В египетской медицине мы не находим каких-либо эмбриологических теорий; по крайней мере, так можно думать на основании дошедших до нас памятников: в медицинском папирусе Эберса даже не упоминается о зародыше (Бругш). Но все же и в египетской культуре есть ряд интересных моментов, связанных с эмбриологией: так, например, с точки зрения эмбриологии одно направление египетской мысли, несомненно, представляет интерес, а именно, египетское учение о плаценте, недавно исследованное Мёррей.
У Фрэзера в «Фольклоре Ветхого завета» есть глава под названием «Узел жизни», в которой автор рассматривает идею о душе и разнообразных ее обиталищах. Он обращает внимание на приветствие, с которым Авигея обращается к Давиду при первой встрече: «если восстанет человек преследовать тебя и искать души твоей, то душа господина моего будет завязана в узле жизни у господа бога твоего, а душу врагов твоих бросит он как бы пращою». По мнению Фрэзера, это значит, что души живых людей можно для их безопасности связать в узел и что, с другой стороны, если это души врагов, узел можно развязать и рассеять души по ветру.
Мёррей заключает, что концепция Авигеи чисто египетского происхождения, так как Сирия в продолжение столетий была египетской провинцией. Среди титулов египетской придворной знати Мёррей обнаружила очень важный титул «вскрывателя царской плаценты». Другие данные подтверждают, что плаценте придавали очень большое значение, особенно в династиях фараонов, так как верили, что плацента является обиталищем души. Хотя вышеупомянутый титул, которым в продолжение четвертой, пятой и шестой династий были облечены десять лиц, связанных с царским домом, и исчезает к концу Древнего царства, обычай нести впереди фараона знамя с изображением царской плаценты сохранился до времен Птолемеев. Мёррей предполагает, что название «вскрыватель» произошло или от действительного или от исторического ритуала цареубийства. Ритуал состоял в том, что при окончании царствования «узел жизни», содержавший плаценту, торжественно вскрывался. На рисунке (А и В) изображено знамя, а также «узел жизни» (С—F).
Узел жизни (из Мёррей)
Почитание плаценты и пуповины встречается у различных африканских племен (Роско). Все ото заслуживает внимания, так как перед нами определенная, хотя и донаучная теория легко доступного наблюдению биологического явления — именно плаценты.
Египтянам мы обязаны открытием инкубации птичьих яиц — этим величайшим вкладом в дело систематического изучения эмбриологии. Успех этого метода оказал существенное влияние на развитие эмбриологии, а неудачные попытки усовершенствовать его были многочисленны на Западе вплоть до XIX г. Можно удивляться тому, что инкубация практиковалась, по выражению Кэдмена, «вероятно с таких давних времен, как начало «Древнего царства», т. е. была известна приблизительно за 3000 лет до и. э.» Сомнительно, подтвердит ли египтология столь раннюю дату, так как, согласно Холлу и Лоу, куры были ввезены в Египет из Мессопотамии или Индии не ранее 18-й династии, т. е. около 1400 г. до н. э., в период особенно оживленных сношений с Востоком (ср. царица Тии и переписка из архива Тэлль-Амарны); до этого египтянам были известны только гусиные и утиные яйца. Инкубация несомненно существовала во времена Диодора Сицилийского и Плиния, так как оба они упоминают о ней — последний в связи с любопытным примером древней симпатической магии. «Когда Ливия Августа, — говорит Плиний, — супруга императора Нерона, была беременна будущим цезарем Тиберием и страстно желала родить мальчика, она воспользовалась для предсказания такой женской приметой: «высиживала» яйцо, поместив его на своей груди и, когда приходилось его вынимать, передавала на грудь кормилице, чтобы не прерывать нагревания. И предсказание ее не обмануло. Отсюда, может быть недавно, сделали открытие, что если положить яйца в теплом месте в солому и согревать умеренным огнем, причем кто-нибудь будет их переворачивать ночью и днем, то цыплята выходят так же (как при насиживании) в определенный день». Плиний говорит также: «Из некоторых яиц выходят цыплята и без насиживания, силами природы, как, например, в Египте, в навозных кучах. Рассказывают об одном человеке в Сиракузах, что, отправляясь в таверну, он обыкновенно пьянствовал там до тех пор, пока из положенных им в землю яиц не выводились цыплята. Итак, мужчина или женщина могут высиживать цыплят действием одной лишь теплоты своего тела». Этот рассказ приводится и у Аристотеля.
