— Брань и презрение невежественных людей очень мало меня обижают, но страшно становится от другого. Я вижу, что мои мысли часто искажают, передают их неверно.
Вот это ужасно… Ужасно, потому что часто судят о моей книге со слов, не прочитав её, — тихо сказал Дарвин, обращаясь к жене.
«Да, много шума было за эти несколько месяцев», — подумала миссис Дарвин и ничего не сказала вслух.
24 ноября 1859 г. Дарвин опубликовал книгу «Происхождение видов». Это была не та, которую он писал два года назад, до получения рукописи Уоллеса. Он написал за это время новую книгу, меньшего объёма, и её раскупили в один день, потому что имя Дарвина уже было хорошо известно читающей публике по другим его книгам. Особенно хорошо принимали издание и переиздания его «Дневника путешествия».
Последняя книга сразу многих озадачила. Правда, «судьи», как Дарвин назвал Гукера, Гекели и Лайеля, одобрили, и это было важнее всего. Высказали одобрение и некоторые другие учёные.
Но служители церкви и религиозно настроенные люди заволновались, а похвалы «Происхождению видов», опубликованные в печати, только усилили их раздражение. И в ответ не замедлили появиться враждебные статьи. Книгу Дарвина ругали за её безбожное содержание.
— По крайней мере, я всегда могу сказать, что честно и обдуманно пришёл к своим взглядам, — прошептал Дарвин, медленно прохаживаясь по гостиной. Миссис Дарвин шила у окна. — Скоро будут наши друзья, — сказал он, посмотрев на часы.
— Во всяком случае наш Горас — убеждённый сторонник теории естественного отбора! Да, да, — подтвердил Дарвин, поймав удивлённый взгляд жены. — Вчера сын заявил мне: «Если бы все убивали гадюк, они стали бы меньше жалить». Я согласился с ним и сказал, что в этом случае их стало бы меньше. Горас даже подосадовал на мою несообразительность, заметив, что он совсем не это имел в виду: «Более робкие гадюки, которые уползали бы при встрече вместо того, чтобы кусать, выживали бы, и в конце-концов они перестали бы совсем кусаться». Видишь, какой мог быть естественный отбор трусов!
— Едут! Приехали! — Френсис вбежал в гостиную, сообщая, что гости, Гукер и Гекели, приехали.
— Победа, победа, епископ сражён, — громко сказал Гукер, входя в комнату и сердечно приветствуя хозяев.
— Расскажите всё, всё по порядку, мистер Гукер, и вы, мистер Гекели, — попросила хозяйка дома.
— Да, да! Я с нетерпением жду вас и очень огорчён тем, что не мог сражаться вместе с вами.
— Дорогой Дарвин, вы сделали самое большое. Вы дали нам оружие, которым мы можем бороться со всеми врагами «Происхождения видов». Им будут сражаться и другие, потом… когда нас уже не станет! — Пылкие слова Гекели до глубины души растрогали Дарвина, и он отвернулся, чтобы скрыть охватившее его волнение.
И Гукер начал свой рассказ о диспуте, который состоялся 30 июня 1860 г. в Оксфордском университете, где знаменитый епископ Уильберфорс, блестящий оратор, публично выступил против Дарвина и его книги «Происхождение видов».
— Заседание пришлось перенести в библиотеку. Собралось около тысячи человек. Сидели на подоконниках, и всё-таки многие должны были разместиться на лужайках во дворе.
— Что же за публика пришла? — не удержалась от вопроса миссис Дарвин.
— Самая различная. Много пышно разодетых леди из почитательниц епископа; конечно, много духовных лиц, репортёров газет и журналов. Пришли профессора, студенты. Царило общее оживление. Сначала был доклад американского учёного «Об умственном развитии Европы», потом
ещё несколько небольших выступлений; всё ждали епископа. Наконец он появился за кафедрой, встреченный громом аплодисментов.
— Епископ сказал, — продолжал Гукер, — что теория естественного отбора совсем не убедительна и не правдоподобна. Кто докажет изменчивость растений и животных, о которой пишет Дарвин? А голуби, эта знаменитая голубятня, на основе которой Дарвин построил свой искусственный отбор, вся история голубей, кто же ей поверит!
