Когда мы решили расширить нашу программу исследования чаек и провести сравнение между разными видами, наши мысли, естественно, сразу же обратились к одному из наиболее распространенных видов, значительно отличающемуся, как уже показал Ф. Кэркмен, и от серебристых чаек и от моевок, — к обыкновенной чайке.
И по удачному стечению обстоятельств как раз в тот момент, когда мы готовились приступить к изучению этого вида, в Оксфорд приехал молодой американский зоолог, намеревавшийся писать диссертацию о поведении птиц. Мартин Мойнайн, выпускник Принстонского университета, сразу же принял мое предложение заняться обыкновенной чайкой. Позже к нам присоединилась Рита Уайт (ныне госпожа Вейдманн). Мойнайн приступил к изучению внутривидовой враждебности и образования супружеских пар, а она занялась отношениями между родителями и птенцами. Еще позже Ули Вейдманн из Цюрихского университета, работавший в Бульдерне вместе с Конрадом Лоренцем, начал изучать различные аспекты поведения в период высиживания птенцов. На мою же долю снова выпала роль организатора исследований; я помогал каждому из них приступить к работе, наблюдал за ее началом и занимался съемками. Так мы и жили возле колоний обыкновенных чаек — иногда вдвоем, а иногда вчетвером.
Первый сезон мы провели на острове Сколт-Хед — узкой полоске песчаных дюн и соленых болот у норфолкского побережья. Здесь в двадцатых годах на болоте обосновалась колония обыкновенных чаек. Мы жили в единственном здании на острове — в хижине, специально построенной для биологических полевых исследований. Расположена она очень удобно, на внутреннем склоне песчаной гряды прямо над болотами.
Эта удивительная весна на Сколте будет всегда жить в нашей памяти. Нам никогда не надоедало смотреть на болота под нами, на то, как по извивающимся протокам в них незаметно проникает прилив — в весенние месяцы вода покрывала траву и у подножия нашей гряды плескалось обширное озеро. В часы отлива на болотах кормились пеганки, кроншнепы и другие кулики. Во время весенних перелетов на небольшой куст бирючины прямо против нашего окна садились белозобые дрозды — очень красивые и жизнерадостные птицы.
Пеганка — крупная утка, «пегая» окраска которой представляет собой сочетание белого, черного и ярко-рыжего цветов.
С холма позади хижины открывался вид на море, и в тихие летние вечера мы наблюдали, как дельфины и тюлени ловят рыбу на мелководье сразу же за песчаными косами. Однажды мы поймали на берегу тюлененка, и Рита Вейдманн воскликнула: «Ах, какие чудесные перчатки можно было бы сделать из такой шкурки!» Однако, как показывает фотография, в ее душе взяли верх благородные чувства.
Да, наш первый сезон на Сколте оставил у нас самые лучшие воспоминания, но, к сожалению, тамошняя колония чаек не слишком подходила для наших целей. Чайки гнездились в самой низменной части острова, и по пути к наблюдательным постам нам приходилось перебираться через несколько протоков, так что наше расписание слишком зависело от приливов. Это помешало нам осуществить нашу основную цель, но, с другой стороны, нам удалось собрать чрезвычайно интересный материал о поведении чаек, не приспособившихся к весенним приливам и наводнениям.
Некоторые наблюдения мы вели с вершины дюн, откуда нам был обеспечен широкий обзор. Сидя неподвижно по нескольку часов каждый день на одном и том же месте, мы вскоре приучили чаек к нашему присутствию и с помощью установленного на штативе полевого бинокля смогли увидеть много интересного, хотя трава была так высока, что нередко заслоняла чаек целиком или, во всяком случае, по шею. Поэтому для более детальных наблюдений нам приходилось ставить укрытия. Мы использовали небольшие брезентовые палатки размером метр на метр с окошками во всех стенах. Каждое окошко имело клапан, который можно было поднимать и опускать. Снаружи под окнами были пришиты карманчики, в которые вставлялись метелки травы — в яркие солнечные дни они служили достаточно надежной ширмой, скрывавшей внутренность палатки от посторонних взглядов.
