На знаменитой фреске Рафаэля «Афинская школа» они стоят рядом, учитель и ученик.
Величественный старец Платон показывает пальцем на небо. Там, в недостижимых для человека высях находится совершенное царство идей, жалким отражением которого является наш мир скорби и печали. Аристотель, словно полемизируя, решительно обратил свою ладонь к земле. Он не отказался полностью от поэтического учения своего мэтра, а совместил мир идей с реальным миром. Каждое творение природы стремится к своему идеалу, даже достигает его порой, переходя на высшую ступень иерархической лестницы, увенчанную человеком разумным.
Аристотелю не было еще 18 лет, когда он пришел из родного городка Стагора в прославленную афинскую академию. Ее создатель Платон отсутствовал. Он отбыл в Сицилию, чтобы политически воспитать тирана Дионисия-младшего и создать в Сиракузах идеальное государство справедливости. Нужно заметить, что у Платона уже был некоторый практический опыт в этой области. Несколько ранее он пытался обратить в свою веру Дионисия-старшего. Из платоновской философии тиран извлек определенную пользу: он продал великого философа в рабство. Когда и вторая попытка воспитания тиранов закончилась катастрофой, состоялась встреча двух гениальных мыслителей античности. Платону тогда было более 60 лет, но еще два десятилетия, до самой своей смерти, он передавал высшую мудрость способному, но строптивому ученику.
Прошедшие через столетия рассказы об их непримиримой вражде считаются сочинением завистников, ведь Платон называл Аристотеля «разумом школы» и доверял ему чтение лекций, а тот неизменно отзывался об учителе с величайшим почтением. И все же жалоба Платона, что «жеребенок лягает свою мать», и оправдание Аристотеля «Платон друг, но истина дороже» говорят о серьезности расхождений.
Если наш мир — только «игра теней» другого, настоящего царства, то для достижения истины нет смысла возиться с миражами, изучать искаженную природу. Только созданные чистым разумом математические абстракции да вечное движение небесных светил могут позволить смертным проникнуть в законы идеального мира. Математика и астрономия — особо почитаемые предметы у платоников. Аристотель, конечно, прекрасно знал эти дисциплины, но считал, что абстракция, умствование не могут заменить конкретного изучения природы. Отсюда и его сетование в «Метафизике»: «Математика стала для нынешних мыслителей всей философией, хотя они и говорят, что заниматься ею нужно ради других целей».
В том, что Аристотель не поддался обаянию платоновского учения, возможно, виноваты его детские впечатления. Он осиротел в 15 лет, а до этого сопровождал на визиты своего отца Никомаха, потомственного врача, придворного медика македонского царя Аминты Второго. По семейному преданию, род Аристотеля вел свое начало от легендарного врачевателя Асклепия, сына Аполлона. Естественно, что и мальчик готовился к этой профессии. Забавно, что Линней и Дарвин тоже были несостоявшимися врачами.
Сын придворного врача часто играл со своим сверстником, наследником престола Филиппом Македонским. И через много лет, когда после смерти Платона Аристотель покинул Афины и жил на острове Лесбосе, он был приглашен воспитателем к четырнадцатилетнему сыну Филиппа, Александру. Уроки проходили в тенистой роще, святилище нимф. Мудрый философ учил будущего великого полководца истории и географии, математике и этике, политике и поэзии. Александр, возможно, с этих пор испытывал глубокое уважение к ученым и поэтам, он научился любить Гомера и никогда не расставался с томиком «Илиады». Но он не научился, как пишет А. Боннар, укрощать свои необузданные страсти так же хорошо, как он укрощал Буцефала.
Когда шестнадцатилетний Александр заменил на троне ушедшего в поход отца, с учителем щедро расплатились, Аристотель пополнил свою замечательную библиотеку и стал собирать коллекцию животных и растений. Если верить Плинию Старшему, то Александр помог Аристотелю, «мужу, ученейшему во всех науках: предоставил в его распоряжение несколько тысяч человек на всем протяжении Азии и Греции для сбора всего, что могут дать охота, ловля птиц и рыболовство; этим же людям была поручена забота о зверинцах, стадах, пчельниках, рыбных садках, птичниках, дабы ничто живое не осталось где-либо ему неизвестным».