Император Адриан — «curiositatum omnium explorator» («исследователь всех любопытных вещей»), как Тертуллиан называет его — пишет в 130 г. н. э. из Египта в письме к своему шурину Юлию Сервию: «Пусть они сами питаются своими цыплятами, — я стыжусь рассказать тебе, каким отвратительным путем они их выводят».
В «Описании Египта», составленном учеными, бывшими в штабе Наполеона во время Египетской экспедиции, и опубликованном в 1809 г. в Париже, Розьер и Руйе описали методы инкубации, существовавшие у египтян. Эти авторы делают весьма вероятное предположение, что отвращение императора Адриана к инкубации было основано на заблуждении, разделяемом также Аристотелем, Плинием, де-По и Реомюром, а именно, что «gelleh», или навоз, якобы служил для ускорения созревания яиц действием тепла, развивающегося при гниении навоза, между тем как в действительности он был, как и в настоящее время, лишь топливом для нагревания инкубационных печей. Бэйи описал устройство современных инкубационных печей, но лучшее описание их принадлежит Лену. «Египтяне, — писал Лен в 1836 г., — издревле славились инкубацией куриных яиц искусственным теплом. Этот прием, правда, довольно туманно описанный древними авторами, по-видимому, вошел в обычай в древнем Египте с самых ранних времен.
В Верхнем Египте имеется свыше пятидесяти инкубационных заведений, а в Нижнем — более ста. Инкубационная печь складывается из высушенных на солнце кирпичей и состоит из двух параллельных рядов печей меньшего размера и топок, разделенных узким сводчатым проходом. Каждая малая печь имеет от 9 до 10 футов в длину, 8 футов в ширину и 5 или 6 футов в высоту; над каждой такой печью имеется сводчатая топка такого же объема, но несколько меньшей высоты. Яйца раскладывают на циновках или на соломе, один ряд поверх другого обычно в три яруса, а топливо помещают на полу топки сверху. Вход в инкубационную печь плотно закрыт. Каждая инкубационная печь состоит из 12—24 печей меньшего размера и рассчитана примерно на инкубацию 150 тысяч яиц в течение года; четверть или треть этого количества обычно гибнет. Крестьяне доставляют яйца, хозяева инкубационных предприятий подвергают их осмотру и обычно выдают сдатчикам яиц по одному цыпленку за каждые два яйца. Во время работы печи в ней поддерживается температура от 100 до 103 градусов по Фаренгейту. Хозяин, изучивший свое дело о малолетства, определяет температуру, необходимую для успеха инкубации, не применяя для этой цели какого-либо прибора вроде нашего термометра, а просто на основании долголетнего опыта. Цыплята вылупливаются по истечении такого же срока, как и при естественном высиживании. Мне не приходилось наблюдать, чтобы птица, выведенная таким способом, была на вкус или в каком-либо другом отношении хуже, чем птица, произведенная естественным путем».
Приведенный здесь рисунок, заимствованный у Кэдмена, изображает внутренний вид современного крестьянского инкубатора. Можно думать, что современные инкубаторы по своему устройству и действию весьма мало или вовсе не отличаются от инкубаторов, существовавших в Египте во времена фараонов.
А — Египетский крестьянский инкубатор (из Кэдмена); В — Китайский крестьянский инкубатор (из Кинга)
При посещении египетских инкубаторов в 1912 г. Бэйи имел при себе бутыль с известковой водой и термометр. В бутылке появился значительный осадок углекислого кальция, термометр показывал 40 градусов Цельсия. Ото обстоятельство навело Бэйи на мысль о значении высокого содержания CO2 в атмосфере, и он пришел к выводу, что последнее имело благоприятное действие, поскольку отход 1! туземном инкубаторе не превышал 4%, между тем как в современном ему сельскохозяйственном инкубаторе, отапливаемом керосином, этот отход достигал 40%.
В работе, вышедшей в 1921 г., Кэдмен высказывает предположение, что общеизвестное характерное для египетской домашней птицы отсутствие инстинкта насиживания есть результат издревле широко применяемой в этой стране инкубации. Однако не будем дольше останавливаться на описании египетских «Ma’mal-al-katakeet», или птицеводческих предприятий. Несмотря на то, что инкубация давала благоприятные возможности для развития экспериментальной эмбриологии, возможности эти не были использованы. Правда, есть указания, что среди крестьян, занимающихся этим промыслом, существуют различные передаваемые из поколения в поколение поверья, например, что «ruh», или жизнь, входит в яйцо на 11-й день. Было бы интересно исследовать этот вопрос подробнее.