Эти укрытия по многу недель стояли на одних и тех же местах, и птицы не только перестали их бояться, но, к сожалению, так с ними свыклись, что нередко устраивали на них свои обзорные посты. А единственное место, где наблюдатель никак не может следить за птицей, — это крыша его собственного укрытия. Я уж не говорю об удовольствии, которое испытываешь, когда чайка-самец вопит во всю мочь в пятнадцати сантиметрах от твоего уха!
На следующий сезон мы получили разрешение устроить свой лагерь на маленьком островке посреди пресного озера в восточной Англии; островок этот, как и находившаяся на нем колония чаек, был частной собственностью. Тут работа у нас пошла превосходно, но, к несчастью, все птенцы в трехнедельном возрасте погибли, и, так как владелец поместья, по-видимому, подозревал, что причиной их гибели было наше присутствие, на следующий год мы уже не рискнули вновь потревожить эту колонию. Я много лет вел подобные наблюдения за самыми разными чайками и знал, что такая повальная смертность никак не могла быть следствием нашего соседства, но поскольку доказать свою полную непричастность к ней мы были не в состоянии, то оказались в весьма неловком положении.
С этого времени мы устроили свою базу вблизи огромной колонии на полуострове Рейвенгласс в Камберленде. Владелец Рейвенгласса любезно разрешил нам поставить наши палатки и прицеп у южной границы дюн и производить все наблюдения и эксперименты, какие мы захотим. Обычно мы отправлялись туда в начале весны, и казенный «лендровер» мужественно буксировал полуторатонный прицеп от самого Оксфорда до Рейвенгласса, а потом еще три километра по песку до южного конца полуострова. После того как прицеп однажды безнадежно завяз в песке ниже высшей границы весенних приливов и его вытаскивал армейский вездеход, эту последнюю часть пути мы предпочитали преодолевать с помощью трактора, который брали у соседнего фермера.
Как и на Иннер-Фарне, больше всего хлопот в Рейвенглассе нам доставляло отсутствие пресной воды. Возить ее из городка через мелкий эстуарий было не так-то просто, но, к счастью, мы вышли из положения, закопав на дне глубокой песчаной ложбины рядом с лагерем большую бочку. Дождевая вода, проходя сквозь песок, профильтровывалась и наполняла нашу бочку.
Жизнь в Рейвенглассе была блаженством. Дюны понесли страшный ущерб из-за кроликов и ветровой эрозии, но эти открытые всем бурям холмы отличаются удивительной суровой красотой. С тех пор как практически все кролики в этой области погибли от миксоматоза, растительность, особенно в неглубоких влажных ложбинках, начала возрождаться буквально на глазах, показывая, какой может быть подобная местность, если в ней нет этих неразборчивых вегетарианцев. В отдалении виднеются горы Озерного края, однако очень часто они скрываются за завесой низко опускающихся туч, даже когда над плоским побережьем небо остается относительно ясным.
В целом по своему общественному устройству колонии обыкновенных чаек близки к колониям серебристых чаек и моевок. Обыкновенные чайки — явно общественные птицы, они скучиваются на относительно небольших площадях даже в тех случаях, когда вокруг еще много мест, не менее удобных для гнездования. Внутри колонии существует система территорий, принадлежащих отдельным супружеским парам. Они меньше, чем участки серебристых чаек, но больше, чем карнизы, на которых строят свои гнезда моевки. В нормальных условиях обыкновенные чайки единобрачны. Некоторые пары прилетают вместе, другие образуются уже в колонии. Родители высиживают и кормят птенцов вместе. Члены супружеской пары узнают друг друга, так же как и соседей.