Таким образом, замечательная «История животных» Аристотеля, занявшая десять томов, и еще более поразительные семь анатомических атласов, которые к ней прилагались, были созданы гениальным ученым на основе изучения огромного систематического материала. Этим же объясняется конкретность, доказательность, внимание к деталям в биологических работах античного мыслителя. Удивительно, что Аристотель не спешил с выводами и не стремился к экзотике, как это часто случалось тогда в науке. «Не следует ребячески пренебрегать исследованием незначительных животных, — пишет он, — ибо в каждом произведении найдется нечто, достойное удивления».
Не имея возможности проверить все сведения, сообщаемые ему рыболовами и охотниками (столь же «точными», как и в наши дни), путешественниками и моряками, старыми и новыми научными трудами, Аристотель иногда допускал ошибки, порой неожиданные и забавные. Так, он считал почему-то, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин; что мозг человека всегда холодный, а артерии наполнены воздухом. Последнее заблуждение, впрочем, было тогда всеобщим, и даже была придумана специальная теория, остроумно объясняющая, почему из перерезанной артерии хлещет кровь, которой там нет. Но сколь незначительны эти огрехи по сравнению с огромным числом открытий! Он заметил развитие трутней из неоплодотворенных яиц у пчел, открыл оригинальный жевательный аппарат морских ежей, носящий с тех пор название Аристотелева фонаря, установил биение сердца куриного зародыша на третий день развития, нашел во внутреннем ухе улитку, обнаружил рудиментарный глаз у крота задолго до Сент-Илера, описал случаи симбиоза…
Хочется привести такой пример. В своем труде Аристотель заявляет, что самка гладкой акулы откладывает яйца в собственное тело, где они крепятся особой плацентой. Над этой античной выдумкой смеялись двадцать два столетия, пока в прошлом веке Иоганн Мюллер не установил абсолютной правоты «отца зоологии».
Стремление к точности заставляло Аристотеля проверять некоторые сведения, в которых он не был уверен. Так, в «Истории животных», следуя Геродоту, он сообщает, что у крокодила нет языка, но в работе «О частях животных» ошибка исправляется. Не удивительно, что капитальный труд философа, в котором описано 500 известных в то время видов, прожил долгую жизнь. Бюффон считал «Историю животных» «до сих пор едва ли не лучшим из произведений, существующих по этому вопросу». Кювье писал, что «невозможно понять, каким образом один человек сумел собрать и сравнить множество частных фактов, предполагающих многочисленные общие правила». Ознакомившись с биологическими трудами Аристотеля, Сент-Илер утверждал, что он — «совершенно уникальное исключение в истории человеческого ума, и если что-либо должно удивлять нас здесь, то это не уникальность этого исключения, но самая его возможность».
Читая эти высокие похвалы биологических корифеев нового времени, следует помнить о том, что многие работы великого философа не дошли до нас. Как и его учитель Платон, Аристотель любил проповедовать устно, прогуливаясь в саду Ликея. Поэтому часть его трудов — краткие необработанные «конспекты» учеников школы перипатетиков, то есть прогуливающихся. Что касается архива философа, то прошло несколько столетий, прежде чем он был издан. Сначала бумаги перешли к Теофрасту, сменившему Аристотеля в Ликее, затем к лицеисту Нелею, увезшему их на свою родину. После смерти Нелея его родственники держали рукописи Аристотеля в сыром подвале, где многие листы сгнили или стали окончательно неразборчивыми. Потом архив продали некому афинскому библиофилу. И лишь Сулла, взявший в 86 г. до н. э. Афины и увезший творения Аристотеля в Рим, приказал издать их полностью.
Ботанические труды Аристотеля до нас не дошли. И вряд ли существовали у него крупные работы в этой области, так как его преемник Теофраст, вероятно, в подражание и дополнение трудов учителя, написал «Описание растений» и «О причинах растений». Возможно, что план этих книг был составлен совместно с Аристотелем, так как в философских школах древности было принято разделение труда по областям знания, разрабатываемого в рамках единой системы. В том, что великий мыслитель проявлял определенный интерес к ботанике, сомнений быть не может. Имеются сведения о его несохранившейся работе «De plant is», где разбиралось строение растений.
Среди множества биологических работ Аристотеля, составляющих треть его философского наследства, следует особо отметить капитальные труды по эмбриологии «Возникновение животных» и сравнительной анатомии «О частях животных». Последний чрезвычайно важен для аристотелевской системы классификации. Античный мыслитель четко формулирует в «Политике» свой основной методический принцип: «Если бы мы захотели описать виды животных, мы должны были бы сначала определить то, что необходимо всякому животному; например, некоторые из органов чувств и те органы, которые перерабатывают и доставляют пищу, как-то: рот и внутренности, а кроме того, те органы, посредством которых каждое из животных движется».
