Многие авторы, писавшие по истории эмбриологии XVII и XVIII вв., резко разграничивают «период барокко» от «периода рококо». Но так как стили искусства, обозначаемые этими названиями, были довольно слабо представлены в Англии, естественно, что английские авторы и читатели не без колебаний соглашались на безоговорочное применение такой периодизации к истории науки. В очерке Сигериста о Гарвее эта периодизация уже намечается, а сочинение Биликиевича резко делит всю эмбриологию XVII и XVIII вв. на периоды барокко и рококо.
Несомненно, много можно сказать в пользу такого деления. Так, о Гарвее говорится, что он является типичным биологом барокко, поскольку его воззрения были «динамичны»: он изучал движение крови и морфологические изменения развивающегося зародыша во времени и пространстве; он вывел эмбриологию из рамок чистой анатомии. Однако при этом упускают из виду, что и Гиппократ, и Аристотель, и Койтер, и Альдрованди (не говоря уже о легенде о Клеопатре) применяли метод сравнения морфологических изменений во времени в процессе развития.
По вопросу о значении концепции времени в биологии XVII в. отсылаем к туманным, но интересным очеркам д’Ирсея.
Другой характерной чертой периода барокко был его политический абсолютизм, нашедший, как полагают, свое отражение в теориях о неограниченном господстве разума, создавших благоприятную почву для самых необузданных фантазий преформистов. Но в руках таких людей, как Гассенди, Декарт и Лейбниц, этот «идущий напролом» рационализм положил начало априорному математическому подходу к биологическим явлениям, пример чему был дан в собственной эмбриологии Декарта. В конечном итоге это повлекло за собой предпочтение механистических объяснений виталистическим, примером чего может служить эпикуреизм Хаймора. Период рококо внес, как утверждают сторонники такой периодизации, новый дух политической свободы, что в науке выразилось в возврате к эмпиризму; таким образом, биологические эксперименты Реди и Вольфа были столь же связаны с романтическим движением, как и философские воззрения Руссо. У энциклопедистов связь между эмпиризмом в науке и политической свободой выступает особенно отчетливо. Но если допустить, что возвышение женщины в период рококо, не мыслимое в предыдущие века, было связано с временной победой овизма, то читатель может задать вопрос, не зашли ли мы слишком далеко в применении шпенглеровского метода.
Биликиевич, стр. 73: «Женщина имеет теперь право не только на то, чтобы воспевалась ее красота и женственность; если она может занимать место на троне или располагать престолами, если с ростом равноправия она начинает играть все более и более ответственную роль в общественной жизни, то и в области эмбриологии она имеет право смотреть мужскому полу в глаза как существо, имеющее равные с ним нрава на свободу. Овизм провозгласил этот девиз».
Венецианец Эмилий Паризан разбирает вопросы эмбриологии в четвертой, пятой и шестой книгах своего сочинения «De Sublilitate» («О тонкостях»). Эти книги имели следующие заглавия: «О принципах и первых орудиях души и о врожденном тепле»; «О материи зародыша и о его действующей причине»; «О части животного тела, образующейся сначала, и о способе и порядке порождения». Паризан очень многословен, но заслуга его в том, что он дает много выдержек из менее известных авторов и, как правило, делает точные ссылки. Он полагает, что селезенка всегда образуется раньше, чем сердце, и что ни сердце, ни легкие не производят движений in utero. В споре о функциях белка и желтка он стоял на точке зрения Фабриция, однако категорически отрицал, что желток является первичным материалом цыпленка; он делал это, надо признать, не только под влиянием учения Аристотеля, но и на основании собственных наблюдений, которые заслуживают внимания. Паризан оставил след в истории эмбриологии, высказав мнение, что сердце начинает биться немного раньше, чем в нем появляется красная кровь.
Паризан был последним представителем эмбриологов макроиконографов XVI в. Трудами этих ученых были установлены основные морфологические факты эмбрионального развития; это был первый крупный шаг в истории эмбриологии. Но труды их изобиловали ошибками, и на долю Гарвея, стоящего на рубеже двух столетий, выпало их исправление. Гарвей знаменует собой переход от статического понимания эмбриологии к динамическому, от изучения зародыша как последовательной смены форм к изучению его как каузально управляемой организации некоего начального физического комплекса, короче говоря, — переход от Койтера и Фабриция к Декарту и Мэйо. Иконография не умерла, наоборот, усовершенствование микроскопа вдохнуло в нее новую жизнь, и появилась микроиконографическая школа, гордостью которой был Мальпиги.
