, или землеведение, получила солидный научный фундамент, так как в связи с развитием средств астрономических наблюдений появилась возможность точно определять географическое положение мест (широты и долготы) и производить градусные измерения современными методами, т. е. подойти к решению вопроса о форме Земли. С этого времени, с «эпохи измерений», как назвал этот период в истории географии Пешель, стало возможно на более высокой научной основе создавать работы, характеризующие верхнюю оболочку Земли как в целом, так и по отдельным ее частям.