Проф. В. Г. Нестеров опубликовал в учебнике «Общее лесоводство» (1954) комплексную фитоцено-экологическую классификацию типов леса.
Как указывает сам автор, его классификация является средней между фитоценологической (биогеоценологической) классификацией В. Н. Сукачева и лесоводственной (экологической), но перед каждой из них имеет преимущества,
К сожалению, мы лишены возможности уделить новой классификации должное внимание, так как она появилась тогда, когда настоящая книга уже была сдана в печать.
По своим принципам классификация В. Г, Нестерова более всего напоминает классификацию Крюденера, носящую название «Главнейшие типы почвенно-грунтовых условий, дающих при известном древостое соответствующие типы насаждений». В классификации В. Г. Нестерова, как и у Крюденера, первая (горизонтальная) ордината представлена внешними признаками местообитаний (рельеф, механический состав), а также признаками проточности и застойности увлажнения, поймености, а вторая (вертикальная) — древесными породами.
Тип леса, по В. Г. Нестерову, — это «совокупность участков, леса, однородных по составу древесных пород и по условиям среды». Как видно, объем типа леса по Нестерову соответствует объему той же единицы по Сукачеву и «типу насаждений» современной лесоводственной типологии. Однородность условий среды Нестеров устанавливает по внешним признакам местообитания как главному критерию, а названия последних рекомендует давать соответственно номенклатуре почвенных классификаций. Тип леса и тип местообитания он рекомендует классифицировать отдельно и указывает на важность различения прямого и косвенного влияния условий среды.
В. Г. Нестеров критикует лесоводственную типологию с фитоценологических позиций и названиям типов леса, их объему и дефинициям придает гораздо большее значение, чем вкладываемому в них содержанию. Так, например, автор фитоцено-экологическом классификации полностью бракует представления сравнительной экологии об эдатопе, гигротопе и т. д. из-за греческого происхождения их названий. Так как взамен ничего не предлагается, можно думать, что представления о связях между факторами местообитания и типами леса В. Г. Нестеров намеревается черпать из признанного им очень важным учения о прямом и косвенном влиянии факторов среды.
В. Г. Нестеров упрекает нас в «отходе от учения Морозова», выразившемся в «отнесении к одному типу леса участков с разными древесными породами и даже без растительности». Но Морозов, как известно, требовал «забраковать принцип господства породы», «выделять участки по условиям местопроизрастания, а не по составу, высоте и пр.». Тип насаждения, по Морозову, объединяет насаждения по признаку «общности местообитания и происхождения», а не по господствующей породе. В отдельный тип, по Морозову, должны входить все насаждения, относящиеся к данному местообитанию, как коренные, так и производные, а также и вырубки-лесосеки в насаждениях данного типа. Типы насаждений Морозов называет «частями типа леса». Следовательно, от Морозова в данном отношении отходит не современная лесоводственная типология, а сторонники узкого понимания типа леса как фитоценоза, или насаждения, выделенного по господствующей породе, т. е. — фитоценологи и фитоцено-экологи.
Столь же необоснованными являются упреки со стороны В. Г. Нестерова в том, что мы якобы не рассматриваем растительность «как главный объект типологии», а считаем ее «лишь индикатором условий среды». Известно, что главным объектом лесоводственной типологии являются не растения и даже не среда, а взаимоотношения между ними.
Лучшим показателем результатов взаимоотношений между растительностью и средой (почвенным плодородием) является «урожай», т. е. само растение, на что справедливо указывали Тимирязев и Вильямс. В лесоводственной типологии главными показателями (индикаторами) местообитания являются древесные породы, их наличие или отсутствие на данном участке, их бонитет и другие признаки, а затем уже живой напочвенный покров и, наконец, внешние признаки местообитания: рельеф, морфология почв, механический их состав и пр. Изображения эдафической сетки с нанесенными на нее экологическими фигурами древесных пород и изобонитетов, приведенные в книге В. Г. Нестерова, свидетельствуют, что главными показателями типов леса являются древесные породы. Поэтому ни с чем не вяжется упрек автора учебника в адрес лесоводственной типологии за то, что эта последняя якобы считает индикаторами только… представителей живого напочвенного покрова!
Жертвой легенды о том, что лесоводственная классификация объединяет насаждения только по покрову и игнорирует состав и бонитет насаждений, сделался, например, последователь эколого-фитоценологов В. Г. Атрохин (1954). Он пишет буквально следующее:
«Если… применять принцип экологических индикаторов П. С. Погребняка, то придется объединить в один тип леса все каштанники с покровом из ожины. Между тем в одном случае ожина как индикатор будет характеризовать богатую глубокую почву и соответствующие ей высокопроизводительные насаждения, а в другом — укажет на богатую, но мелкую почву, где насаждения будут малопроизводительными, недоброкачественными».