Гарвей подводит итог макроиконографическому периоду в историческом введении к Exerc. XIV «De Generatione Animalium» («О зарождении животных». Написанные на латинском языке сочинения Гарвея были переведены на прекрасный английский язык XVII в. под его руководством врачом Мартином Левллином).
«Об образовании и зарождении куриного яйца ужо сказано. Остается изложить наши наблюдения о порождении цыпленка в яйце. Дело, несомненно, также трудное, полезное и приятное. Ведь первые зачатки природы в большинстве случаев скрыты как бы в глубокой ночи и своей тонкостью обманывают не только остроту разума, но и глаз. И ты откроешь внутренние тайны и неясные принципы порождения почти с таким же трудом, как устройство всего мира и способ его творения. Длится вечное существование вещей благодаря взаимной последовательности порождения и гибели; и подобно тому как солнце, восходя и заходя, постоянным круговращением завершает век, так постоянно поддерживаются преходящие дела смертных существ чередующейся сменой индивидуумов и повторением всегда того же самого вида.
Авторы, которые писали что-нибудь об этом предмете, почти все шли различными путями, так как ум, занятый собственными мнениями, усвоенными раньше, склонен к построению и соответствующих им учений.
Некогда Аристотель и в недавнее время Иероним Фабриций описали настолько точно зарождение и образование цыпленка в яйце, что, по-видимому, немного оставалось добавить к этому. Однако Улисс Альдрованди описал развитие цыпленка в яйце на основании собственных наблюдений; по-видимому, к этому его побудил скорее авторитет Аристотеля, чем собственная опытность.
В то время Вольхер Койтер, живший в Бонне, по совету (какой говорит) того же Улисса, его учителя, ежедневно вскрывал насиженные яйца и многое осветил правильнее, чем это было сделано Альдрованди, что последнему не могло не быть известно. Также Эмилий Паризан (венецианский врач), оставив в стороне взгляды других авторов, дал новое описание порождения цыпленка в яйце.
Так как, однако (по нашим наблюдениям), некоторые события, имеющие большое значение, происходят далеко не так, как об этом до сих пор говорили другие, я изложу по дням, что происходит в яйце и какие части изменяются, в особенности в первые дни насиживания, когда все наиболее темно, слитно и трудно для наблюдения и когда авторы особенно сильно отстаивают свои опыты, которые они более приспособляют к своим предвзятым мнениям (о материальной и действующей причинах порождения животных), чем к самой истине… Альдрованди, впавший в то же заблуждение, что и Аристотель, утверждает (с чем может согласиться только слепой), будто желток в первые дни сейчас же поднимается к острому концу яйца; он думает, что градины (халазы) есть семя петуха и что из них возникает цыпленок, питается же он частью белком, частью желтком. Это прямо противоречит мнению Аристотеля, который полагал, что градины не имеют значения для плодородия яйца. Ближе к истине и более соответствует аутопсии то, что говорит Вольхер Койтер. Но то, что он рассказывает о трех шариках, — это басни. И начала, откуда возникает плод в яйце, он правильно не подметил. Иероним Фабриций оспаривал, что градины — это семя петуха, но хотел, чтобы из них после оплодотворения семенем петуха возникало тело цыпленка. Он видел даже начало цыпленка в яйце, именно пятно, или цикатрикулу, соединенную с оболочкой желтка, но считал ее следом оборванной ножки, а не главной частью. Паризан полностью опроверг взгляд Фабриция на халазы, но явно заблудился в каких-то кружках и точках, связанных с главными частями плода (печень и сердце). По-видимому, он даже наблюдал самое начало плода, но не знал, что это такое, раз он говорит, что белая точка в середине кружков есть семя петуха, из которого выходит цыпленок. Таким образом, случилось, что, пока отдельные авторы искали доказательств для своих предвзятых мнений по поводу образования цыпленка в яйце, они уклонились от истинной цели».
