История географии знает примеры, когда отдельные географы пытались на основе старых, идеалистических философских концепций создать теорию единой географии. Чаще всего подобные попытки делались с позиции отрицания качественных различий между законами природы и законами общественного развития.
К ним можно отнести работы Ф. Ратцеля (1844—4904) и теоретические построения А. Геттера (1859—1941), изложенные в его работе «География, ее история, сущность и методы».
Во многом повторяя рассуждения Риттера и считая себя его учеником, Ратцель пытался создать концепцию единой географии, исходя из признания обусловленности общественного развития географическими факторами. Нового в его теоретических высказываниях ничего в сущности нет. Да и сам он в работе «Земля и жизнь» указывал, что лишь развивает идеи Риттера о сущности естественных областей в их связи с жизнью народов, в связи с политической географией. Но, повторяя идеи Риттера, Ратцель развивал в них наиболее реакционные положения. География общества рассматривается Ратцелем прежде всего как раздел биогеографии. Он стирает даже ту грань между обществом и природой, которая, хоть и в идеалистическом понимании, но все же имелась у Риттера. «Отношения человека к почве таковы же, как и отношения к ней всего живого. Всеобщие законы распространения жизни охватывают также законы распространения жизни человеческой. Поэтому антропогеография мыслима только как отрасль биогеографии, и целый ряд биогеографических понятий может быть непосредственно перенесен на вопросы о распространении человека». По Ратцелю, общественные явления не только объясняются влиянием природных условий, но и к изучению развития самой природы необходимо подходить в зависимости от политических задач; иначе говоря, любое географическое исследование целиком подчинялось политическим задачам. Объективный характер географического изучения ландшафтной оболочки отрицался.
В концепции Ратцеля были заложены все основные положения, развивавшиеся позже представителями геополитической лженауки. Физическая география рассматривалась как наука, целиком подчиненная политике, а природная среда трактовалась как «естественное» обоснование политических агрессий. Каждое государство Ратцель уподоблял живому организму, с «врожденным» стремлением к захвату пространства. Это последнее объявлялось совершенно закономерным, естественным явлением, присущим всему живому; войны, следовательно, являются результатом не несовершенной социальной организации, а проявлением врожденного свойства человека. «В истории человечества стремление захватить возможно больше пространства является одной из наиболее могучих сил, и когда мы видим во всей истории прошлых веков и в жизни современных народов, что это стремление к захвату и удержанию за собой возможно большего пространства все развивается, то это является только повторением того, что уже тысячи раз совершалось в растительном и животном царствах». Подобного рода высказывания Ратцеля и были широко подхвачены наиболее реакционными буржуазными социологами, для которых сочетание идеализма с натурализмом стало, пожалуй, одной из наиболее характерных черт. Весь процесс общественного развития рассматривается ими лишь как приспособление к природной среде, которая одна якобы способна все объяснить, все обосновать.
Используя идеи Ратцеля о географической обусловленности политической жизни, Рудольф Челлен и Карл Гаусгофер (президент Академии наук Германии во времена фашизма) создали лженаучное учение, получившее название геополитики (первым термин «геополитика» ввел в употребление Р. Челлен).
Английский географ Макиндер (1861—1947) в своих теоретических представлениях также отошел от понимания географии как самостоятельной науки, целиком подчиняя ее политике. Единство географии, по Макиндеру, прежде всего и заключается в подчинении всех географических проблем — физических, биологических и общественных — влиянию политики. Не отказываясь от рассмотрения существа явлений, он видит цель его прежде всего в обосновании фактов политической жизни. География, по Макиндеру, должна изучать взаимоотношения человека с окружающей его природой, причем они составляют единый живой организм. Он не считал своей главной целью показ особенностей в географических условиях и отдельных стран и районов и не стремился к развитию региональной географии, а хотел показать человеческую историю как часть жизни мирового организма.
Человеческое общество рассматривается при этом как сочетание союзов, объединяющихся в процессе борьбы за существование, а природа — как база политических явлений. Например, почвенно-климатические условия якобы определяют плотность населения, а сравнительно высокая плотность населения рассматривается как основное условие развития цивилизации.
