Столь хорошо известный в наше время удивительный симбиоз цветов и насекомых, их благодетельную для обеих сторон взаимосвязь можно считать открытием Христиана Конрада Шпренгеля, немецкого школьного учителя, который в 1793 году опубликовал — по словам Дарвина — «замечательную книгу с замечательным названием: «Das entdeckte Geheimnis der Natur im Bau und in der Befruchtung der Blumen» («Раскрытая тайна природы: строение и оплодотворение цветов»). Книга Шпренгеля довольно долго оставалась в безвестности, пока на нее не обратил внимания Дарвин.
Экспериментальное же изучение проблемы началось позже, когда знаменитый австрийский зоолог Карл Фриш предпринял подробное исследование поведения медоносной пчелы. Работа Фриша о восприятии пчелами цвета и формы и его спор с Хессом, который считал, что пчелы не способны различать цвета, дали толчок широкому и интенсивному изучению взаимосвязи между цветущими растениями и этими насекомыми. Фриш доказал, что пчелы реагируют на окраску, а также, хотя и в меньшей степени, на форму и запах цветов, которые они опыляют. Очень часто пчелу в первую очередь привлекает именно окраска цветка, но перед тем, как опуститься на него, она проверяет его запах. Если запах «правильный», пчела садится на цветок, если же запаха нет или он непривычен, она колеблется, а иногда сразу же улетает.
Австрийский ботаник Ф. Кнолль расширил эти исследования, изучив, помимо медоносной пчелы, других насекомых и различные типы приспособлений у самих цветов. Он установил, что существуют различный типы цветов, каждый из которых приспособлен к специфическим опылителям. Изучая в Далмации мух-жужжал, он установил, что эти насекомые реагируют на цветы примерно так же, как медоносные пчелы. Например, посещая гиацинты, они прежде всего реагируют на синий цвет их колокольчиков.
Совсем другое приспособление он обнаружил в соцветиях обыкновенного аронника. Его цветки привлекают своим запахом разнообразных мелких насекомых (в основном принадлежащих к отряду двукрылых) и захватывают их в плен. Соцветия эти обладают очень изящным адаптивным приспособлением, представляющим собой комбинацию скользких поверхностей и сгибающихся в одну сторону «изгородей» из тоненьких волосков. Очутившись внутри, насекомые-опылители не могут выбраться наружу до тех пор, пока хорошенько не выпачкаются в пыльце. Затем они немедленно отправляются к новому соцветию, а так как у этих растений женские цветки первыми достигают зрелости и только тогда у них появляется запах, насекомые неизменно оказываются в плену у цветков, готовых к опылению. После того как насекомое исполнит свой долг, растение еще некоторое время не выпускает его — до тех пор, пока не раскроются мужские цветки, в которых опылитель вновь вымазывается свежей пыльцой.
Кнолль изучал также и бражников. Он установил, что типичные бражники, летающие в сумерках, реагируют на окраску различных цветов, даже когда становится почти совсем темно. Бражники, летающие днем, демонстрируют еще более четкие зрительные реакции. Наблюдения Кнолля за бабочками этого вида получили заслуженную известность. Он, например, показал, что бражники очень точно реагируют на так называемые «медовые указатели». У цветков обыкновенной льнянки, нектар которых собирается в глубине длинной шпоры, на нижней губе возле щелеобразного входа в шпору имеется ярко-оранжевое пятно. Кнолль прижимал цветки льнянки к стеклянному экрану и наблюдал, к какой части этой модели прикоснется кончик развернутого хоботка парящего над экраном бражника. Каждый раз, когда бабочка дотрагивалась до стекла, на нем оставался крохотный. мазок сахарного сиропа, который она перед этим сосала. Присыпая мазки спорами плауна, Кнолль «проявлял» их и таким образом мог составить диаграмму «попаданий» бражника. Вырезая пятно, он помещал его на другие части цветка, и бражники неизменно целились именно в пятно.