Однако, прежде чем рассматривать, как Гарвей привел все в систему, следует упомянуть о ряде других обстоятельств. Сочинение Наризана вышло в 1623 г., т. е. за 25 лет до того, как Джордж Энт представил ученому миру «Exercitationes» Гарвея. За этот промежуток времени произошло немало важных для истории эмбриологии событий.
Прежде всего уместно упомянуть об Адриане Спигелиусе, сочинение которого «De Formato Foetu» вышло в 1631 г. Эта книга была снабжена гравюрами с изображениями беременной матки, выполненными за несколько лет до этого для Юлия Кассерия. Эти гравюры, быть может, имели большее значение в упрочении славы книги Спигелиуса, нежели самый текст.
Иллюстрация из книги Спигелиуса «De formato foetu»
Спигелиус дает в большинстве случаев правильные анатомические описания, но говорит о ворсинчатой плаценте человека и оспаривает мнение Аранци, утверждавшего, что функция jecor uterinae («маточной печени») заключается в очищении крови, поступающей к зародышу. Эту вполне современную идею Спигелиус отрицал по двум основаниям: во-первых, зародыш имеет собственные органы для очищения крови и, во-вторых, будь Аранци прав, плацента всегда была бы красной, как кровь, что, однако, не наблюдается у некоторых животных, например у овец. По мнению самого Спигелиуса, плацента служит для предотвращения сильной потери крови при родах, неизбежной в том случае, если бы зародыш был соединен с телом матери при помощи одного крупного сосуда, а не множества мелких.
Тем не менее, Спигелиус согласен с Руфом Эфесским и Везалием в том, что аллантоис содержит мочу зародыша, подлежащую отделению от окружающей зародыш амниотической жидкости, так как в противном случае она могла бы разъесть кожу зародыша (ne cuti tenellae aliquod damnum urinae acrimonia inferret). Мы находим у Спигелиуса первое упоминание о vernix caseosa (сырная смазка) или sordes (грязь), какой ее называет, однако он не делает никаких догадок относительно ее природы. Более удачны доводы, приводимые им против Лавренция, утверждавшего, что сердце зародыша не бьется in ulero. Он делает шаг вперед по сравнению с более ранними исследователями, за исключением Аранци, допуская, что жизненные духи не только приносятся к сердцу зародыша, но и уносятся от него через пупочные сосуды. Помимо того, он первый отрицал существование нерва в пуповине и обнаружил молоко в груди новорожденного. Наконец, он опроверг мнение, будто первородный кал (меконий) в кишечнике зародыша доказывает, что последний принимает пишу in utero.
Эндокринология так называемого «ведьмина молока» была изучена Хэлбеном; анализы его производил Часовников.
Риолан младший, современник Гарвея, с которым он состоял в переписке, был профессором в Париже. Его «Anthropographia» («Человекоописание») появилась в печати в 1618 г. Так как он был убежденным защитником древних доктрин, главы его книги, в которых говорится об образовании зародыша, не представляют особого интереса. Все же мы находим в этом сочинении первое указание на применение в эмбриологии увеличительных стекол — предтечи того могущественного инструмента, который в дальнейшем привел к столь многим открытиям. «У недоношенных зародышей, — говорит Риолан, — тело повреждено, и часто его невозможно как следует рассмотреть, даже если применять увеличительные стекла (conspicilia), которые делают предметы значительно большими и более сложными, чем они обычно кажутся».
«De Formatrice Foetus» («О формативной силе плода») Томаса Фиенуса, профессора в Лувене и друга Гассенди, напечатанное в 1620 г., интересно как промежуточное звено между Аристотелем и Дришом. Как указано на титульном листе этого труда, Фиенус задается целью доказать, что разумная душа вселяется в зародыш на третий день после зачатия. Этот тезис сам по себе не заслуживает особого рассмотрения; однако даже самый поверхностный просмотр работы Фиенус а показывает, что он интересовался не только теологическими проблемами.