В начале весны птицы, постепенно возвращающиеся с зимних квартир, собираются на полях и на берегу неподалеку от места, где из года в год возобновляется их колония. Они ищут корм либо на илистых низинах в эстуарии, либо на полях, где возбужденными стайками следуют за плугом. Еще до того, как чайки посетят будущие гнездовья, происходит много драк и начинаются брачные игры. Размещение в колонии обычно, хотя и не всегда, сопровождается теми же признаками неуверенности, тревоги и даже страха, как и у серебристых чаек или моевок. Эта неуверенность гораздо более заметна в местностях, удаленных от моря, где птицам приходится опускаться на ограниченный участок среди высокого леса, чем на плоском и открытом морском берегу. В лесистой местности туча птиц день за днем кружит над местами гнездовий, постепенно снижаясь, но так и не решаясь сесть на землю. Время от времени они перестают кричать и улетают — вначале взмывают над древесными вершинами, а затем все разом уносятся на поля. На другой день они опускаются пониже, на следующий — еще ниже, но на землю садятся только после нескольких подобных посещений. В Рейвенглассе же птицы, по нашим наблюдениям, ни разу не проявляли ни малейшей нерешительности — в один прекрасный день большая стая внезапно летела к дюнам и тут же садилась на песок.
Как только птицы опустятся на место гнездования, они начинают кричать и демонстрировать. В первое время нет никакой возможности разобраться в этой сумятице, но, внимательно следя за птицами, вы скоро начинаете понимать, что они дерутся, вторгаются на чужие территории, отступают, когда владелец кричит и принимает угрожающую позу, или же гоняют чужаков, покушающихся на их собственный участок. Через некоторое время вы уже узнаете отдельных птиц и обнаруживаете определенную последовательность в их поведении: многие день за днем возвращаются на одни и те же участки, хотя общая картина несколько затемняется из-за того, что одни чайки исчезают бесследно, другие меняют территории и непрерывно появляются все новые и новые птицы. Тем не менее некоторые общие тенденции ясны с самого начала.
Уже образовавшиеся супружеские пары обычно сразу же занимают территорию и остаются на ней — опускаются внутри ее границ почти всякий раз, когда возвращаются в пределы колонии. Попытки других птиц вторгнуться на участок владельцы встречают либо немедленным нападением, либо принятием угрожающих поз и криками. Нападения происходят не так уж часто, но иногда нам доводилось наблюдать длительные драки. Во время драки обыкновенные чайки энергично клюют друг друга, как правило, сверху, либо (когда схватываются две птицы) бьют соперника сложенными крыльями. Такие формы драки обычны для всех чаек. Но в отличие от серебристых обыкновенные чайки, как правило, не бегут навстречу противнику, а летят.
Различные демонстрации обыкновенных чаек также сходны с демонстрациями серебристых чаек. Мойнайн изучил эти позы самым подробным образом — он сравнил их с движениями реального нападения и бегства, отметил те случаи, когда они чередовались с драками или иным поведением, а также проанализировал ситуации, в которых птицы принимали каждую позу. Он установил, что в основе демонстраций лежат те же причины, что и в основе угрожающих поз других животных, то есть, судя по всему, эти позы порождаются одновременным возникновением двух противоположных стремлений — стремления напасть на чужака и стремления бежать от него. Эта двойственность побуждений вызывает у птицы внутренний конфликт, и в результате она не нападает и не обращается в бегство, а принимает угрожающие позы и издает угрожающий крик.
Очень обычная демонстрация — это так называемая «наклонная поза», принимая которую чайка испускает особый «долгий крик». Заметив, что к нему по воздуху или по земле приближается другая чайка, самец вытягивает шею и испускает несколько протяжных хриплых звуков. В отличие от серебристой обыкновенная чайка, начиная кричать, не выгибает шею и, следовательно, не демонстрирует «откинутой позы» — каждый крик испускается в наклонной позе, хотя точный угол наклона и степень изгибания шеи от случая к случаю несколько варьируют. Поскольку эта поза часто предшествует непосредственному нападению, она должна выражать агрессивное настроение. На это указывают и приподнятые кистевые сгибы крыльев — верный признак намерения напасть. Тем не менее птица в этой позе, уже кинувшаяся в атаку, часто останавливается на полдороге, особенно в том случае, если противник только приблизился к границе ее территории, но не вторгся в нее. Подобное прекращение уже начатого нападения указывает на то, что наклонная поза порождается не одной лишь агрессивностью, по в какой-то мере и страхом. Это подтверждается и тем, что птицы по нескольку раз бросаются на противника и сразу же отступают.