Строить научные заключения на голубятне, — продолжал епископ, — это по меньшей мере смешно. А ведь мистер Дарвин придаёт происхождению домашних пород голубей от дикого горного голубя исключительно важное значение. Во всех своих рассуждениях о природе он исходит из искусственного отбора. Но каждому ясно: одно дело разводить голубей, а совсем другое — заниматься наукой!
Гукер умолчал о том, как подшучивал и издевался епископ над Дарвином и его последователями, как разыгрывал изумление перед смелостью человека, который выступает, по мнению епископа, со столь слабыми доводами в пользу своей теории. Голос епископа становился торжественным, как во время проповеди в церкви. Он негодовал по поводу оскорблений, нанесчённых Дарвином привычным верованиям. И в такт его округлённым фразам и жестам негодующе качали головой важные леди и чопорные джентльмены. Обо всём этом Гукер не счёл нужным говорить.
— Епископ очень сожалел, что мистер Дарвин запутался в дебрях своих нелепых рассуждений вместо того, чтобы идти столбовой дорогой натуралиста, изучать мудрость бога в его творениях. Величие же и мудрость творца проявляются «в форме телец, в которых испаряется кровь», и в «цветах и плодах каменноугольной эпохи».
— Не удивляйтесь, дорогой Дарвин, ошибкам епископа. Он блестяще доказал своё полное невежество в естественных науках. Я продолжаю свой отчёт, — сказал Гукер. — Публика ничего не заметила, но кто-то из студентов даже вслух расхохотался. Учёные улыбались. Епископ продолжал говорить.
«Кто может думать об эволюции, о превращении одних видов в другие, когда есть такие удивительные, совершенно не подчиняющиеся обычным законам животной жизни органы, как аппарат, образующий яд у ядовитых змей и свойственный только им? Из чего он мог образоваться?»
Теперь студенты засмеялись ещё более дружно. Они могли бы объяснить епископу, что яд у змей выделяется железами, устроенными по общему типу желёз ротовой полости. На студентов тотчас зашикали, и они замолчали. А епископ тем временем грозно опрашивал: «И когда вообще кто-нибудь видел и точно доказал происхождение, превращение одних видов в другие? И до каких пределов мы должны допускать эта превращение? Неужели можно верить тому, что все более полезные разновидности репы в огороде стремятся сделаться людьми?»
Дарвин не выдержал и закрыл лицо руками: «Вот оно самое страшное — искажение его мыслей».
— Не расстраивайтесь, дорогой друг! Послушайте, что произошла дальше. А дальше епископ выкинул такую штуку, которая и погубила его. Слушайте. — «Я хотел бы спросить у профессора Гекели, который сидит против меня, — неожиданно сказал епископ, — и готовится разорвать меня на части, когда я кончу свою речь, что он думает о происхождении человека от обезьяны? Считает ли он, что он сам происходит от обезьяны со стороны дедушки или со стороны бабушки?»
Теперь пусть Гекели сам повторит то, что он сказал епископу.
Гекели улыбнулся.
— Я сказал, что ваша теория — не отвлечённая теория; она лишь связывает нитью рассуждений огромное количество фактов разного рода… Теория эта сложная и многосторонняя. Не утверждая поэтому, что все её части безусловно подтверждаются, я всё же думаю, что это лучшее объяснение видов, какое только было когда-нибудь предложено. Я стою здесь в интересах науки и не выслушал ещё ничего такого, что бы могло повредить моей августейшей клиентке.
Потом я отметил грубые ошибки, допущенные епископом в его речи. Цветковых растений в каменноугольную эпоху вообще не было, поэтому нельзя говорить о цветках и плодах того времени; кровь не испаряется в форме телец; коротконогие овцы Америки, о которых говорит Дарвин, пример, известный в литературе и практике.
Что же касается происхождения человека от обезьяны, то, конечно, это не надо понимать так грубо. Здесь речь идёт только о происхождении человека через тысячи поколений от общего с обезьяной предка. Но если бы этот вопрос мне был предложен не как предмет спокойного научного исследования, а как предмет чувства, то я бы ответил так.