Кнолля, кроме того, очень интересовала функция ярко-окрашенных листьев, которые не являются частью цветка. Так, например, у популярного садового растения — средиземноморского шалфея — цветки относительно мелки и невзрачны, но зато каждый побег увенчан ярко-лиловыми или фиолетовыми листьями. Когда ранней весной медоносные пчелы начинают посещать шалфей, они всякий раз летят к ярким листьям на верхушках побегов и только потом, не найдя на них нектара, медленно спускаются к настоящим цветкам. Опытные же пчелы реагируют непосредственно на цветки.
Эти исследования ясно показали, что взаимоотношения между цветами и опылителями чрезвычайно разнообразны и сложны. Хотя в этой области работает все больше и больше биологов и чуть ли не каждый год приносит новые открытия, тема еще далеко не исчерпана. Например, наши сведения о тропических цветах крайне скудны, несмотря на очень интересные данные, сообщенные, в частности, ван дер Пийлом, который описал множество особенностей, являющихся по сути приспособлением к своеобразным опылителям — летучим мышам.
Занимаясь поведением насекомых, мы, разумеется, не могли не коснуться этих проблем. В девятой главе я упоминал о том, что бархатницы и другие бабочки реагируют на запах цветов не совсем так, как пчелы. Они не замечали цветных бумажек, пока мы не обрызгали клетку цветочными духами. Но после этого наши бабочки сразу же полетели к бумажкам и даже садились на них, хотя сами бумажки никакого запаха не испускали. Следовательно, запах только пробуждал в насекомых способность к восприятию цвета; в отличие от пчел, которые сначала реагируют на цвет, а потом исследуют запах, бабочки не реагируют на цвет, пока не ощутят запаха,
Филантус вел себя опять-таки по-другому. Он тоже не интересовался бумажными моделями цветков вереска, даже когда был заперт с ними в маленькой клетке. Затем ван Бейсеком попытался применить к филантусам тот же метод, который дал такие отличные результаты с бархатницами: он повесил с наветренной стороны клетки мешочек, набитый душистым вереском. Осы немедленно полетели против ветра к мешочку и стали биться о марлю, которой была обтянута их клетка. Следовательно, первоначальным стимулом для этого вида также является запах, но в отличие от бархатниц филантусы летят к источнику этого запаха.
В отдельные годы нам выпадала возможность наблюдать поведение сосновых бражников, которыми изобилуют леса, где мы разбивали наш лагерь. Познакомившись с сообщениями Кнолля о реакции других бражников на видимые особенности посещаемых ими цветов, я почувствовал, что вопрос не может этим исчерпываться: многие цветы, на которых кормятся бабочки, летающие в сумерках, начинают испускать сильный запах именно в эту пору суток. Аромат, окутывающий, например, кусты цветущей жимолости, распространяется очень далеко, и мне представлялось вполне вероятным, что бабочки должны ощущать этот запах на таком расстоянии, с которого увидеть цветки они еще никак не могут. Это было нетрудно проверить, поместив в сумерки цветки жимолости в деревянный ящик: цветки не были видны, тогда как запах свободно распространялся через многочисленные прорези. Это приспособление привлекло немало сосновых бражников. Все они приближались к ящику против ветра и зигзагами. Некоторые поворачивали к нему с расстояния в десять метров, пробиваясь сквозь хвою молодых сосенок, и все в конце концов забирались через прорези внутрь ящика.
Позже один из моих сотрудников предпринял систематическое исследование поведения насекомых по отношению к цветам. В 1952 году Обри Мэннинг решил изучить поведение шмелей. Его особенно интересовали три проблемы. Во-первых, он считал, что медовые указатели еще далеко не изучены. Наблюдения Кнолля, проделанные с льнянкой, не были подкреплены другими исследованиями, а между тем у различных цветов имелось множество приспособлений, считавшихся медовыми указателями, например радиально расходящиеся линии или броский узор из точек возле «входа» в венчик. Перед войной немецкий исследователь Куглер провел большую работу со шмелями, но его выводы о медовых указателях не вызывали доверия: в общих чертах его утверждения сводились к тому, что. медовые указатели на самом деле вовсе не «указывают» насекомым, где находится нектар, а только делают цветы более привлекательными, вызывая тем самым больше посещений, но нисколько не облегчая задачу опылителя.