Нельзя не разделить, возмущения автора цитируемых строк, отмечающего, что «такой разрыв характеристики насаждений и условий среды безусловно порочен». Но авторами упоминаемого порочного разрыва являются сами фитоцено-экологи. Критикуя последовательную экологическую классификацию каштановых насаждений, разработанную Московской лесоустроительной экспедицией в 1950. г., В. Г. Атрохин предлагает заменить ее «фитоцено-экологической», указывающей на вертикальные зоны, мощность почвы и состав травяного покрова без упоминания о составе и производительности насаждений и без синтетической оценки почвенного плодородия. Ясно, что предлагаемая В. Г. Атрохиным классификация каштанников как в практическом, так и в научном отношении является шагом назад от критикуемой им классификации лесоустроителей. Убеждение В. Г, Атрохнна в том, что и глубокие и мелкие почвы являются «богатыми», свидетельствует об ограниченности используемой им типологии, не ставящей себе никаких задач, кроме инвентаризационно-описательных. а потому и не гарантирующей от грубых ошибок, в том случае, когда приходится оценивать лесное почвенное плодородие и вообще причины, вызвавшие разнообразие состава и производительности насаждений.
Еще в первом издании настоящей книги мы отмечали, что важнейшим признаком леса как такового является его влияние на среду, что сущностью леса как природного явления выступают «взаимоотношения между двумя его внутренними факторами: насаждением (растительностью) и средой», что «экологические связи двусторонни, т. е. растения влияют на среду, а среда в свою очередь влияет на растение» и т. д. Вследствие этого заслуживает удивления также и упрек В. Г. Нестерова в том, что нами якобы «не учитывается то обстоятельство, что как растительность, так и среда являются одновременно следствием и причиной, что процесс взаимодействия в лесу растительности и среды двусторонний».
О существенной разнице во влиянии сосняков и березняков, особенно качества их отпада на почву, мы писали в первом издании нашей книги следующее: «Почвы под березняками (сменившими сосняки), конечно, изменяются, плодородие их, отражая особенности березняка, повышается» и т. д. Поэтому не меньшего изумления достойно следующее замечание В. Г. Нестерова: «Нельзя согласиться с Погребняком», который считает, что «в сосновом и березовом лесу одинаковый микроклимат, одинаковое влияние отпада на почву» и т. п.
В «Основах лесной типологии» мы изложили в качестве полностью нами разделяемых представления Е. В. Алексеева о переходе под влиянием леса, повышающего почвенное плодородие, боров в субори и далее в дубравы. Однако фитоценологи, которых В. Г. Нестеров относит к крайним сторонникам влияния растений на среду и к противникам обратного влияния, не соглашаются с Алексеевым и с нами. Смену сосняков и березняков широколиственными породами они считают отражением только климатических изменений, происходивших в голоцене (соответственно представлениям Фон-Поста, Блитта, Сернандера и других скандинавских ботаников). Следовательно, главное различие между экологическим и фитоценологическим направлениями заключается не в том, на что указывает В. Г. Нестеров. Приходится считать, что в рассматриваемом случае факты принесены в жертву тенденции обосновать между двумя типологиями — фитоценологической (якобы не признающей среды) и экологической (якобы не признающей растения) — новую, среднюю между ними фитоцено-экологическую типологию, признающую и то и другое.
Равным образом совершенно неожиданной является характеристика нашей точки зрения как «аутэкологической» и даже… «геологической» (как известно, аутэкология изучает экологию отдельных видов растений безотносительно их поведения в сообществе; геология — учение об истории Земли).
В. Г. Нестеров пишет: «Что касается самой сетки, то по ней можно также сделать некоторые замечания. Переходы между типами леса по богатству и влажности почвы весьма условны, не носят характера качественных ступеней и различия между ними трудно уловимы. Так, трудно различать простые и сложные субори, а также свежие, влажные и сырые типы условий среды и леса».
Следовательно, В. Г. Нестеров не видит иллюстрируемых эдафической сеткой и объективно существующих качественных ступеней при переходах от одного типа леса к другому. Быть может, он вообще отрицает наличие этих качественных ступеней? По-видимому, нет, он их признает, но только в области «леса», а не среды, а, может быть, и в области среды, но в таком случае — как независимые друг от друга отдельные качественные изменения: 1) леса и 2) среды.
Совершенно неслучайно типы леса Алексеева и современной лесоводственной типологии кажутся В. Г. Нестерову только типами местообитания. Такими они представляются фитоценологам, для которых количественные изменения среды (например, увлажнения и плодородия почв) не являются основой качественных изменений состава и производительности естественных насаждений, поскольку в их представлениях самые существенные (т. е. качественные) признаки леса (фитоценоза) формируются под воздействием борьбы за существование как основной причины, а не под решающим воздействием среды. Следовательно, точка зрения В. Г. Нестерова в этом важнейшем вопросе лесной типологии — могут ли количественные изменения среды, в частности увлажнения и плодородия почвы, быть основой качественных изменений состава растительных сообществ? — является не средней, а полностью фитоценологической.
