Аристотель умер в 322 г. до н. э. Начиная с этого года и до 1534 — даты рождения Вольхера Койтера, первого по времени эмбриолога эпохи Возрождения, — история эмбриологии не ознаменовалась никакими достижениями.
Основатель стоической философии Зенон из Китии родился примерно за двадцать лет до смерти Аристотеля. «Стоицизм, проповедовавший благочестие и великодушие в области морали, — говорит Олбэт, — культивировавший ту высоту духа, которая отличала благородного римлянина времен империи, все же в области естественных наук — в Риме, как и в Англии — не создал ничего достойного внимания. Дух стоицизма был скорее чужд, чем близок науке. Мысль Стои, сознававшая себя «практической», отвращалась от всякого рода «спекуляции» (умозрений), включая сюда и науку о природе.
Стоя — колоннада, портик, общественная галерея для прогулок в древних Афинах. Зенон и его ученики часто посещали ее, отсюда переносное значение слова «стоя» — стоик, философия стоиков. (Прим. перев.)
Вместо земли, огня, воздуха и воды — четырех стихий перипатетиков и их предшественников — стоики признавали четыре основных качества: холод, тепло, влажность и сухость. Плутарх в своем уже упомянутом описании философских воззрений приводит несколько отрывков, иллюстрирующих взгляды стоиков на развитие зародыша. «Стоики утверждают, — говорится там, — что зародыш питается при помощи оболочек и пуповины, вследствие чего в настоящее время повивальные бабки скручивают и завязывают пуповину и открывают младенцу рот, чтобы он познакомился с другим родом пищи». И в другом месте: «Стоики утверждают, что это (зародыш) — часть матки, а не самостоятельное животное. Ибо, подобно тому как плоды суть части дерева, падающие, когда они созреют, то же происходит и с младенцем в утробе матери… Стоики были того мнения, что почти все части тела возникают одновременно, но Аристотель говорит, что хребет и поясница, подобно корпусу корабля, образуются прежде всего». Однако кому именно из последователей Зенона — Клеанфу, Хризиппу, Кратесу или другим — принадлежат эти высказывания, неизвестно.
Эпикурейцы имели собственное мнение по этому вопросу. Они полагали, что зародыш in utero питается амниотической жидкостью или кровью; в отличие от перипатетиков они верили, что и самец и самка привносят семя при зарождении. Об этом свидетельствуют следующие строки Лукреция:
Usque adeo magni refert, ut semina possint
Seminibus commisceri genitaliter apta
Crassaque conveniant liquidis et liquida crasso.
Вот до чего тут большое значенье имеет, чтоб семя
С семенем тем сочеталось, что годно к оплодотворению:
Жидкое семя с густым, густое же — с семенем жидким.Лукреций Кар. О природе вещей, пер. Рачинского. М. 1913. (Прим. перев.)
Но гораздо более значительное влияние, чем учение этих философов, оказал расцвет той школы, которую можно было бы назвать «научным факультетом» великого Александрийского университета. Этот научный центр, быть может самый знаменитый после Афин и более прославленный, чем соперничавший с ним Пергам, играл такую важную роль потому, что все традиции прежних веков в нем сплетались наподобие пучка веревок, образующих в своей совокупности канат. Атомистика Демокрита, наука и метафизика перипатетиков, косская биология, косская и книдская медицина и прежде всего афинская математика и астрономия — все это было собрано в «музеоне» Александрии под покровительством династии Птолемеев. Связующим звеном между биологами Александрии и школой Аристотеля был Стратон из Лампсака. Хотя сам он, по-видимому, ничего не создал в эмбриологии, он перенес аристотелевское учение о зарождении в Александрию, куда прибыл через Средиземное море, чтобы стать наставником Птолемея Филадельфа. Диокл из Каристы, последний представитель гиппократовской школы и ученик Филистиона из Локр, был соединительным звеном между александрийской и косской школами. Диокл сыграл некоторую роль в истории эмбриологии: так, Орибазий приписывает ему открытие puncturn saliens [пульсирующей точки, т. е. сердца. (Прим. перев.)] у зародыша млекопитающих: «на 9-й день — несколько точек крови, на 18-й — биение сердца, на 27-й — следы спинного хребта и головы». Тем самым он показал, что первые стадии развития цыпленка и зародыша млекопитающих имеют много общего. В свою очередь, Плутарх сообщает, что Диокл интересовался проблемой бесплодия. Он описал человеческую плаценту и 27-дневного и 40-дневного зародышей. Он считал, что самец и самка дают семя при зарождении. Книдская медицина оказала влияние на александрийскую через Хризиппа из Книдоса (не смешивать с Хризиппом-стоиком), эмбриологические воззрения которого, по-видимому, сводились к тому, что до рождения или выхода из яйца зародыш обладает только растительной душой.