Во-вторых, в специальной литературе выдвигались предположения, что общая цепь реакций, демонстрируемых насекомыми в момент посещения цветка, на самом деле гораздо длиннее и сложнее, чем это следовало из работ Фриша, посвященных медоносным пчелам. Я сам наблюдал, как шмели, посещавшие цветущий чернокорень, часто ошибались и летели к крестовнику или к различным чертополохам — растениям, внешне несколько напоминающим чернокорень. Но эти растения в тот момент не цвели, и шмели подлетали не к верхушкам побегов, где в будущем предстояло появиться цветкам, а к пазухам листьев, где обычно расположены цветки у чернокорня. Создавалось впечатление, что шмели вначале реагируют на общий облик растения, а цветков не видят, пока не приблизятся к ним. Кроме того, я заметил, что некоторые шмели как будто знали по опыту, где находится то или иное конкретное растение. Отдельные шмели, меченные цветными точками, регулярно посещали определенную группу растений. Они перелетали от растения к растению в строгой последовательности, и, когда я вырвал с корнем одно из растений, шмели продолжали посещать место, где оно находилось прежде, и довольно долго кружили над ним перед тем, как улететь. Все это указывало, что поведение шмелей гораздо сложнее, чем нам казалось раньше.
В-третьих, Мэннинг намеревался выяснить, нет ли у шмелей «языка» вроде того, который у медоносных пчел был так превосходно проанализирован Фришем.
Мэннинг посвятил изучению шмелей три сезона, и ему удалось установить несколько чрезвычайно интересных новых фактов; Поиски «языка» дали полностью отрицательный результат; у шмелей, по-видимому, нет ничего подобного. Не обнаружил он у шмелей и «разведчиков», которые, отыскав обильный источник пищи, сообщали бы о нем остальным. В этом смысле шмели — принципиальные индивидуалисты. Мэннинг считает, что отсутствие языка связано с малыми размерами шмелиных колоний. Возможно, что сигнальная система необходима только большим общинам, где ведется массовый сбор нектара.
Зато о медовых указателях Мэннинг собрал много новых сведений. Он вел свои наблюдения вблизи деревушки Уайтем, где Оксфордскому университету принадлежит примерно 500 гектаров леса, пахотной земли и молодых посадок. В этой местности распространены несколько видов шмелей (Bombus agrorum, В. pratorum, В. lapidarius, В. terrestris и В. lucorum). Прежде всего Мэннинг обеспечил себя достаточным количеством шмелей для опытов. Он выкопал несколько десятков гнезд, уложил их в особые гнездовые ящички (сконструированные моим другом голландцем Яном Вилке) и разместил их на полках в маленькой хижине. Каждый ящичек соединялся с внешним миром посредством пластмассовой трубки, и, для того чтобы шмелям было легче распознавать свое жилье при такой скученности, наружные концы трубок были выкрашены в различные яркие цвета. Вскоре после переезда шмели возобновили нормальную деятельность и во время поисков пищи хорошо изучили окружающую местность. Ставя опыты с моделями цветков, Мэннинг выводил трубки в большую клетку (2,5 X 1,2 X 1,2 метра), которую соорудил перед хижиной. Некоторые шмели не могли приспособиться к такому нарушению обычного распорядка их полетов и продолжали с жужжанием биться о марлю. Однако другие очень скоро начинали реагировать на модели цветков в клетке (которые часто снабжались сахарным сиропом) и принимались систематически летать от моделей в гнездо и обратно.
