Бросив якорь в Конвейской бухте на северо-западном побережьи Индефетигебля, мы нашли наше новое пристанище идеальным во всех отношениях. С севера высились зубчатые контуры острова Джемса, казавшегося с этого расстояния еще более пустынным и громоздким, чем другие острова. Последние вулканические извержения происходили как-раз на этом острове, и мы ежедневно с интересом следили за всякими признаками дыма или огня. В тумане с запада виднелся Альбемарль, но нас более интересовали ближайшие окрестности: остров Гай-Фаукс, возвышавшийся почти прямо перед нами, и западнее всего, на отдалении полумили, маленький остров Эден. Последний был назван очень удачно: многие из первых наиболее ярких впечатлений сложились за время нашего пребывании на его склонах и берегах. На карте он отмечен лишь крохотной точкой — миниатюрный островок всего в полмили по диагонали; тем не менее он, как и другие острова архипелага, имеет несколько правильных кратеров. Фактически весь этот островок представляет собой третью часть огромного, погруженного в море вулкана с небольшими кратерами по склонам и на берегу.
На рассвете второго дня по прибытии на Галапагосские острова мы выехали втроем на маленьком моторном катере и высадились на берег Эдена, усыпанный голышами. Вся внутренняя часть Конвейской бухты так хорошо защищена, что лишь легкая рябь ритмически набегает на берег, покрытый обкатанными осколками лавы.
Непосредственно у самого берега высились отвесные скалы с вырисовывающимися правильными барельефами базальтовых колонн; они раскалывались при первом прикосновении на громадные плоские осколки с заостренными краями, которые могли бы служить готовыми топорами для пещерных жителей. Выше, за чертой наивысших приливов, голыши сменились громадными глыбами черной лавы, местами гладкой, местами же режущей подошвы сапог. Опустившись на колени, я с любопытством наблюдал за движениями крупного моллюска. Он медленно полз по скале, волоча на себе винтообразную раковину желтого цвета с красными пятнами; она то была погружена в воде, то выставлялась наружу.
Но вот, неожиданно до моих ушей долетел хриплый рев и странное фырканье. Быстро вскочив на ноги, я увидел впервые на расстоянии каких-нибудь двух метров от себя южного морского льва. Он был совершенно самобытен в своих приемах, которых мне позднее никогда не пришлось наблюдать у его сородичей. Вероятно, приняв меня за другого морского льва, но скрюченного и безобразного, он приступил к атаке. В первый момент я ретировался и не на шутку струсил; но затем, вспомнив, что храбрость — залог безопасности, я набрался смелости. Морской лев с ревом плескался в воде, то готовясь наброситься на меня, то снова отплывая на несколько метров; затем изогнув спину, он одним прыжком нырнул в воду в моем направлении и опять, высоко взметнувшись и выпрыгнув на воздух, отплыл на безопасное расстояние. Тут я решил выпрямиться из своей согбенной позы и тотчас же увидал, как убывала храбрость страшного зверя. Его громкий рев прозвучал многократным эхом среди скал, и он погрузился в свою стихию. Но вот, хитрыми отступлениями мне удалось убедить соперника в моем намерении покинуть поле битвы, — он снова вынырнул и сразмаху выбросился на берег. Тогда я, в свою очередь, решил перейти в наступление и, прежде чем он успел опомниться, схватил его за задние плавники. Мелкие голыши полетели во все стороны, фонтаном поднялись брызги воды, и она закипела морской пеной, когда обезумев от ужаса, он стал извиваться, шлепаясь б камни. Он вырвался и уже больше не решался появляться близ берега. Мне впоследствии случалось не раз сталкиваться с его сородичами, но они никогда однако не пытались на меня нападать. Очевидно, этот экземпляр был единственным в своем роде по храбрости.
На побережьи мы натыкались на бесчисленное множество ярко-красных крабов, составляющих неотъемлемую принадлежность Галапагосских островов. Это были мои старые знакомцы, встречавшиеся мне много лет тому назад на Кубе и в Мексике, а также на скалах острова Святого Фомы и Ямайке. Нигде однако я не видел их в таком изобилии и таких ярко-красных оттенков, как здесь, на фоне черной лавы. Растянувшись на отлогом склоне скалы, я наблюдал, как плавно покачиваются далеко внизу подо мной щупальцы многочисленных морских анемон. Вдруг, совершенно неожиданно вся скала стала как бы покрываться красной пеленой; откуда ни возьмись, появилась целая армия крабов. Стукаясь своими скорлупками, они в страхе выпускали пузырьки слюны и в своей поспешности ползли прямо на меня.