Все эти влияния были плодотворны, так как они породили двух величайших физиологов древности — Герофила из Халкедона и Эразистрата из Хиоса. Оба они жили в III в. до н. э., производили многочисленные эксперименты и оставили обширные труды; однако до нас дошли только фрагменты их сочинений. Теории этих мыслителей могут быть в настоящее время воспроизведены по книгам Галена, что и сделал Добсон. Олбэт дал удачную сравнительную характеристику обеих, отметив пристрастие Герофила к гуморальной патологии и фармации и особый интерес Эразистрата к атомистическим спекуляциям. «Герофил, — говорит Плутарх, — допускает у нерожденного младенца естественную способность движения, но не дыхание; орудием этого движения служат сухожилия; в дальнейшем, когда, выйдя из чрева, младенец почерпнет дыхание из воздуха, он становится законченным живым существом».
Герофил описал яичники и фаллопиевы трубы, но не пошел дальше Аристотеля по пути правильного понимания физиологии пола. О том, что Герофил производил многочисленные вскрытия зародышей, мы узнаем из свидетельств Тертуллиана, хотя возможно, что они недостоверны. Помимо того, он назвал наружную оболочку мозга хорионом—по тем оболочкам, которые окружают зародыш. Он дал правильное описание пуповины, если не считать того, что он приписывает ей четыре сосуда, приносящих кровь и воздух к зародышу, вместо трех. Он полагал, что вены сообщаются с полой веной, артерии — с крупной артерией, идущей вдоль позвоночного столба. Герофил также много занимался вопросами акушерства и написал трактат о нем. Так же как и Эразистрат, он отрицал существование особых болезней у женщин, за исключением болезнен, связанных с половыми функциями, но самый ценный вклад, оставленный им в биологии, — это установление связи мозга с интеллектом, тогда как даже Аристотель считал, что центром психической деятельности является сердце.
Это не было абсолютно ново: Алкмеон держался такого же взгляда. (См. у Бернета).
Эразистрат не изучал эмбриологии в такой мере, как Герофил. Выдержка из Галена проливает некоторый свет на его представления об эмбриональном росте. «Сердце, — говорит Гален, — вначале не больше, чем семя проса или, если хотите, боба. Спросите самих себя, может ли оно увеличиваться иным путем, если не будет растягиваться и питаться на всем своем протяжении подобно тому, как питается семя? Но даже это неизвестно Эразистрату, который придает такое значение искусству природы. Он полагает, что животные растут наподобие того, как увеличиваются сито, канат, сумка или корзинка, путем прибавления к ним того же материала, из которого они начаты». Вот один из многих примеров, когда телеолог Гален критикует философа-механиста Эразистрата.
В период расцвета биологической школы в Александрии этот город стал важным центром иудейской культуры. Двумя столетиями позднее из среды александрийских ученых вышел Филон, а в рассматриваемый период александрийские евреи писали ту часть библии, которая известна как «книги премудрости» (Wisdom Literature). В таких книгах Ветхого запета, как книга премудрости Соломона, книга Экклезиаста, книга притчей Соломоновых и т. д., отчетливо выражено типичное для эллинизма изъятие явлений природы из сферы действия богов. Есть два отрывка, представляющие большой интерес с точки зрения эмбриологии. Так, в книге Иова (X, 10) говорится: «Вспомни, что ты, как глину, обделал меня, и хочешь снова обратить меня в прах? Не ты ли вылил меня как молоко и как творог сгустил меня? Ты одел меня кожей и плотью, костями и жилами скрепил меня». Это сравнение эмбриогении с приготовлением сыра интересно, если учесть тот факт, что, как мы уже видели, это же сравнение встречается в книге Аристотеля «О возникновении животных». Еще более поразительно другое аналогичное указание, которое мы находим в Ветхом завете, а именно — в книге премудрости Соломона (VII, 2), где в точности воспроизводится аристотелевское учение, т. е. что зародыш образуется из менструальной крови. «И я в утробе матери образовался в плоть в десятимесячное время, сгустившись в крови от семени мужа и от услаждения, соединенного со сном». Быть может, не просто совпадение, что обе эти цитаты приводят нас к Аристотелю и — во втором случае — даже к Гиппократу. Быть может, александрийские евреи III в. до н. э. изучали Аристотеля так же усердно, как несколькими столетиями позднее Филон Иудейский изучал Платона.