Мэннинг начал с того, что предложил своим шмелям сахарный сироп на маленьком блюдце, помещенном в центре прямоугольника из ярко-синей бумаги размером 15 X 10 сантиметров. Как только шмели стали регулярно посещать прямоугольник, Мэннинг убрал его и подложил под чистое стекло три фигуры, вырезанные из одинаковой синей бумаги: кружок, звезду и большой венчик примулы. Эти модели предлагались без сиропа. Мэннинг намеревался установить, сумеют ли шмели найти центр у моделей. Шмели подлетали ко всем моделям, но не садились на них — вероятно потому, что никакой пищи им не предлагалось. Они висели в воздухе в двух-трех сантиметрах от модели, а иногда быстро ныряли вниз, почти касаясь бумаги. Это поведение Мэннинг истолковывал как незавершенную посадку. Пикируя вниз, шмели обычно целились в край модели и лишь изредка — в ее центр. Когда в качестве модели предлагался кружок, шмели в общей сложности пикировали к его краю 66 раз, а к центру — всего лишь 5. Для звезды эти цифры составили соответственно 22 и 1, а для «примулы» — 36 и 2.
Эти реакции на крупные модели цветков, лишенных каких-либо медовых указателей, выявили любопытную тенденцию: шмелей, несомненно, привлекал край модели, граница между синим цветом и контрастирующим фоном. Вот почему эти опыты оказались прекрасной исходной точкой для исследования направляющих свойств медовых указателей — если сделать модели с указателями, начнут ли шмели целиться в центр? Но прежде Мэннинг поставил слегка видоизмененный опыт — он кормил своих шмелей на бумажной звезде, поставив в центр сироп. Затем он предложил шмелям ту же звезду, но без сиропа. Теперь она получила 180 пикирований, нацеленных на края, и 43 — в центр. Таким образом, даже приучившись получать пищу в центре модели (после чего они, казалось бы, должны были легко его находить), шмели по-прежнему предпочитали края.
Мэннинг скоро установил, что это «тяготение к краю» обнаруживается и у шмелей, садящихся на лесные цветы. Когда они посещали мелкие цветки, это было не так заметно, но, садясь на большой цветок, например чертополоха, шмель обычно опускался на его край.
Этот результат открывал возможность для изучения медовых указателей. Мэннинг сделал новую тренировочную модель — звезду с ярко-желтой линией на каждом «лепестке». Шесть таких линий сходились у центра, где снова был поставлен сироп. После того как шмели прошли обучение, им предложили ту же модель без сиропа. На сей раз Мэннинг насчитал 103 пикирования на края и 172 на центр! Это ясно показало направляющее действие таких линий. Желая удостовериться, что шмели руководствовались именно сходящимися линиями, он предложил им одноцветную звезду и получил 103 пикирования на края и только 15 на центр. Когда же он проделал такой опыт, нарисовав в центре звезды желтый кружок, оказалось, что кружок также действует как указатель.
В другом опыте Мэннинг кормил шмелей на одноцветной модели, а потом предложил им модель с указателем. И опять получил больше реакций на центр. Это свидетельствовало о том, что шмели реагируют на медовые указатели без предварительного обучения. Правда, они имели возможность познакомиться с самыми разнообразными природными указателями во время своих свободных полетов.
Таким образом, вопреки выводам Куглера Мэннинг обнаружил четкие подтверждения указательной функции подобных рисунков.
Затем встал вопрос о максимальном расстоянии, на котором шмели способны различать медовые указатели. Куглер, по-видимому, исходил из того, что шмели реагируют на них с большого расстояния и что их больше привлекают цветы с указателями, чем без указателей. Мэннинг счел это маловероятным, поскольку острота зрения у шмелей скорее всего слишком низка. Он начал кормить шмелей на двух кружках диаметром 10 сантиметров. Один был одноцветным, а другой снабжен медовым указателем. Затем он предложил обе модели без сиропа и начал следить за полетом шмелей. Какую именно модель выбрал шмель, становилось ясным, когда он находился примерно в полуметре над ними.