Скоро обнаружилась и причина их паники: это была маленькая серая цапля (Butorides sundevali) с коротким хвостом, очень похожая на нашу северо-американскую цаплю, только иначе окрашенная и более крупных размеров. Возможно, что этим цаплям легко живется здесь на островах, и потому они фактически на две трети превышают в размерах и весе своих континентальных собратий.
Цапля с некоторой подозрительностью следила за мной, потряхивая своим хвостом, но вдруг напала на краба, схватив его за ногу с клешнею. Краб эту ногу тотчас же сбросил. Отлетев на ближайшую скалу, цапля раздолбила клювом крупную часть отнятой у краба конечности и быстро ее проглотила. Немного спустя она снова повторила нападение и снова без труда добыла ногу краба. Я наблюдал и на других островах такой способ питания цапель, при чем, надо сказать, они вполне обеспечены пищей; с другой стороны, у краба утраченная конечность всегда вновь вырастает и потому он расстается с ней без всякого ущерба.
Вокруг крутых утесов и близ пещеры, которой заканчивался берег, кружилась стая пурпурно-красных галапагосских стрижей (Progne modesta). Они меньших размеров, чем стрижи материка, с меньшим количеством белых перьев и живут малочисленными колониями на многих островах архипелага. Дарвин наблюдал их на острове Джемса, а задолго до чего еще старые пираты называли их в своих путевых записках «островными ласточками», — эти птицы на мгновение переносили их мысленно к песчаным берегам Англии или к родным кровлям Франции.
В стайке было семь взрослых птиц и один птенец, стремительно кружившиеся и чирикавшие на свой своеобразный лад. Они то-и-дело подлетали к обрыву скалы, и я догадался, что там были их гнезда. Оказалось, и на самом деле гнезда находились в расщелинах и трещинах скал, при чем одно из них было приблизительно на высоте шести метров; после ряда акробатических упражнений на импровизированной лестнице мне удалось до него добраться. Там я увидел старую птицу и быстро выпорхнувшего и исчезнувшего из вида вполне оперившегося птенца. Продолжая взбираться выше, я каким-то образом своротил огромную глыбу скалы, чуть было меня не задавившую; посмотрев вверх, я увидел еще одного вылетавшего птенца, который на этот раз почти что упал мне в руки, но, вовремя оправившись, полетел с поразительной уверенностью над водой, огибая ближайшие скалы.
Карабкаясь далее вверх по скале, я наблюдал, как уставшая до изнеможения птичка упала в воду и, порхая по поверхности, добралась до берега. Но ей не посчастливилось: ее схватил здесь огромный красный краб. В поднятых высоко клешнях он крепко держал свою добычу и полз вверх по откосу скалы, сопровождаемый на почтительном расстоянии своими завистливыми собратьями. Решив, что на сегодняшний день несчастный птенец пережил достаточно волнений, я вовремя успел отбить его почти неповрежденным из клешней хищника.
Спустившись на берег и продолжая наблюдать стрижей, я был очевидцем следующей интересной сцены. Над скалой порхала ярко-желтая бабочка, ее стал преследовать стриж; в попытке ускользнуть от врага бабочка то опускалась к воде, то снова летела к берегу, то спиралью вздымалась вверх. Она казалась кружащимся в воздухе лоскутком желтой ткани; в конце концов несчастное насекомое попало в клюв стрижа; он с минуту носился с ней над водой, пока в его пасти не исчезли желтые крылышки.
Заинтересованный этим первым наблюдением, я стал следить за дальнейшими подобными примерами. Должен сказать, что мне впервые пришлось видеть птиц, питающихся главным образом бабочками. Не прошло и трех минут, как другие стрижи охотились уже за красной бабочкой, которую им, впрочем, не удалось поймать. В течение последующих двадцати дней, проведенных мною на островах, я уже мог насчитать тринадцать примеров такой охоты на бабочек. Все это совершенно противоположно тому, что мне приходилось наблюдать в других местах. По, моим наблюдениям, птицы редко охотятся за бабочками, а здесь, на островах, г те такая масса летающих кузнечиков, которые могут служить превосходною пищею, это совсем непонятно.
Но этим не кончились мои наблюдения над стрижами, В их поведении, как нельзя более ярко, сказывается своеобразие жизни на этих островах. На каждом шагу возникали передо мной новые проблемы, безнадежно неразрешимые для натуралиста, располагающего таким ограниченным запасом времени для наблюдений.
Я добыл стрижа, сидевшего в гнезде, где находился неоперенный птенец, и принял его за самку, хотя тут же порхал поблизости и другой родитель, с чрезвычайно блеклым оперением. Вскрытие показало, что птица эта была самцом, обнаружившим полное развитие приспособлений для насиживания, хотя по оперению он не достиг еще и второго года жизни.