При враждебных столкновениях наблюдается и «вертикальная» угрожающая поза. Она очень похожа на соответствующую позу у серебристых чаек (у моевок что-либо подобное отсутствует), но обыкновенные чайки поднимают кистевые сгибы крыльев гораздо заметнее, чем серебристые. Когда принявшая эту позу птица переходит в нападение (что случается часто), можно наблюдать все промежуточные стадии между простым приподниманием кистевых сгибов и полным развертыванием крыльев для полета навстречу противнику. Поэтому, истолковывая побуждения, скрывающиеся за этой позой, мы используем дополнительный критерий — ее конкретные характеристики. Сравнивая ее с непосредственным нападением, тут же убеждаешься, что она включает некоторые его элементы. И все же птица, принявшая вертикальную угрожающую позу, вовсе не обязательно начинает драку, а довольно часто останавливается, приблизившись к противнику; это происходит почти всегда, если противник не уступает сразу же. Именно в таких случаях, когда нападающего совершенно ясно удерживает страх, он принимает наиболее угрожающий вид — шея раздута, кистевые сгибы отчетливо приподняты. Точно так же рассерженный человек, стараясь сдержаться (или попросту струсив), сжимает кулаки.
Третья поза (наиболее обычная для этого вида), наблюдающаяся в моменты враждебных столкновений, — «распластанная» поза. Птица принимает горизонтальное положение, нередко становясь прямо перед противником, и выставляет клюв вперед. Это очень напоминает зачаточное движение кусания, наблюдающееся, хотя и не часто, у серебристых чаек и у моевок (у последних мы называли это движение «тыканьем»). Хотя у обыкновенных чаек эта поза редко сопутствует реальному кусанию, ее тесная связь с враждебными столкновениями и сходство с «тыканьем» моевок не оставляют сомнения, что и она порождается одновременно возникающими стремлениями к нападению и к бегству.
Четвертая угрожающая поза — «кашляние» — также была уже знакома нам по другим видам чаек. «Кашляющая» чайка нагибается, направляет клюв вниз и с приглушенными ритмичными криками словно клюет землю, хотя в действительности касается ее редко. Происхождение этой демонстрации не вполне ясно, но существуют довольно четкие признаки — наиболее явные у моевок, — что поза эта представляет собой смещенное поведение, повторяющее движение гнездостроения. Согласно нашей современной точке зрения, это движение тоже порождается внутренним конфликтом между стремлениями к нападению и бегству, вероятно, при весьма высокой интенсивности того и другого.
Более подробный анализ этих поз мог бы завести меня слишком далеко. По-видимому, толкование, которое я привел тут, в общем должно быть верным, но при этом мы твердо убеждены, что выяснили картину отнюдь не полностью. Например, для каждой из этих поз существуют незначительные отклонения от типичной формы, и мы полагаем, что в какой-то мере эти варианты определяются соотношением интенсивности двух противоречивых побудительных стремлений. Так, например, птица в наклонной позе отгибает шею и задирает клюв в тот момент, когда ее страх усиливается. Распластанная поза, по-видимому, неодинакова у более агрессивных и у более робких птиц — у последних есть тенденция задирать клюв.
Потребуется еще несколько сезонов систематических наблюдений, чтобы подробно проанализировать побуждения, скрывающиеся за этими позами, и вполне возможно, что нас ожидает немало сюрпризов.