По количеству полученных реакций простая модель не уступала модели с указателем. И вполне вероятно, что на таком расстоянии шмели не замечали различия между моделями. Но когда они приближались к какой-нибудь из моделей, становилось ясно, что они их различают: в модель с указателем они целились гораздо чаще. У обеих моделей первый бросок был обычно нацелен на край, но последующие пикирования направлялись гораздо чаще на центр модели, снабженной указателем, чем на центр чистой модели. Один из таких опытов дал следующие цифры: модель с указателем — 101 первоначальная реакция на край и 2 на центр, 60 последующих реакций на край и 121 на центр; чистая модель — 142 первоначальные реакции на край, ни одной на центр; 86 последующих реакций на край, 26 на центр.
На следующий год эти опыты были повторены со шмелями, которые раньше видели только чистые кружки. Теперь модель с указателем получила 128 первоначальных пикирований на край и 8 на центр, а в дальнейшем — 45 на край и 232 на центр. Чистая модель: 119 первых реакций на край и 3 на центр; 124 последующих на край, 58 на центр.
Следовательно, вначале шмели всегда целят на край цветка; если на венчике есть медовый указатель, они быстро отыскивают путь к центру, если же указателя нет, это оказывается для них гораздо труднее. Мэннинг обнаружил блестящее подтверждение этого, наблюдая шмелей, посещающих крупные цветки магнолии. Шмели вновь и вновь подлетали к краям лепестков. Большинство после некоторых поисков обнаруживало центр цветка, но другим это так и не удавалось.
Эти же опыты дали Мэннингу возможность сравнить по общему числу реакций простую модель и модель с указателем и проверить таким образом утверждение Куглера, что медовые указатели увеличивают привлекательность цветка. В опытах с медовыми указателями средняя сумма как первых, так и последующих реакций за одно посещение составила 2,75 в одной серии и 3,1 в другой. В тех же опытах чистая модель получала в среднем 1,8 и 2,5 пикирования. Следовательно, медовые указатели действительно делают цветок более привлекательным, но этот эффект проявляется только после того, как шмель уже заметит цветок издалека. Медовые указатели дают дополнительный стимул, побуждающий уже подлетевшего шмеля опуститься на цветок.
Во всех вышеописанных опытах искусственные медовые указатели представляли собой желтые линии, нанесенные на синий фон. Однако у многих цветов рисунок, который мы предположительно считаем медовым указателем, не контрастирует с основной окраской, а представляет собой более темный ее тон. Метод Мэннинга дал ему возможность проверить воздействие и таких указателей. Он опять начал кормить своих шмелей на чисто синей модели, а во время опытов предлагал насекомым и другую, похожую на нее модель, но с более темным центром. Чистая модель получила 80 первых реакций на край и ни одной на центр, последующие пикирования — 107 на край и 32 на центр. Вторая модель получила 59 первоначальных реакций на край и ни одной на центр, а последующих — 65 на край и 66 на центр. Следовательно, более темный оттенок был лучшим медовым указателем.
Таким способом Мэннинг все глубже и глубже проникал в удивительно интересную область взаимоотношений между цветами и их опылителями. Подробнее рассказывать об этом нет нужды — общая процедура ясна и по сути очень проста. Сам Мэннинг отнюдь не считает эту тему исчерпанной. Например, он указывает, что, исходя из всего предыдущего, можно было бы предположить, будто крупным цветкам медовые указатели нужнее, чем мелким. Однако многие из наиболее сложных медовых указателей мы находим как раз у мелких цветков незабудки, вероники и очанки. В основном эти цветы посещаются мелкими мушками. Следовало бы изучить, как они реагируют на медовые указатели.