В своем сочинении он разбирает семь основных вопросов: 1) Что является действующей причиной зарождения? Он приходит к выводу, что такой причиной является не бог и не разум и не anima mundi — мировая душа (влияние неоплатонизма, как и на Галилея). 2) Заложена ли эта причина в матке или в семени? В семени, отвечает Фиенус, приводя в качестве аргумента ряд авторитетных имен, разделяющих этот взгляд, — Хали-Аббаса, Гаэтана, Зонзинаса, Туризана, Фернеля, Сегарры, Меркуриалиса, Валлезня, де-Перамато. Саксонии, Каррерия, Массарии, Архангелуса, — «Solus Fabio Pacio utero imprudenter adscribit». «Один Фабио Пачио неблагоразумно приписал матке» (!). 3) Является ли этой причиной тепло? Фиенус почти уверен в этом, однако выносит отрицательное решение, заявляя: «Процесс (развития) столь божествен и чудесен, что было бы смешно приписывать его теплу, столь явному и простому качеству». Взвесив различные другие альтернативы в вопросах 4, 5 и 6-м, он задает 7-й вопрос: не есть ли это «anima seminis post conceptum advenieris» («душа семени, входящая после зачатия»), и приходит к заключению, что это именно так.
В этом пункте он становится поистине интересным, так как с одобрением цитирует некоторых авторов, например Александра Афродизийского: «Organicum corpus esse organicum ab anima et anima praeexistere organizationi» («Органическое тело таково от души, а душа существует раньше организации»), Фемистия: «Anima fabricatur arcitecturaque sibi domicilium et accomodatum instrumentum» («Душа строит себе жилище и пригодное орудие»), а также комментарии Марсилио Фичино к платоновскому «Тимею»: «Priusquam adul turn sit corpus, anima tota in illius fabnca occupatur» («Душа всецело занята устройством тела вплоть до его окончательного сформирования»), и утверждает вместе с ними, что душа есть принцип, который извне организует тело, создает особый орган для каждой своей способности и подготовляет местообитание для самой себя, а не просто идет, чтобы его вдохнули в существо, уже вполне законченное. «Образование зародыша есть жизненное, а не природное действие», — говорит он. В остальной части книги он развивает ату же идею. Семя, по его мнению, прежде всего свертывает менструальную кровь в бесформенную лепешку, на что требуется три дня; после этого разумная (не питающая и не чувствующая) душа (энтелехия), вступившая в матку с семенем, входит в бесформенную материю, которую она там нашла, и начинает придавать ей форму. Сочинение Фиенуса вызвало резкие нападки со стороны многих авторов, и он выступил в защиту своих взглядов.
Не знаю, почему, но, как показывают сочинения Дигби, виталистические тенденции Фиенуса резко противоречили картезианскому механистическому духу последующих 50 лет (ер. у Биликиевича).
Из более поздних авторов, писавших на эту тему, назовем Фиделиса, Тейхмейера, Альбертуса, де-Райеса, Торребланку и де-Мендозу. Испанские влияния были значительны. Иероним Флорентин, разделявший в 1658 г. взгляды Фиенуса, впоследствии был вынужден от них отречься.
В 1625 г. Иосиф де-Ароматари, венецианец родом, дал в своем «Послании о растениях» первую со времен Сенеки четкую формулировку основных положений теории преформации, однако, не развил их более детально. Ароматари заметил, что в луковицах и семенах некоторых растений можно даже без помощи увеличительных стекол видеть зачатки различных частей взрослого растения. Это наблюдение навело его на мысль, что то же справедливо и по отношению ко всем растениям и животным. «Что же касается яиц курицы, — говорит он, — я полагаю, что зародыш уже грубо очерчен в яйце, прежде чем он окажется сформированным наседкой («Quod attinet ad ova gallinarum, existimamus quidem pullum in ovo delineatum esse, antequam formatur a gallina»). Эта гипотеза начала приносить своп зловредные плоды только со времен Сваммердама и Мальпиги.
«Geneanthropia» Иоанна Синибальди относится к этому же периоду. В этой книге были собраны факты, относящиеся к зарождению человека, но она не содержала никаких данных относительно зародыша. Для нашей темы она представляет не больший интерес, чем странная «Похвала яйцу» («Ovi Encomium») Эуриция Путеана, одного из друзей Гассенди.
Источник: Джозеф Нидхэм. История эмбриологии. Пер. с англ. А.В. Юдиной. Гос. изд-во иностранной лит-ры. Москва. 1947