Решающим фактором общественного развития Макиндер считал «географическую инерцию», т. е. географическую обусловленность. Определяющим, исходным положением «географической инерции» объявлялось географическое положение, значение которого, по мнению Макиндера, возрастает по мере развития страны. Население рассматривалось им только как часть природы, как безвольная масса, целиком подчиненная действию закона «географической инерции». Придавая столь гипертрофированное значение географическому положению, Макиндер считал, что обладание восточной частью Европы обеспечивает власть над «стержневым районом Земли» — центром Евразии, а следовательно, и возможность установления мирового господства.
Концепция Макиндера широко использовалась геополитиками, свое влияние она оказала на некоторых зарубежных географов, непосредственно геополитикой не занимавшихся. Так, например, отдельные современные американские физико-географы свои исследования считают нужным целиком подчинять политическим целям. Рассматривая географию с позиции Макиндера, они считают, что «физическая география снабжает (политиков.— В. А.) основательным научным пониманием Земли, необходимым для разумного стратегического и тактического планирования» и на этом основании является политической дисциплиной.
Проповедуя единство природы и человека, исходя из отрицания качественных особенностей человеческого общества, превращая физическую географию в прикладную политическую дисциплину, буржуазные географы и социологи этого толка постепенно отбрасывают всякое подобие объективного изучения ландшафтной оболочки Земли. Именно о такого рода ученых говорит выражение Ф. Энгельса о деятелях науки, которые «…находят теперь, что по крайней мере, в этой области (политической экономии. — В. А.) всего безопасней не терпеть совсем никакой науки». Эта область «нетерпения науки» теперь включает много наукообразных «теоретических» рассуждений, распространенных в современной буржуазной географии. В самом деле, разве можно считать научными обоснования сущности общественных явлений, построенные на полном отрицании качественного отличия человеческого общества от мира животных? «Необходимо помнить, что физически человек по существу животное, подчиненное тем же законам, что и остальная природа, и что множество ловушек, в которые попадали другие общества в процессе своей эволюции, подстерегают также и человеческое общество». Под другими обществами здесь подразумеваются муравьи, пчелы и т. д., причем у муравьев, оказывается, имеют место разделение труда, обмен, рабство, колониальная политика и многие другие общественные явления, наблюдающиеся в человеческом обществе…
В современной буржуазной географии все еще используются в различных сочетаниях старые, уже давно обанкротившиеся теоретические представления, преподносимые как нечто новое. При этом чаще всего во всех этих «новых» теориях обнаруживается смешение исторического и даже субъективного идеализма с натурализмом и географическим детерминизмом.
Особенно много такого рода работ имеется в американской географии. Так, Хентингтон, подводя итоги своим теоретическим исследованиям, определил основными движущими силами цивилизации: а) биологическую наследственность, б) культурную одаренность и в) географическую среду. Словом, здесь дана полная возможность для построения самых разнообразных расистских, мальтузианских и геополитических лжетеорий. Авторы известного сборника «География XX века», изданного под редакцией Е. Тейлора, пытаются полностью отказаться от выявления каких-либо связей между природой и обществом. Игнорируются даже связи между местными особенностями производства и условиями окружающей природной среды. Пожалуй, весьма типична в этом отношении статья Р. Плэтта «Детерминизм в географии», где, исходя из верного признания несостоятельности географического детерминизма, предлагается вообще отказаться от какого-либо учета влияния природы на человеческое общество. Плэтт считает, что факторы, определяющие жизнь общества, заключаются в особых свойствах человеческой крови, расовых особенностях и т. д., что не нужно приводить каких-либо обоснований для своих теоретических положений, так как их, оказывается, следует брать на веру. По Плэтту, существует очевидное преимущество в том, чтобы оперировать вероятными предположениями, выставлять истины, не требующие доказательств, после чего можно искать наиболее приемлемые ответы на те или иные вопросы. По существу, критика географического детерминизма дается с индетерминистских позиций американского прагматизма, т. е. делается шаг не вперед, а назад по сравнению с географическим детерминизмом, который для определенной части современных представителей буржуазной науки оказывается слишком прогрессивным.