В работах Аристотеля не приводится окончательной классификации в том виде, к какому мы привыкли, но все же она представляется довольно четкой. Он пользовался только двумя таксонами: видом и родом. Причем «вид» он рассматривает как конкретное понятие, а «род» представляет как некоторую общность от современных подродов до семейств. Однако для «рода» намечено дальнейшее членение: Аристотель различает малые и большие роды. (Не следует забывать, что только Линней ввел деление по классам и прочим таксонам). Его определения, четкие и жесткие в других науках, приобретают в биологии достаточную гибкость. Он даже утверждает, что канон (а «канон» по-гречески значит «линейка») должен напоминать свинцовые податливые линейки, которые применяют строители на острове Лесбосе. Аристотель неоднократно писал, что в растительном и животном царстве нет резких границу а значит, всякое деление будет искусственно. Он прекрасно помнил конфуз, который случился с Платоном, попавшим в ловушку собственной догматической классификации. Диоген, узнав, что Платон определяет человека как «животное двуногое и бесперое», принес ему ощипанного петуха со словами: «Вот человек Платона!»
Аристотель считал критерием принадлежности к одному виду возможность давать потомство, но с некоторыми ограничениями. «Спаривание, согласное с природой, бывает между животными однородными; однако оно происходит и у животных, близких по природе, но не одинаковых по виду, если по величине они схожи, а время беременности одинаково». По этой причине он категорически отрицал реальность существования конеоленя или сфинкса, в которых верили многие античные ученые.
Все животное царство Аристотель вначале разделил на животных с кровью и без нее. Но так как он утверждал, что все кровеносные имеют спинной хребет, то эта классификация приближается к делению на позвоночных и беспозвоночных. Внутри позвоночных Аристотель различает живородящих, то есть наших млекопитающих, и яйцеродных, куда он относит птиц, пресмыкающихся, амфибий и рыб.
Но вот он встречает странные существа, нарушающие стройность его системы, — китов и дельфинов. Живут они в воде, внешний облик их напоминает рыб, но они рождают живых детенышей, кормят их молоком и к тому же лишены жабр. Аристотель, привычный к скальпелю, анатомирует их дыхательные пути. И в результате относит их не к рыбам (так считалось даже в XVI в.), а выделяет в особый раздел — китообразных. Так же решительно он справляется с проблемой летучей мыши. Птиц с зубами не бывает, — значит, летучая мышь — млекопитающее с крыльями. Туда же относится и тюлень, вскармливающий детенышей молоком.
Античный философ разбивает на четыре части царство бескровных животных, отличающихся способом размножения: мягкотелые, мягкоскорлупные, насекомые и черепокожие. Первые две образованы живородящими созданиями, третья — существами, проходящими стадию превращений, а последняя — это животные, способ размножения которых трудно установить, и возможно даже, что они самозарождаются. Как нетрудно понять из работ Аристотеля, мягкотелыми он называл головоногих моллюсков, исследованных им еще на Лесбосе; мягкоскорлупными числил ракообразных; к насекомым относил также пауков и червей, а черепокожими считал улиток, морских ежей и других брюхоногих и двустворчатых моллюсков. Основанием этой иерархической лестницы являются, по Аристотелю, асцидии, голотурии, губки, высшие и низшие растения, соседствующие уже с неорганической материей.
Описанная система для своего времени была чрезвычайно стройной и передовой. К тому же к ней добавлялись очень смелые, намного опережающие век идеи. Так, например, знаменитый принцип корреляции Кювье был открыт Аристотелем, и любимый пример французского натуралиста о несовместимости когтей с рогами также принадлежит мыслителю древности. Он не выделял человека из животного царства, а, сравнивая его тело с обезьяньим, просто ставил человека на высшую ступень. В «Никомаховой этике» Аристотель пишет: «По всей видимости, жизнь есть общее благо и для человека и для растений».