Две недели спустя на острове Дафнэ я подстрелил другого самца, также насиживавшего и тоже с оперением молодой птицы. Это были первые примеры совершенной необычности условий жизни на Галапагосских островах. Вскоре же я убедился, что на самом деле это — правило, и отсутствие таких ненормальностей надо рассматривать как нечто исключительное и неправдоподобное. Быть может, в соответствии с этим высиживанием в молодом оперении находится то обстоятельство, что у здешних стрижей период гнездования продолжается дольше, чем у северных их сородичей на материке. Кроме того, у них не наблюдается ежегодной миграции, так как в течение круглого года они не покидают островов. Число откладываемых ими яиц значительно уступает таковому у северных красных стрижей. По моим наблюдениям, на примере девяти гнезд, яиц бывает от 1 до 3, в среднем 1,9 в гнезде.
Тут мы видим ряд интереснейших данных о птицах, на первый взгляд совсем не отличающихся от обитателей наших северных американских полей и лесов. Несмотря на то, что эти птицы достаточно долго прожили на островах, чтобы существенно измениться в размерах и цвете, они остались такими же, как ранее; в то же время вновь усвоенный ими режим питания бабочками нисколько не повлиял на приемы полета, на цвет и размеры их добычи — желтых бабочек.
Обойдя восточную часть мыса, мы очутились в совершенно иной местности. Здесь были глубокие пещеры и трещины, а в нескольких метрах от берега — круглые насыпи, диаметром в 3—3,5 метра. На них сидели красивые пеликаны и бакланы с ногами до того ярко-синими, что белоснежные перья на груди этих птиц приобретали лазурный оттенок. Кое-где в углублениях, среди обломков скал и в расщелинах, лежали растянувшись крупные морские игуаны. Величественно набегали высокие волны прилива и разбивались в пену о глыбы лавы. Они проникали глубоко в расщелины екал, сбегая бурлящими ручейками по ложбинкам лавы и скатываясь с клювов птиц и хвостов ящериц. Не имея возможности причалить здесь, мы высадились в пре лестной полукруглой бухте, охраняемой с обоих концов огромными глыбами лапы, принимавшими на себя все удары высоких волн. Еще не успев вступить на берег, мы уже дали этому заливчику название Амблиринховой бухты, так как целые дюжины крупных игуан-амблиринхов торчали всюду на черных выступах скал, на далекой песчаной отмели или же выглядывали из густой травы.
Наша лодка мягко врезалась в берег, и мы направились, пробираясь среди этой колонии ящериц, едва устранявшихся с нашего пути. Долго мы наблюдали этих странных животных, видимо соперничавших между собою и занятых ухаживанием за неимоверно уродливыми черными самками. Затем я увидел зрелище, о котором скажу подробнее в другой главе. Игуана, около одного метра длиной, лежала, отдыхая частью на песке, а частью на размытом водою камне; в это время крупный красный морской краб медленно взобрался ей на хвост, прополз по спине ящерицы и, уходя, стащил с нее двух клещей. Если бы мои коллеги не были очевидцами этой сцены, я бы не решился говорить о таком удивительном явлении.
Мы все более изумлялись отсутствию пугливости у всех представителей животного царства на Галапагосских островах, но крабы, впрочем, представляли собой в этом отношении исключение. Хотя мне и случалось подходить к ним очень близко, они однако всегда следили за моими движениями. При моем медленном приближении они так же медленно отступали, но стоило мне ускорить шаг, как они мгновенно убегали. Здесь, впрочем, в этой заколдованной бухте Эдена, было три краба, которые за свое бесстрашие могли бы быть прозваны «тремя мушкетерами». В то время как я сходил с лодки, самый крупный из них подошел совсем близко, как бы приветствуя меня. Его огненно-красная скорлупа ярко сверкала на солнце. Приближаясь все ближе и ближе, он комически вращал своими выпуклыми глазами, на стебельках, делая какие-то кабалистические знаки приподнятыми кверху клешнями — знаки, понятные разве только представителям его породы.
Небрежно подвигав клешнями некоторое время, он про извел целый ряд бессмысленных движений, то подымая клешни к вылупленным глазам, то внезапно их опуская. Затем следовали еще более неправильные движения и наконец нечто вроде выбивания барабанной дроби.