На основании работ Кинга можно предположить, что в Китае инкубация процветала еще в глубокой древности. В Китае для инкубации употребляют плетеные ивовые корзинки, обогреваемые древесным углем, который сжигают в жаровнях. Птицеводы спят в самом инкубаторе и определяют температуру тем же «термометром», что и египтяне, т. е. прикладывают к векам тупой конец яйца. Успехи, достигнутые египтянами в инкубации, в более позднюю эпоху стали известны на Западе, но попытки подражания не удавались.
«Египтяне, — говорит сэр Томас Броун, — нашли лучший способ выводить цыплят в печах, нежели вавилоняне, которые согревают яйца на конце пращи, вращая ее по кругу, пока тепло от движения не приведет к их созреванию; при этом последнем способе все части яйца смешиваются без всякого результата». Несколько меланхоличный тон Броуна наводит на мысль, что он сам испробовал этот способ. Интересно, что этот странный эксперимент послужил причиной полемики между Сарзи, который, опираясь на авторитет Свиды, доказывал возможность такого приема, и Галилеем, который считал эту идею смехотворной. Современные исследования, например работа Л. Хэрриса относительно нестойкости белковых растворов, проливают некоторый свет на эту легенду.
Эхнатон с супругой и тремя играющими дочерьми — священное изображение, на которое набожные египтяне молились Эхнатону при восходе и заходе солнца. Найдено вместе с другими реликвиями при раскопках в Тэлль-Амарне (из Ранке)
Древний Египет является исходным пунктом другого, более глубокого направления мысли, которое непрерывной нитью проходит через всю историю эмбриологии и к которому нам неоднократно придется вернуться. Я имею в виду вопрос о том, когда именно нисходит в зародыш бессмертная составная часть, которая, по широко распространенному представлению, имеется во всяком живом существе. Некоторые фрагменты древней индийской философии убеждают нас в том, что авторы Веды занимались этим вопросом, а Краули ссылается на некоторые теории по этому вопросу в Авесте. В Египте еще в 1400 г. до н. э., т. е. в период 18-й династии, уже начали формироваться некоторые воззрения в этой области. Известен прекрасный гимн и честь бога солнца Атона. Автором этого гимна является не кто иной как Эхнатон (Nefer-kheperu-Ra Ua-en-Ra, Amenhetep Meter heq Uast), более известный под именем Аменофиса IV или «еретического» фараона, отвергшего традиционный фиванский культ Амой-Ра и установившего культ Атона, как это описано Бэйки и другими. Один из его гимнов, очень напоминающий 103-й псалом, звучит так:
Ты производишь потомство людей,
Оживляешь детей в утробе матери,
Успокаиваешь их, чтобы они не плакали, пестун любви.
Ты даешь дыхание, чтобы оживить творение свое,
Когда оно выходит из чрева в день рождения своего;
Ты отверзаешь уста его для того, чтобы он говорил.
Птенец говорит уже в скорлупе.
Ты проводишь к нему воздух, чтобы сохранить ему жизнь, и
Делаешь его сильным, чтобы он разбил яйцо.
Здесь важно то, что между понятиями «жизнь» и «душа» ставится знак равенства. В этот ранний период еще не удается найти следы некоторых доктрин, появившихся позднее, например идеи о том, что зародыш обретает жизнь, только начиная с момента рождения или с момента выхода яйца, или концепции, что душа входит в зародыш в некий определенный момент развития. В позднейшие времена эти соображения приобрели большой вес, а с развитием теологии явилась потребность выработать определенный взгляд на одушевление зародыша, так как иначе невозможно было установить никаких этических норм в отношении изгнания плода. Различные теории продолжали существовать в этой области без перерыва, начиная со времен Эхнатона, достигнув своего апогея в христианскую эпоху («Embriologia Sacra» — «Священная эмбриология» — Канджнамиллы), и существует даже в наши дни, сохраняясь в римско-католической теологии. В последнее столетие эта тема привлекла особенное внимание Эрнста Геккеля, который в своих сочинениях неоднократно возвращается к ней. Но в будущем вряд ли возможно обсуждение подобных тем, и так называемая «теологическая эмбриологии» уже отжила свой век. Правда, отзвук ее можно найти в ее преемнице — психологической эмбриологии, например в исследованиях Тойшера, Чезаны, Гонзалеса, Свенсона и Когхилла.
Надеюсь, что представители психологического и неврологического направлений в эмбриологии не сочтут за упрек указание на преемственность между этими направлениями и теологической эмбриологией. Множество современных работ по психонервному развитию зародыша недавно было собрано в замечательной монографии Кармайкла.
Источник: Джозеф Нидхэм. История эмбриологии. Пер. с англ. А.В. Юдиной. Гос. изд-во иностранной лит-ры. Москва. 1947