Создавая свою структуру животного царства, Аристотель в соответствии со своей философией хотел обнаружить в ней конечную цель, совершенную идею. Такой целью, по его мнению, является человек, венец творения. Он даже различал три вида души: питающую, которая появляется у растений; чувствующую, свойственную животным, и мыслящую, данную лишь человеку. Человеческий разум Аристотель объяснял не божеским даром, а тем, что человек, встав на ноги, далеко оторвался от земли. Четвероногие животные, существующие как бы в лежачем положении, прижимаются к праху и теряют способность мыслить. Спускаясь по «аристотелевой лестнице» вниз, мы видим, как четвероногие превращаются в многоногих, потом безногих и, наконец, в растения, вросшие в землю.
Но и здесь, верный своему принципу постепенности, он не проводит резких границ. «У большинства животных, — пишет Аристотель, — существуют признаки этих душевных состояний, которые у человека проявляются более отчетливо! Податливость или злобность, храбрость или трусость, боязливость или спокойствие, прямота или коварство и, в плане интеллектуальном, некоторая проницательность — таковы сходные с человеком черты, которые встречаются и у значительного числа животных, напоминая об органическом сходстве»…
Виламовиц справедливо сказал об Аристотеле, что его «не поцеловала Муза». Он был не восторженным поэтом, а скептическим исследователем. Однако в своих биологических трактатах философ часто переходил на совершенно иной, почти лирический лад. «Соловей поет непрерывно 15 дней и ночей, когда горы начинают зеленеть, потом он, правда, продолжает петь, но уже не постоянно; с течением лета он приобретает другой голос, перестает издавать разнообразные, щелкающие, переменчивые звуки, а издает простые, и окраску свою меняет, так что в Италии даже дают ему другое название в эту пору года». Приводя эти строки из «Истории животных», автор содержательной монографии об Аристотеле наш современник В. Н. Зубов справедливо замечает, что их написал тот же человек, «который анализировал парадокс Зенона, критиковал платоновскую теорию идеальных чисел или решал отвлеченнейшие вопросы логики».
Если бы Аристотель занимался только биологией, то имя его навсегда осталось бы на скрижалях науки. Но этот невысокий, картавый и плешивый человек, всегда щегольски одетый и тщательно причесанный, далеко не чуждый всем радостям жизни, словно легендарный царь Мидас, превращал в золото все, к чему бы ни прикасался. Он решил задачу о параллелограмме сил и доказал шарообразность Луны, развил теорию рычага и дал верное объяснение радуги, определил звук как колебание воздуха и заложил основы метеорологии… Его высокий авторитет многие века и двигал и тормозил науку. Уже в XVII столетии иезуиту Шейнеру, наблюдавшему солнечные пятна, собрат по ордену возражал: «Я читал несколько раз всего Аристотеля, у него нет упоминания об этих пятнах».
Жизнь Аристотеля по тем бурным временам была и счастливой и спокойной. Только под самый конец, когда после смерти Александра Великого антимакедонские настроения овладели афинскими гражданами, положение философа стало опасным. Страстные речи пламенного Демосфена подымали патриотов на борьбу за свободу. Считая Аристотеля македонофилом, афинские правители предъявили ему традиционное обвинение в неуважении к богам.
Навряд ли гениальный ученый так уж сочувствовал делам своего прославленного ученика. Он не одобрял ни его братания с варварами, ни попыток построить сверхдержаву. Аристотель считал, что военные государства «держатся, пока они ведут войны, и гибнут, лишь только достигли господства». Однако неуважение к богам (а какой философ застрахован от такого упрека?) было серьезным обвинением, и он решил уехать. Намекая на трагическую судьбу Сократа, Аристотель говорил, что он не хочет, чтобы «афиняне еще раз совершили преступление против философии».
Ему было тогда уже более шестидесяти лет. Со знанием дела, как всегда, он писал: «Так как старики прожили долго и во многом были обмануты и ошиблись, и большинство дел человеческих дурно, они ничего не утверждают с достоверностью… И все они полагают, но ничего не знают; в своей нерешительности они всегда прибавляют: может быть и пожалуй».
Он умер шестидесяти трех лет от роду от болезни желудка на острове Эвбее, откуда родом была его мать — Фестида.
Чарлз Дарвин, читая в последний год своей жизни «О частях животных», писал их переводчику: «Линней и Кювье были двумя нашими божествами, хотя и в весьма различных отношениях, а между тем они простые школьники в сравнении со стариком Аристотелем… До чтения вашей книги я никогда не отдавал себе отчета, благодаря какому огромному накоплению труда мы владеем даже самыми обыкновенными нашими знаниями».