Все эти позы, безусловно, выполняют сигнальную функцию — с их помощью чайка передает своим сородичам ту или иную информацию. Это видно по тем реакциям, которые следуют в ответ на эти позы. Например, едва какая-нибудь птица направится к другой; приняв вертикальную угрожающую позу, последняя начинает бочком отходить. Чайки даже разбираются, кому из них адресована та или иная поза; часто озабоченность проявляет только одна из обитательниц колонии — та, к которой поворачивается принявшая угрожающую позу чайка, все же остальные не обращают на происходящее ни малейшего внимания, даже если птица в позе угрозы проходит в двух-трех десятках сантиметров от них. Многочисленные «естественные эксперименты» такого рода не оставляют никаких сомнений в запугивающем воздействии угрожающих поз: сталкиваясь с контругрозой, агрессор нередко улетает или прекращает уже начатое было нападение. С другой стороны, при определенных обстоятельствах угрожающая поза может навлечь на принявшую ее птицу ярость другой птицы; такое провокационное воздействие угрожающей позы можно часто наблюдать, когда птица принимает эту позу, находясь в пределах чужой территории; подобные промахи весьма обычны в пограничных спорах, где замешано несколько птиц.
Мы были бы рады получить более точные экспериментальные данные о таких явлениях, но это оказалось чрезвычайно сложным. Провоцирующее воздействие чучела, помещенного на индивидуальный участок, доказать просто: такие чучела подвергаются яростному нападению, даже если им придана нейтральная поза. Мы надеялись, что сравнительное изучение степени ярости, которую вызовет та или иная поза чучела, не составит особых затруднений, но Рита Вейдманн скоро убедилась, что число экспериментов, достаточное для получения обоснованных выводов, потребует огромного количества моделей, так как чучела одно за другим погибали под клювами рассерженных чаек. Раз начавшееся нападение можно было остановить, только выскочив из укрытия, а это вообще распугало бы чаек, так что нам приходилось сложа руки ждать, пока на помощь к чучелу не придет сторож, к которому чайки привыкли. Однако чаще всего до его вмешательства модель уже успевала основательно пострадать; нередко после двух-трех опытов от чучела оставались одни клочья.
Тем не менее мы успели заметить кое-что интересное. Например, однажды самец яростно набросился на чучело в распластанной позе и начал клевать его и бить. В результате чучело наклонилось так, что его клюв задрался кверху, как у самки в «сгорбленной позе», когда она просит корма. Самец сразу же прекратил нападение, перестал сердито кричать, наклонился и отрыгнул из зоба большого дождевого червя, как это делают самцы, кормящие самок! Однако данные, которыми мы пока располагаем, не выходят за пределы таких вот случайных результатов, и мы все еще работаем над улучшением чучел.
К настоящему времени с помощью опытов такого рода твердо установлено одно: нападение вызывает голова чужака.
Подобные же опыты проделывались этологами, изучавшими реакцию певчих птиц на кукушку. Голова кукушки без туловища вызывала у пернатых столь же агрессивную реакцию, как и целое чучело.
Хаксли и Фишер продемонстрировали, что голова чайки, помещенная вблизи гнезда, подвергается яростному нападению. Рита Вейдманн получила такой же результат, и мы располагаем фильмом с убедительными кадрами одновременного нападения трех владельцев смежных участков на голову без туловища, а дальше видно, как те же чайки с полным безразличием смотрят на безголовое туловище, стоящее на том же самом месте. Ни Хаксли с Фишером, ни мы не сумели обнаружить заметного различия в реакции на белые и коричневые головы, и все же я убежден, что подобное различие существует (хотя, вероятно, не очень явное).
