Мне особенно легко было предаваться моим любимым занятиям потому, что мама очень хорошо сама понимала все что меня интересует и знала, почему мне это интересно.
Мне никогда не приходилось слышать от нее; «глупости», «баловство»… «занимался бы лучше чем-нибудь путным, чем без толку гонять по лесу с мальчишками»… «к чему это какие-то дурацкие гнезда, яйца да козявки?», «кому какая от этого польза?», как это нередко слышат от родителей дети, которых неудержимо тянут к себе природа и ее тайны. И если ребенок, несмотря на такие замечания, продолжает делать свое и собирать «всякую дрянь», то нередко случается, что, вернувшись как-нибудь домой, он не находит своих сокровищ: они исчезли неизвестно куда… Это может быть настоящей драмой для такого ребенка. Насильственно лишенный заложенного в нем интереса, он может превратиться в заурядную посредственность. Конечно, не во всяком ребенке можно загасить тлеющую в нем искру призвания. Но такие, особенно сильные характером дети — исключение.
Если мне были нужны какие-нибудь ящики, коробки, охотничьи принадлежности, стоило только обратиться к маме, и я все немедленно получал. Место для хранения коллекции тоже всегда находилось, и никто не попрекал меня тем, что я загромождаю квартиру. И еще одно, очень важное — мы все вообще пользовались большой свободой. Мне же мама почему-то особенно доверяла. В городе я, правда, всегда говорил, куда я ухожу и когда думаю вернуться. В деревне же я был совершенно свободен и исчезал когда и куда вздумается. Обыкновенно никто не знал, где я и когда явлюсь.
Окно моей комнатушки выходило на восток, моя кровать стояла так, что восходящее солнце светило мне прямо в глаза. Стоило мне только оставить занавеску на ночь поднятой, как я просыпался с первыми же лучами солнца. А летом оно у нас не ленилось и вставало рано: в самые длинные дни в половине третьего утра. Я одевался, брал ружье и отправлялся в лес, где и бродил, пока хорошенько не проголодаюсь. К утреннему чаю я уже успевал наохотиться и возвращался со своей добычей. Потом храбро перемогался некоторое время, стараясь показать, что я ничуть не хочу спать и что мне нипочем вставать с солнцем. Но обыкновенно долго не выдерживал и отправлялся на сеновал, где заваливался спать до обеда.
А раза два я отправился на охоту и вовсе не ложась спать. 24 июня в Финляндии торжественно праздновался день Ивана Купалы, или, попросту, так называемый Иванов день. В этот день, вернее, ночью с 23 на 24, в известном месте раскладывали огромные костры, а в центре — целая высокая башня из сложенных в виде сруба поленьев. Вокруг разбивались ларьки и располагались возы торговцев разными лакомствами и безделушками. Сюда собирались все окрестные жители, в 12 часов ночи зажигались костры и главная башня, и вокруг огней устраивались танцы, начинались игры и гулянье. Праздник продолжался еще долго после того, как костры догорали, и затягивался до восхода солнца, а иногда и позже.
Главная вышка, или башня, — по-фински «кокко», это же название носил и самый (праздник. Вот с этого-то праздника, если утро было особенно хорошее и даже как — то стыдно было ложиться спать, я и отправлялся прямо на охоту. Но уж тут моего охотничьего ныла хватало ненадолго, и не раз я, помню, так в лесу и заснул — ведь ложились мы летом поздно. Трудно рано улечься, если в половине десятого только садится солнце и в 12 часов настолько светло, что можно читать. А было время, что мы все увлекались городками и заигрывались за полночь.