Благодаря непосредственному влиянию александрийской школы греческая медицина и биология проникли в Рим через врача Клеофанта, который, по-видимому, особенно интересовался гинекологией. К концу II и к началу I в. до н. э. в Риме появился первый и величайший из греческих врачей — Асклепиад из Париона, который принес с собой учение об атомах. Таким образом, Асклепиад явился связующим звеном между Эпикуром и методической школой врачей и мог оказать сильное влияние на Лукреция. С другой стороны, Александр Филалет был связующим звеном между Клеофантом и Сораном. Соран жил в Риме приблизительно около 30 г. н. э., т. е. за 20 лет до рождения Галена.
Из этих древних писателей в области эмбриологии Соран — один из тех, чьи труды были в более позднее время широко использованы, подверглись переработке и всевозможным искажениям, правильному и неправильному толкованиям и подражаниям. Олбэт, Барбур и Сингер дали подробное описание пути, пройденного сочинениями Сорана, и весь этот вопрос породил обширную литературу (см. у Лакса, Ильберга, Зудгофа и т. д.). Влияние Сорана держалось вплоть до Средних веков. Особенно популярен был его трактат по гинекологии, переведенный на латинский язык под именем Мосхиона, затем снова на греческий и в конце концов снова на латинский. Хотя по существу это в основном — трактат по акушерству, но он обнаруживает большое знание эмбриологии и в особенности точные представления об анатомии матки.
Самое древнее изображение матки. Из сочинения Сорана по гинекологии
Здесь уместно упомянуть о женщине-писательнице Клеопатре, небольшой трактат которой по акушерству неоднократно перепечатывался в сборных сочинениях эпохи Возрождения (Баугин и Шпах). По-видимому, она была крупным гинекологом, современницей Сорана и Галена (см. работы Хэрд-Мид). Когда настоящий труд впервые был опубликован, мой друг д-р Р. В. Джерард сообщил мне любопытную версию, происхождение которой он установить не мог, а именно, что Клеопатра, царица из династии Птолемеев, изучала процесс эмбрионального развития и производила вскрытия рабынь через известные промежутки времени после зачатия, руководствуясь предписаниями Гиппократа относительно развития куриного яйца. История эта взята из раввинистических источников (ср. Преусс, стр. 451). Рабби Измаэль (Нидда, III, 7) учил, что развитие мужского зародыша продолжается 41, а женского 81 день, приводя в качестве аргумента результаты вышеприведенных александрийских экспериментов. Противники его теории возражали, что совокупление могло иметь место до начала экспериментов, а сторонники указывали, что рабыням, вернее всего, давали абортивные средства. Однако, скептики сомневались в универсальной эффективности этих средств и в том, что была абсолютно исключена возможность сношений между рабынями и тюремной стражей.
Вся эта история не так абсурдна, как это может показаться с первого взгляда, так как она свидетельствует о том, насколько эллинистические авторы и ученые богословы придавали серьезное значение научному методу и самой постановке эксперимента, что, вероятно, несвойственно было Талмуду. Она показывает также, насколько люди того периода могли приблизиться к воззрениям Бэкона. Другие соображения экономического и теологического характера, подобные тем, о которых говорится во введении к настоящему труду, доказывают, насколько в действительности люди той эпохи были далеки от его взглядов. Уместно также подчеркнуть здесь, что противоречие между эллинистическими воззрениями и более поздними средневековыми и послесредневековыми теориями о «периоде совершенствования» связано с весьма серьезной научной проблемой, а именно, с вопросом об относительной роли роста и диференциации в развитии. Концепция роста и диференциации отчетливо сформулирована у Аристотеля, поэтому вполне естественным было стремление исследовать их скорости и конечные точки. Теологическая сторона вопроса имела второстепенное значение.
Мы не можем в настоящее время с точностью установить, основана ли вся эта версия на отождествлении Клеопатры-гинеколога с Клеопатрой-царицей или же она всецело является плодом фантазии рабби Измаэля.
