После возвращения из Верного в ленинградский период моей жизни я начал наконец обработку семиреченских птиц. Но затем на время изменил птицам для млекопитающих и занялся обработкой материала по ним не только своего, но и вообще всего, который имелся в то время для Семиречья.
Закончив обработку млекопитающих, я опять принялся за птиц, но их в Семиречье оказалось такое видовое богатство и материал был настолько велик, что они попали в последнюю очередь, и написанная мною большая монография «Птицы Семиречья» увидела свет только в 1949 году.
«Пресмыкающиеся Семиречья» и «Млекопитающие Семиречья» — книги научные, написанные главным образом для специалистов или вообще для людей более или менее подготовленных. Животный мир Казахстана настолько богат и разнообразен, что о нем много интересного можно было бы рассказать и для всех тех, кто просто интересуется природой, не думая заниматься ею научно. И мне пришла мысль написать о млекопитающих, птицах и пресмыкающихся именно такую общедоступную книгу. Мысль эту я привел в исполнение, и, таким образом, появились две части моей книги — «Животный мир Казахстана» и книжка для ребят «Звери Казахстана».
В первые годы ленинградской жизни я летом не бывал в Казахстане, а проводил его где-нибудь в окрестностях Ленинграда. Но и здесь я все время был занят тем же делом — изучением местной природы. Однако не так, как всегда до тех пор, а совсем особенным образом.
В то время было в обычае вывозить учащихся школ на лето куда-нибудь в деревню, и мне предложили заняться с ребятами зоологией на лоне природы. Я никогда не занимался педагогической деятельностью и согласился на это лишь с тем условием, что я ничего не буду «преподавать», а просто на практике ознакомлю ребят с местным животным миром непосредственно в природной обстановке.
Когда я показал ребятам разные способы собирания насекомых, когда мы начали ставить капканчики и добывать при их помощи различных зверьков, когда ребята занялись изучением очень богатого мира всякой водяной твари, они так заинтересовались, что очень многие сделались самыми ревностными моими помощниками. Общими силами мы быстро создали свой настоящий небольшой зоологический музей, насобирали материалы для зоологического кабинета школы и наконец очень большой интересный и ценный в научном отношении материал по насекомым даже для Зоологического музея Академии наук. Когда ребята увидели, что их сборами заинтересовались настоящие ученые, они были в восторге и с еще большим увлечением продолжали начатое дело.
Потом мне пришлось также работать с другой летней школой. Дети и там отнеслись к зоологии с таким же интересом и собрали еще более богатый и ценный материал, на этот раз по млекопитающим. Материал этот оказался настолько интересным, что я по нему сделал два научных доклада в Академии наук и написал статью в научный журнал.
Когда я увидел, что ребята могут собственными силами лишь при небольшом руководстве делать ценную в научном отношении работу, меня это так заинтересовало, что я решил попробовать привлечь к такому участию в общей научной работе и тех ребят, с которыми мне самому встретиться не придется. Для этого я написал специальную книжку: «Как дети могут помочь ученым».
В ленинградский период моей жизни, начавшийся в 1922 году, я только первые три года не выезжал в Казахстан. Но уже в 1925 году я опять посетил Семиречье, а начиная с 1928 года стал ездить туда на летние работы уже ежегодно. В последний раз я покинул Ленинград для Казахстана в мае 1941 года, а ровно через месяц разразилась война… Моя квартира и все имущество погибли, и я, таким образом, силой обстоятельств опять оказался привязанным к Казахстану, где снова прожил еще одиннадцать лет. Но даже условия военного времени не прервали моей полевой работы, и с 1941 до 1945 года включительно я каждое лето проводил в высокогорной зоне Заилийского Алатау, продолжая свои работы по изучению местного животного мира, начатые в 1907 году, т. е. почти сорок пять лет назад…
Между тем летели дни… Медленнее, но также неизменно и неумолимо шли годы… Мне пошел шестой десяток, потом седьмой… Наконец перевалил на вторую половину уже и восьмой… Становилось уже не так легко, как прежде, мириться с неудобствами экспедиционной жизни… Попробуйте-ка просидеть в июле месяце трое суток в ожидании автомобиля на какой-нибудь станции Мулалы!.. Вечно битком набитая ожидающими поездов или машин пассажирами, она представляет в это время настоящее место пытки. Кругом ни дерева, ни кустика; солнце при мертвом штиле палит, как в тропиках, а подует ветер и того хуже: как из печки. Прибавьте еще сюда — ночью москитов и комаров, а днем бесчисленных мух, и вы, может быть, почувствуете, каково было мне, когда я попал на эти Мулалы.
Или же не угодно ли в разгар лета пожить в палатке где-нибудь в песках или солонцах!.. О тени и помина нет. Искусственно затененный термометр показывает 43 градуса, а поверхность почвы нагрета до 60—70 градусов… И это только так говорится: «жить в палатке». Палатка может служить жильем только ночью да рано утром и вечером, когда и без нее хороню. Днем же, когда только и нужно как-нибудь спасаться от зноя, в палатку и носа показать нельзя. В это время она не только не защищает вас от жары, но в ней стоит такое пекло, что там, как я уже упоминал, погибают все не успевшие вовремя убраться мухи и комары.
А комары и слепни в низовьях Или на Балхаше или Ала-Куле!.. Все это, да и многое другое — такие «удовольствия», от которых с радостью отказался бы каждый и помоложе меня. Для меня даже в горах, где нет ни жары, ни комаров и, казалось бы, путешествовать одно удовольствие, — другая беда. На крутом спуске, когда мускулы ног находятся в непрерывном напряжении, и на очень крутом подъеме, где лошадь идет резкими рывками, каждый ее шаг отдается острой болью в моей сломанной ноге…
Попав во время той или иной из своих экспедиций последних лет в особенно тяжелую переделку, я не раз вспоминал о своей уютной ленинградской комнатке, увешанной по стенам картами и фотографиями природы Казахстана и Киргизии, комнатке, где у меня под рукой и книги, и мои коллекции. Вспоминал о спокойной работе ночью, когда все кругом спит, царит полная тишина, и никто не мешает тебе заниматься за старым, заслуженным письменным столом, в мягком удобном кресле вместо какого-нибудь вьючного ящика с железной ручкой и толстыми ремнями с пряжками на крышке. О кресле своем начинаешь мечтать даже с какой-то особенной нежностью, после того как за целое лето ни разу, ни на минуту не удастся сесть удобно, прислонившись к спинке — за отсутствием таковой у ящиков, вьючных сум, мешков с продуктами и тому подобной летней «мебели» путешественника.
И не раз я решал: «нет, довольно, хорошенького понемножку, это последняя моя поездка!..» Но едва лишь весна вступала в свои права, как я забывал о своем прошлогоднем решении и о всех невзгодах и лишениях походной жизни. Все трудности и испытания, которые пришлось пережить, представлялись где-то далеко, в тумане, и вовсе не такими страшными. И я начинал мечтать уже не о мягком кресле, а о новой поездке. Казалось, что прошлогодние невзгоды были случайностью, она не должна повториться, и что на этот раз все будет прекрасно…
И я ехал опять и опять. А в 1939 году проделал даже описанную выше поездку на Балхаш общим протяжением около 1300 километров, т. е. не уступающую многим из экспедиций времен моей молодости. В 1942 и 1943 годах моя база была расположена на высоте 2500 метров над уровнем моря, и оттуда я экскурсировал до высот 3000— 31300 метров…
Птиц за последние годы я уже почти совсем оставил: занимался млекопитающими, а для различных наших специалистов собирал насекомых и разных других беспозвоночных…