Кроме того, Мэннинг исследовал только визуальные медовые указатели. Однако благодаря работам Леке, ученицы Фриша, мы знаем, что многие цветы обладают еще и «химическими медовыми указателями». Она установила, что у многих цветков радиальные жилки лепестков или маленькие точки вокруг центра испускают более сильный, а иногда и совсем другой запах, чем остальные их части, и продемонстрировала, что медоносные пчелы реагируют на эти химические указатели.
Метрах в двухстах от мэннинговского «шмельника» в уитемском лесу есть очаровательная большая поляна, куда в мае, июне и июле слетается много шмелей, привлеченных растущим на ней чернокорнем. Там Мэннинг день за днем часами изучал их поведение, пока они собирали нектар с этого растения. Чернокорень цветет только на втором году жизни; его мелкие цветки прячутся среди больших грубых листьев и, несмотря на свою многочисленность, не очень заметны. Однако они вырабатывают много нектара, и, вероятно, потому шмели часто специализируются исключительно на этих цветах. Это обстоятельство давало отличную возможность изучить способность шмелей к обучению.
В начале сезона проходит некоторый срок, прежде чем шмели обнаруживают цветки чернокорня. В 1954 году, например, первые цветки в группе растений, за которыми наблюдал Мэннинг, раскрылись 14 мая, а к 20 мая несколько цветков уже выработали много нектара, однако шмели начали их посещать только с 26 мая. Мэннинг был уверен, что он не пропустил никаких предыдущих посещений, так как эти ранние цветки не дали семян. Первые шмели еще не специализировались на чернокорне и несли на себе пыльцу, взятую на других цветах. Они не реагировали на чернокорень со значительного расстояния и не посещали растений без цветков, а к цветущим экземплярам летели, только когда оказывались в десятке сантиметров от них. Однако уже при первом или третьем посещении было видно, что эти шмели начинают отличать чернокорень от других растений.
Пометив грудь многих шмелей разноцветными точками, Мэннинг получил возможность в течение нескольких дней наблюдать их индивидуальное поведение. Первым признаком начавшегося обучения были посещения растений, хотя и принадлежащих к совершенно другим видам, но обладающих внешним сходством с чернокорнем, — крестовника, чертополоха и зверобоя. В отличие от «неискушенных» шмелей помеченные особи не только реагировали непосредственно на цветки, но и сворачивали к таким растениям с расстояния в несколько метров, а потом искали цветки там, где они должны были бы находиться у чернокорня.
Мэннинг вскоре обнаружил, что у «завсегдатаев» вырабатывалась определенная процедура. Там где чернокорень рос группами и отдельные растения находились на расстоянии 25—50 сантиметров друг от друга, каждый шмель облетал их в строго установленной последовательности. Набрав полный взяток, он улетал в гнездо, а потом возвращался через постоянные интервалы. Затем Мэннинг вырвал одно из растений, входившее в такую группу. Когда вернулся первый из «завсегдатаев», он повел себя точно так же, как шмели, которых я когда-то наблюдал в Голландии, — он подлетел к месту, где прежде было растение, и долго кружил над ним, словно что-то отыскивая. Такие поиски длились обычно около минуты, и только тогда разочарованный шмель летел к следующему чернокорню. Один из шмелей, возвращавшийся через каждые полчаса, в первый раз искал 40 секунд, во второй — 7 секунд, в третий — 1 секунду, при четвертом посещении группы он подлетел к опустевшему месту, но задерживаться над ним не стал и только на пятый раз вообще к нему не свернул. Мэннинг установил, что такая привычка к месту складывалась только в тех случаях, когда растения находились на относительно большом расстоянии друг от друга; если же они росли густо, то шмели, по-видимому, высматривали единичные цветки в центре группы, и последовательность посещения отдельных растений в этом случае не была строгой. Отсюда можно заключить, что шмели запоминают расположение всей группы, а место отдельных растений — только в том случае, если они находятся в стороне от прочих.