Другие писатели этого периода не представляют интереса для эмбриологии. Из греческих авторов Элиан написал «De Natura Animalium», где упоминается о яйцах, однако не дается никаких новых сведений о них. Никандр в «Theriaca» говорит о зародыше млекопитающих, утверждая, что последний дышит и питается при помощи пуповины, а Оппиан дает некоторые несистематические сведения о зародышах различных животных. Сочинение Юния Колумеллы о сельском хозяйстве содержит две главы о яйцах, однако теоретическая сторона развития его мало интересует. У Авла Геллия аналогия развития с образованием сыра встречается наряду с чисто обскурантистскими рассуждениями о значении числа семь. Не всем известно, что ясное изложение теории «эволюции» или преформации содержится в «Quaestiones Naturales» («Вопросы природы») Сенеки, где есть следующий отрывок: «В семени содержатся все будущие части тела человека. Младенец в утробе матери имеет уже корни бороды и волос, которые он некогда будет носить. Подобным образом в этой небольшой массе заключены все очертания тела и все то, что будет и у его потомства». Возможно, что это учение было заимствовано Сенекой из гомеомерии Анаксагора. О значении последнего сочинения для эмбриологии см. у Корнфорда. «Волосы не могут образоваться из неволос, также и плоть из неплоти», — говорит Анаксагор.
Некрасов указывает на другое звено этой темной цепи раннего преформизма — сочинения блаженного Августина, на которого ссылается Валлиснери (1739). Однако последовательное признание гомеомерии может привести к мистицизму, близкому к теннисоновскому «Цветку в трещине стены». Лучшим исследованием учения блаженного Августина можно признать работу Мейера, установившего преемственность между его учением и стоиков, согласно которому семена всех вещей до некоторой степени одарены сознанием. Мойер излагает взгляды Филона и многих других отцов церкви, например Иустина-мученика, Климента Александрийского, Оригена и Григория Нисского. Он устанавливает связь между воззрениями Августина и стоиков через Сенеку (см. вышеприведенную выдержку) и Цицерона, который в своем «De Natura Deorum» заставляет одного из своих действующих лиц излагать учение стоиков о семенах.
Косвенная связь греческой атомистики с преформистскими биологическими теориями XVII в. в настоящее время совершенно точно установлена (см. у Балса, а также замечание о каббале). Тем не менее, даже в классических трудах по теории атомистики, как, например, у Грегори, делается скачок от Эпикура к Гассенди и совершенно игнорируются «семена» стоиков и каббалистов.
В «Естественной истории» Плиния, этом «многотомном, кропотливо составленном, неосновательном и хаотическом собрании россказней, лишенном всякой философской мысли», как Сингер справедливо оценивает это сочинение, содержится не много материала, представляющего интерес для эмбриологии; хотя во многих разделах говорится о яйцах, но все, что о них говорит Плиний, исходит из одного главного источника — от Аристотеля. Так, например: «Во всех яйцах посередине желтка находится кровяная капля, которую считают птичьим сердцем, предполагая, что оно во всем теле возникает первым; действительно, в яйце эта капля подскакивает и бьется. Цыпленок образуется из белой жидкости яйца, пища заключается в желтке. У цыпленка, находящегося внутри яйца, голова больше остального тела; глаза плотные и больше головы. По мере того как цыпленок растет, белок переходит внутрь и окружается желтком. На 20-й день, если двигать яйцо, внутри скорлупы слышится голос. В это же время цыпленок покрывается перьями; лежит он таким образом, что голова его помещается над правой ножкой, а правое крыло над головой. Желток постепенно исчезает». Но лучший способ иллюстрировать эмбриологию Плиния — это выписать некоторые подзаголовки из его «Естественной истории»:
Яйца различного цвета.
Яйца птиц двуцветные со скорлупой.
Яйца рыб одноцветные.
Яйца птиц, змей и рыб; чем они отличаются друг от друга.
Яйца, наиболее пригодные для насиживания.
Яйца, вылупляющиеся без птицы, действием одного тепла.
Как яйца портятся под наседкой.
Яйца, называемые Hypenemia; как они порождаются.
Яйца, называемые Zephyria.
Яйца, проходящие через кольцо (после вымачивания в уксусе).
Как лучше всего хранить яйца.