Дав ему подойти на расстояние трети метра, я наклонился и погладил его скорлупу. Он разлегся на песке, втянув свой глаза во впадины, и стал помахивать челюстными ножками. Я позволял себе всевозможные вольности, поднимал одну за другой его ноги, поднимал всего его с земли, ставил на голову, слегка похлопывал его по твердой| спине. Очевидно, этот краб был или болен или же был каким-то идиотом среди крабов. Когда я начал медленно удаляться, он, к моему удивлению, побрел за мной, и тотчас же к нему присоединился и другой краб. Пройдя еще несколько шагов, я согнал в кучу с полдюжины обыкновенных пугливых крабов и погнал их в сторону ручной пары. Панический страх оказался заразительным, и оба мои ручных краба, смешавшись в общей толпе, обратились в бегство. Непосредственно за чертой берега возвышалась терраса красной песчаной почвы, вся изрытая норами игуан и их следами. Еще далее наблюдался покров растительности, характерной для всех островов. Здесь мне удалось видеть не мало интересного. Прежде всего я встретил безвредную змею. Она была всего 0,6 метра длиною, вся желто-коричневого цвета с продольными полосами. Так же как и ее соседи внизу, игуаны, она была совершенно ручною, позволила взять себя без всякого сопротивления в руки и спокойно свернулась на дне мешка, в который я ее положил. Оказалось позднее, что она питается жуками, кузнечиками и мелкими ночными бабочками. Эта змея принадлежит к особому роду Dromicus, в котором различается 7 отдельных форм, скорее чем 7 видов. Так же как у галапагосских пересмешников и у игуан, у этих змей замечательно чрезвычайное смешение признаков. Многие особенности, которые на континенте служат для различения хорошо обособленных видов, здесь встречаются соединенными у змей одного острова, иногда они комбинируются даже у одной особи. Мы имеем здесь замечательный пример изменчивости, как бы не имеющей никаких оснований: виды получают новые признаки и особенности, различающие их между собою, без какой-либо определенной причины, лежащей во внешних условиях среды. Интересно также, что в одной из змей я нашел два продолговатых яйца, совершенно готовых к откладке. Если на самом деле это—полное число яиц, то змеи эти являются гораздо менее плодовитыми, чем их ближайшие родственники в Центральной и Южной Америке.
Среди травы было разбросано не мало камней, и под ними я открыл не особенно богатую, но очень интересную фауну, характерную и для других островов архипелага. Тут были землистого цвета пауки, несколько скорпионов средних размеров, светлого цвета многоножки, а под небольшими осколками лавы гнездилась очень ограниченная по численности особей колония термитов. Они прорыли свои туннели на глубине многих дециметров, но царицы я обнаружить не смог, несмотря на тщательные поиски. Термиты-солдаты были очень похожи на рабочих особей с необычно удлиненным телом и двигались очень медленно, при чем не избегали света. Жуки попадались редко, из них мелкие коричневые листоеды (Pontomorus) жили в углах наполовину скрученных листьев; все же другие, включая крупных зеленых плотоядных жужелиц-красотелок, скрывались под камнями.
В большом изобилии видны были желтые цветы кордяи (Cordia), дикого хлопка, кассии (Cassia), оплетенные вьюнками с белыми цветками. Над ними кружились мелкие черные бабочки и много мелких синих; кузнечики же и ночные бабочки, летающие днем, попадались всюду.
Странное, непривычное зрелище представляла собой окружающая природа. При таком обилии цветов и растительности в воздухе, согретом знойными лучами солнца, не слышалось вовсе голосов насекомых. Лишь один единственный раз как-то долетело до моего слуха слабое отдаленное пиликанье, точно первый появившийся на свет сверчок пробовал свой голос. Даже если появлялась черная пчела, она беззвучно перелетала с цветка на цветок и высасывала нектар из их чашечек; норою одиноко звучало чириканье птицы. Пассатные ветры и те беззвучно пробегали но негустой листве; как будто бы они дули так долго и так упорно, что для этого уголка света у них уже не оставалось ни единого вздоха.
Пара пересмешников прилетела на берег и, бегая почти у самой воды, выискивала себе пищу. Издали же было слышно щебетанье и еще одного. Но вот вблизи я уловил новый звук птичьего голоса. Взобравшись на высоту 15 метров, я увидел новую птицу. В этой стране, где чувство страха было неведомо ее обитателям, я мог смело двигаться вперед. Раздвигая кусты и карабкаясь по сухой листве, я вскоре добрался до незнакомого пернатого певца, находившегося на расстоянии нескольких метров. Один из родителей заботливо кормил птенца, высвистывая несложное короткое коленце каждый раз, как приносил полный клюв пауков, добытых для своего питомца; эту птичку Дарвин назвал цертидеей (Certidea), и лучше всего оставить за ней это название, так как позднее ее относили к разным семействам и давали другие наименования. Эта веселая маленькая птичка — в очень сумрачном оперении: оно коричневато-оливковое сверху с серовато-белым брюшком.
Эден богат не только своей земной фауной: обширные лазурные лагуны его южных берегов богато населены самыми своеобразными существами. На этих лагунах мы провели в работе целый день из тех драгоценных трех недель, которыми мы располагали. Когда впоследствии нам понадобилось заняться ловлей живых морских ящериц, мы вернулись снова на этот же остров.