— Весь зал замер в ожидании, что ответит Гекели, — вставил Гукер, — так серьёзно и с достоинством он говорил. Пожалуй, я закончу теперь. Гекели сказал: «Человек не имеет причины стыдиться, что предком его является обезьяна».
В самых отдалённых уголках зала услышали его отчётливый голос: «Я скорее бы стыдился происходить от человека, беспокойного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в своей собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых он не имеет никакого представления…»
Студенты и часть публики разразились настоящей бурей аплодисментов, по достоинству оценив удар, направленный на епископа.
— Дорогой Гекели! — воскликнул Дарвин.
— А Гекели так заключил свою речь: «… чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора красноречивыми отступлениями и ловким обращением к религиозным предрассудкам…»
— Ну, что ещё добавить? — сказал Гукер. И он рассказал, что многие из присутствующих были смущены всем происшедшим. По чувству справедливости, они должны были признать, что епископ позволил себе «неджентльменскую выходку, назвав бабушку и дедушку Гекели обезьянами». Следовательно, он заслужил ответ Гекели. И все с жаром обсуждали слова епископа и ответ Гекели.
— Позвольте, милый Гукер, теперь мне сказать о вашем выступлении, — заявил Гекели. — Вот что было дальше в Оксфорде. Когда волнение несколько улеглось, председатель попросил высказаться Гукера. Тот не заставил себя упрашивать. Он коротко и резко сказал, что, очевидно, епископ Уильберфорс совсем не читал «Происхождения видов», а берётся судить об этом произведении, к тому же не зная элементарных основ ботаники. Гукер заявил, что он признаёт теорию Дарвина, так как она объясняет многие фдкты из жизни и строения растений, а в особенности факты географического распространения их на земном шаре.
Выступил ещё натуралист Леббок и в простой, ясной форме поддержал теорию Дарвина. Епископ молчал. Собрание было закрыто.
Многие студенты и учёные в этот день «обратились» в новую веру; и долго ещё раздавались восторженные восклицания молодёжи в честь Гекели.
— Дорогой Гекели, вы берёте врага мёртвой хваткой, как это делает бульдог: схватит за горло и не выпускает! От вас пощады не жди! — обратился Дарвин к молчавшему Гекели.
— Я как-то писал вам, что держу наготове и оттачиваю свои когти и клюв. Как видите, это пригодилось! Писал я и о том, что на вас посыплется брань и насмешки, будут и искажения ваших мыслей. Но лай дворняжек не может беспокоить вас.
— Сколько беспокойства я вам причинил, — грустно сказал Дарвин, — не уверяйте меня, что это не так. Моё утешение в одном: если бы я не поднял всей этой грязи, всё равно кто-нибудь другой вскоре это сделал. — Голос его окреп, глаза твёрдо и серьёзно смотрели из-под сильно нависших бровей. — Я уважаю вашу отвагу…
— Дорогой Дарвин, — воскликнул Гекели, — будьте уверены, вы заслужили вечную благодарность всех мыслящих людей.
Победа в Оксфорде имела большое значение. Урок, полученный епископом, отлично показал, что никому нельзя браться за критику нового учения, если в нём не разбираешься. Каждый, кто рискнёт на это, может оказаться в смешном положении подобно епископу Уильберфорсу, над которым теперь потешались даже его почитатели.
Оксфордское сражение подняло дух и самого Дарвина. Он в этом очень нуждался: буря враждебных отзывов приводила его к мысли, что он написал «Происхождение видов» недостаточно убедительно. Плохое здоровье не позволило ему самому выступить в Оксфорде. Это блестяще сделали друзья его «евангелия сатаны», как он называл своё учение. Они составляли авангард возраставшей с каждым годом армии дарвинистов. В России, в Германии, в Америке нашлись горячие поклонники Дарвина. Он знал все научные труды, которые можно было использовать для защиты нового учения. Дарвин писал единомышленникам, где нужно выступить в печати или публично, что надо разбить в возражениях противников, кого полезно завербовать в число друзей.
Тихий Даун с его голубятней превратился в боевой штаб дарвинистов, и душой его был сам Чарлз Дарвин. Вместе с тем Дарвин продолжал работать над улучшением последующих изданий «Происхождения видов».