Чтобы выяснить, не реагируют ли шмели на запах, который мог сохраняться там, где прежде находилось растение, Мэннинг повторил опыт, поместив растения в горшки, — это позволяло ему переносить их с места на место, не повреждая. Он получил прежние результаты и затем проверил возможную роль запаха различными другими способами. Например, шмели никогда не посещали плоские «розетки» годовалого чернокорня, хотя от них исходит типичный запах растения, — правда, отличающийся от запаха его цветков. Далее, если бы шмели руководствовались запахом, они летели бы к нормальным растениям против ветра, однако направление их полета никогда не зависело от направления ветра.
Этот метод помог Мэннингу установить, каким образом шмели отыскивают новые растения. Некоторые из них вполне удовлетворялись несколькими экземплярами, которые и посещали постоянно. Они направлялись прямо к центральной группе, набирали полный взяток и сразу возвращались в гнездо. Однако некоторые шмели иногда оставляли центральную группу растений и принимались как будто бесцельно летать над поляной. Именно эти шмели и сворачивали к любому растению, отдаленно напоминавшему чернокорень. Мэннинг поместил свои горшки с чернокорнем в двух-трех метрах от центральной группы. «Экспериментальные» растения давали обильный нектар, так как посещались опылителями весьма нерегулярно. Шмели-скитальцы скоро их обнаруживали и, раз опустившись на цветы, расставались с ними очень нескоро. Насытившись, эти шмели перед отлетом вели себя очень своеобразно: они взлетали, делали небольшую петлю, возвращались к растению, снова отлетали и, так описывая все более расширяющиеся круги, наконец улетали окончательно. Короче говоря, они проделывали маневры, чрезвычайно напоминавшие изучение местности, которое мы наблюдали у филантусов. И Мэннинг доказал, что смысл этого поведения именно таков. Он убрал растение, едва шмель улетел, и, когда этот шмель вернулся, выяснилось, что одного изучения местности было для него совершенно достаточно, чтобы запомнить положение нового растения, — он долго кружил там, где брал нектар всего один раз.
На этом вся история и кончилась бы, если бы Мэннинг, как истинный естествоиспытатель, не задумался над странным различием в поведении шмелей, посещавших центральную группу растений, и шмелей, бравших нектар с изолированных растений. Как мы уже видели, в центральной группе шмели не выказывали столь явного предпочтения к отдельным растениям. Объяснялось ли это тем, что они, так сказать, полагались на близкое соседство других растений и, перелетая с одного на другое, могли руководствоваться непосредственно их яркими цветками? Поэтому было небезынтересно изучить, как шмели ведут себя, посещая виды с крупными и заметными цветками.
И Мэннинг поставил такие же опыты со шмелями, которые специализировались на наперстянке. Цветки этого растения гораздо крупнее, а кроме того, они соединены в большие соцветия, которые видны гораздо дальше, чем цветки чернокорня. Мэннинг обнаружил, что эти наперстяночные шмели не стремятся выучивать местоположение отдельных растений. Кроме того, они не реагировали на наперстянки без цветков или на растения других видов, сходные с наперстянкой. Когда такие шмели находили новое растение, они летели прямо к нему с расстояния до четырех метров.
Эти результаты показали, что шмели, хотя и способны достигать блистательных успехов в обучении, используют эту свою способность, только когда она может принести конкретную пользу. Такие примеры «планового обучения» (назовем это явление так за неимением лучшего термина) известны теперь у нескольких животных. Но каждый новый случай вызывает удивление: откуда им известно, когда стоит учиться, а когда нет?
Хотя этот рассказ о работах Мэннинга очень краток, все же он дает представление о том, какие удивительные вещи и теперь еще можно открыть, терпеливо наблюдая за самыми обыкновенными насекомыми. Область взаимоотношения цветов и их опылителей вдвойне притягательна потому, что исследователь тут имеет дело не только с животными, но и с растениями — лишь изучая их вместе, можно по-настоящему разобраться в их взаимосвязи.