Мы часто размышляли, почему у одного вида столько разных угрожающих поз. Ответ, возможно, заключается в том, что эти позы имеют разный смысл, как, по-видимому, уже твердо установлено для некоторых из них. Вертикальная угрожающая поза, например, как будто соответствует относительно сильному и почти ничем не сдерживаемому стремлению напасть, тогда как «кашляют» птицы, в данный момент удерживаемые страхом, но готовые вступить в драку, если к ним подойдут слишком близко. Кроме того, насколько можно судить, позы типа наклонной отражают более низкий абсолютный уровень внутреннего конфликта (нападение — бегство), чем тот уровень, который определяют позы типа «кашляния». Хотя мы не можем претендовать на исчерпывающее раскрытие этой проблемы, тем не менее представляется очень вероятным, что тут большую роль играют именно абсолютная и относительная степень интенсивности побуждений. К тому же противники по-разному реагируют на разные позы и в общих чертах примерно так, как этого и можно было бы ожидать. Вряд ли приходится сомневаться в правильности общего вывода, то есть в том, что эти позы в первую очередь выражают враждебность и порождаются одновременно действующими стремлениями напасть на врага и бежать от него.
В процессе этих враждебных столкновений можно наблюдать и другие формы поведения, что, несомненно, связано с состоянием напряжения, в котором находится птица, но нам не известно, оказывает ли такая деятельность воздействие на других особей. Иногда рассерженный самец начинает энергично стучать клювом по земле. Это может показаться нелепым, и все-таки, судя по характеру этого движения, представляется вполне вероятным, что он действительно сражается с землей, то есть что здесь мы имеем дело с крайним случаем так называемого «переадресованного» нападения. Подобная вещь происходит в тех случаях, когда птица, очень рассерженная другой, почему-либо не может на нее напасть. Случаи такого рода, хотя и не в столь крайних проявлениях, часто наблюдаются и у людей; например, если глава семьи получит нагоняй от начальства, то, вернувшись домой, он, возможно, будет… ну, скажем, не слишком вежлив с женой. Да и на такие нелепые поступки, «как избиение земли», мы, люди, тоже вполне способны. Кто из нас не видел, как взбешенный человек пинает стул; бьет кулаком по двери или швыряет книгу через всю комнату, хотя его гнев вызвал не этот неодушевленный предмет, а другой человек?
Еще одним признаком внутреннего напряжения у обыкновенных чаек служит чистка перьев. Как правило, в таких случаях птицы строго стереотипными движениями чистят боковые и плечевые перья.
В последние годы мы, кроме того, начали обращать больше внимания на отворачивание головы. Вначале мы заметили это движение, наблюдая процесс ухаживания; здесь оно настолько бросается в глаза, что проглядеть его попросту невозможно, но об этом — ниже. Мы предположили, что оно связано исключительно с брачным поведением и существует только у этого вида. Но с тех пор мы обнаружили его у моевок (у них это движение наблюдается во время драк — голову отворачивает побежденная птица) и у серебристых чаек. У обыкновенных чаек мы часто замечали это движение перед дракой или во время нее. По-видимому, у всех этих видов отворачивание головы порождается стремлением обратиться в бегство, но самого бегства не происходит, так как птица одновременно чувствует себя вынужденной остаться на месте. У моевок это средство защиты, к которому прибегает подвергшаяся нападению птица, но обыкновенные чайки проделывают это движение, даже когда бросаются в нападение. В настоящий момент мне к вышеизложенному добавить больше нечего — это просто одна из тех проблем, которые требуют дальнейшего пристального изучения.
Мойнайн много времени посвятил изучению процесса образования супружеских пар; его можно наблюдать на протяжении всего брачного сезона, хотя, конечно, заметно чаще в начале. На Сколт-Хед весенние приливы, смывавшие гнезда, вынуждали птиц не раз и не два начинать новый цикл, и для каждого цикла многие пары образовывались заново. Во все колонии молодые птицы прилетают в июне и даже в июле, и нередко они проделывают хотя бы часть брачного церемониала.