Яйца змей, называемые Anguinum; что они собой представляют как порождаются.
Следующий отрывок характеризует Плиния с наихудшей стороны. Мы приводим его здесь независимо от его содержания, чтобы показать, до каких глубин падения дошла эмбриология как наука через четыреста лет после того, как Аристотель коллекционировал животных на берегу Пирейского залива и беседовал с рыбаками Митилены: «Кроме того, в Галлии пользуется большой славой один род яиц, не известный грекам, — это змеиные яйца, которые римляне называют anguinum. Ежегодно летом бесчисленные змеи, сплетаясь вместе, образуют клубок при помощи слюны изо рта и влаги, выходящей из их тела, и производят упомянутые яйца. Друиды рассказывают, что змеи, породив такое яйцо, подбрасывают его вверх силой своего свиста и если яйцо хотят похитить, его надо успеть подхватить, чтобы оно не коснулось земли. Похититель должен иметь быстрого коня и немедленно ускакать, так как змеи преследуют его до тех пор, пока их не удержит какая-нибудь река. Признаком подлинности anguinum’a служит следующее: оно держится на воде и плывет даже против течения, будучи прикреплено к золотой «дощечке».
Однако не следует быть чересчур строгим по отношению к Плинию, так как его сочинения в переводе Филимона Холлэнда представляют собой ни с чем не сравнимое увлекательное чтение.
В известной степени то же можно сказать и о Плутархе из Херонеи, который жил приблизительно в то же время. Сочинения Плутарха, насквозь проникнутые стремлением пропагандировать в эпоху упадка древнюю религию Греции, не являются поворотным пунктом в истории эмбриологии, однако в «Symposiaca» («Застольные беседы») есть отрывок, посвященный эмбриологии. Третий вопрос второй книги: «Что было раньше — курица или яйцо?».
«Долгое время, — говорит Плутарх, — я воздерживался от употребления в пищу яиц из-за одного моего сновидения, и друзья заподозрили, что мною владеют фантазии и предрассудки Орфея и Пифагора и что я не решаюсь есть яйцо, полагая, что оно есть начало и источник зарождения… И теперь, что касается остального (сказал он, смеясь), я хочу воспеть тех, которые просвещены и постигли одну священную и непреложную истину, почерпнутую из глубоких тайн Орфея: истина эта не только гласит, что яйцо существовало раньше курицы, но и приписывает ему право старшинства и первенства среди всех вещей мира. Что касается остального, обойдем это молчанием, как говорил Геродот, ибо о том, что вещи эти исключительно божественны и полны мистики, я буду говорить лишь попутно. Согласно этой истине, в мире, заключающем, как это есть в действительности, много различных родов и разнообразных видов живых существ, нет ни одного вида, который, если можно так выразиться, не был бы произведен из яйца, ибо яйцо производит и вольных и домашних птиц, которые летают, и неисчислимое множество рыб, которые плавают, и наземные создания, например ящериц, и создания, живущие как на суше, так и в воде, например крокодилов, и двуногих, например птиц, и такие создания, из коих у одних вовсе нет ног, например у змей, а у других много ног, как например у бескрылого кузнечика. Не без основания стало поэтому яйцо предметом священных церемоний и мистерий Вакха, олицетворяя природу, производящую все и заключающую в себе все вещи».
С первого взгляда можно подумать, что этот выразительный отрывок представляет собой изложение доктрины Гарвея: «опте vivum ex ovo». Однако это допущение становится неправдоподобным, если учесть, что млекопитающие здесь не упомянуты.
Фирмус мог также упомянуть о космическом яйце орфических космогоний.
Фирмус садится, и Сенеций возражает ему, выдвигая избитый довод о том, что совершенное должно предшествовать несовершенному; он указывает на возможность самопроизвольного зарождения, т. е. зарождения без участия яиц, и наконец, напоминает тот факт, что люди не могут найти цикл развития у угрей. Триста лет спустя та же проблема была снова выдвинута Амвросием Макробием (см. у Уайтэкера); различие интерпретаций в том и другом случае наглядно иллюстрирует прогресс эмбриологии как науки. Было бы чрезвычайно поучительно подробно сопоставить воззрения этих двух писателей.
Источник: Джозеф Нидхэм. История эмбриологии. Пер. с англ. А.В. Юдиной. Гос. изд-во иностранной лит-ры. Москва. 1947