Только становясь целиком (так сказать, обеими ногами) на точку зрения единства организмов и среды, можно получить единственно правильный вывод о том, что основной причиной, вызывающей смену растительных сообществ и, в частности, типов леса (в первую очередь — состава древесных пород), являются количественные изменения среды, в частности увлажнения и плодородия (количества доступных питательных веществ) почвы. В простейшем примере сухого и свежего бора качественное их различие — отсутствие березы в сухом и наличие ее в свежем бору — вызвано разными количественными градациями увлажнения, являющегося основой упомянутого качественного изменения. В простейшем примере свежего бора и свежей субори качественное различие — отсутствие дуба или ели в бору и наличие их в субори — вызвано разными количественными градациями плодородия почвы (количества питательных веществ), являющегося основой упомянутого качественного изменения. Подчеркнем еще раз, что видеть и правильно объяснять упомянутые количественно-качественные переходы можно лишь в случае последовательного применения мичуринской точки зрения на лес как на взаимодействующее единство организмов и среды.
Если же упомянутые переходы и границы считать, как предлагает В. Г. Нестеров, условными, то для объяснения разного состава естественных насаждений придется стать (снова обеими ногами) на точку зрения фитоценологов и объяснять состав отмеченных простейших (а также и других, более сложных) типов леса с единственной позиции — борьбы за существование между сосной и березой, сосной и дубом, сосной и елью как основной причины качественных различий между типами насаждений (типами леса В. Г. Нестерова). Иначе и не может быть, если основную причину качественных изменений растительности фитоцено-экологи видят не в количественных изменениях среды, а во взаимоотношениях самих растений, самого насаждения или фитоценоза. В этом случае отличительную черту свежего бора от сухого придется объяснять прежде всего успешной конкуренцией березы с сосной, отличительную черту свежей субори от бора — успешной конкуренцией дуба (и ели) с сосной, а последовательное проведение этой точки зрения неизбежно приведет к концепции С. И. Коржинского о самостоятельном (без изменений среды) развитии фитоценозов.
Между тем в этом важнейшем и самом принципиальном для лесной типологии вопросе не следует отходить от руководящего мичуринского положения о первичности среды. Вопрос этот для лесоводства был поставлен полвека назад и в основном правильно
решен Г. Ф. Морозовым, достойным предшественником современной мичуринской биологии.
Г. Ф. Морозов писал: «Мы имеем дело с двумя основными факторами: собственно насаждениями и условиями, в которых они живут, с организмами и средой… более коренное или первичное значение имеет фактор среды: в большей от него зависимости, чем обратно, находится другой самостоятельный фактор — организмы и, в частности, древесные породы, взаимодействие которых и создает под властью земли тот или иной тип леса и его части — типы насаждений». Все «Учение о сменах пород» Г. Ф. Морозова, вся его острая и длительная дискуссия с фитосоциологами, ставящими на первое место «фитосоциальный фактор» — борьбу за существование между породами,— а на второе — среду, является ярким доказательством принципиальности и последовательности выдающегося русского лесовода по отношению к им же сформулированному руководящему положению о первичности среды в развитии растительных сообществ, в частности леса.
Таким образом, комплексная фитоцено-экологическая типология, декларирующая, что она ведет свой род непосредственно от Морозова и претендует на «золотую середину» между лесоводственной (экологической) типологией, с одной стороны, и фитоценологической (в прошлом фитосоциологической, ныне — биогеоценологической) — с другой, стоит на позициях последней, по крайней мере в важнейшем вопросе науки — в вопросе метода. Известно, что метод обязывает ученого ко многому. Фитоцено-экологам, если они захотят быть последовательными, придется вскоре полностью перестроить свою систему (классификацию) в соответствии с требованиями фитоценологии, у которой они позаимствовали «свой» метод.
Следует согласиться с В. Г. Нестеровым, что «трудно различать простые и сложные субори», а также и другие типы леса. Мы уже отмечали, что современная лесоводственная типология требует значительных усилий для овладения ее предметом и методикой, что «легкость различения» дается лишь в результате овладения ими. Иными словами, упоминаемые В. Г. Нестеровым трудности являются чисто субъективными. Например, известно, что ольшаники являются нетипичными для настоящих речных пойм сообществами, и при строгом отношении к фактам В. Г. Нестерову придется перенести его «ольшаник пойменный» в категорию лесов иного режима, а термин «пойменный» опустить. Следовательно, то, что кажется нашему уважаемому критику легким и простым, на самом деле является сложным и трудным, но сложное и трудное после полного овладения им может стать вполне доступным.
В учебнике вполне уместно и даже «педагогично» указывать не только на трудности освоения методики определения типов леса (которой, кстати сказать, владеют тысячи лесоводов, на что указывает сам автор учебника В. Г. Нестеров), но и на необходимость надлежащей постановки преподавания лесной типологии в вузах и техникумах, сопровождаемого семинарами, экскурсиями и практикой по этому предмету.
В. Г. Нестеров признает, что обе типологии — фитоценологическая и экологическая — в равной мере полезны. Со своей стороны отметим, что эколого-фитоценологическая типология полезна в той же степени, что и фитоценологическая (биогеоценологическая).