Все начинается с того, что самцы захватывают небольшие временные участки, иногда в самой колонии, но чаще возле ее границ. Это так называемые предварительные территории. Такие самцы ведут себя все время настороженно и постоянно осматриваются по сторонам. Стоит какой-нибудь чайке пролететь мимо на расстоянии пятнадцати-двадцати метров, как он реагирует на это «долгим криком». А поскольку в воздухе над большой колонией постоянно находится множество чаек и «долгий крик» испускают все птицы, протестующие против возможного вторжения, места обитания обыкновенных чаек характеризуются несмолкающим оглушительным гомоном — обстоятельство, которое нас только радовало, потому что в укрытиях можно было не соблюдать тишины. Наблюдатели свободно переговаривались, не опасаясь спугнуть птиц, и стрекотание кинокамеры заглушалось также вполне надежно.
Среди птиц, кружащих над колонией, обязательно найдется несколько одиноких самок. В отличие от агрессивных самцов, сильно и резко взмахивающих в полете крыльями и почти постоянно гоняющихся за другими птицами, самки летают спокойно и крыльями взмахивают коротко и плавно. Время от времени самка опускается на землю возле кричащего самца. Затем начинается спектакль, который вначале ставил нас в совершенный тупик, пока мы не убедились, что это особый вариант широко распространенного явления. И самец и самка принимают распластанную позу, остаются в ней несколько секунд, а потом и тот и другая внезапным рывком принимают вертикальную позу и таким же резким рывком отворачивают головы друг от друга.
Часто между позами самца и самки наблюдается небольшое, но важное различие: его шея вздута, клюв направлен вниз, она же прижимает перья к туловищу, а клюв чуть-чуть задирает.
Отсутствие у чаек полового диморфизма в окраске должно компенсироваться поведенческим половым диморфизмом. Как мы видим, позы самца и самки на определенных стадиях образования пар не только различны, но и характеризуются прямо противоположными чертами.
Обе птицы поднимают кистевые сгибы крыльев. Их позы очень напоминают вертикальную позу, но у самки заметно больше признаков страха, чем у самца. Таким образом, исходя из поведения птиц, мы должны заключить, что самец, когда он кричит перед тем, как самка опустится на землю, по преимуществу агрессивен; что самку влечет к самцу; что после того, как она опустится на землю, обеими птицами руководят одновременно агрессивность и стремление к бегству, сохраняющиеся и тогда, когда они принимают вертикальную позу, но в этот последний момент взаимный страх заставляет их отвернуть головы друг от друга. Такое поведение может показаться удивительным у птиц, подыскивающих себе пару, однако и другие признаки свидетельствуют о том, что они находятся в состоянии чрезвычайного напряжения, в котором к сексуальным побуждениям примешиваются агрессивность и страх. Например, на этом этапе самец иногда клюет самку и гонит ее. И даже если он не проявляет никакой открытой агрессии по отношению к ней, ее присутствие нередко делает его гораздо более нетерпимым к соседним птицам. А иногда ее присутствие заставляет его яростно клевать землю. Признаки страха у самки более чем очевидны. При малейшем движении самца она подпрыгивает или хотя бы отворачивает голову. Очень часто на этом раннем этапе она довольно быстро улетает.
Далее, все наши сведения о стимулах, вызывающих враждебные реакции самца, не только не идут вразрез с предположением, что самка пробуждает в нем враждебность, но, наоборот, заставляют ожидать именно этого. Враждебность вспыхивает в нем всякий раз, когда на его территорию вторгается другая обыкновенная чайка, и, поскольку оперение обеих полов очень сходно (различать их способен только опытный наблюдатель), появление самки, естественно, несет в себе хотя бы часть стимулов, вызывающих враждебную или полувраждебную реакцию.
Эти выводы из нашего анализа поз, связанных с брачным поведением, и угрожающих поз представляются мне одним из наиболее интересных результатов нашей работы. Они бросают свет на происхождение и смысл сложнейших демонстраций периода ухаживания и позволяют понять, почему эти демонстрации вообще развились. Враждебность играет такую важную роль в обеспечении супружеских пар необходимым жизненным пространством, что вид, вероятно, не способен от нее отказаться. А поскольку враждебность вызывается стимулами, связанными с появлением чужака, самец, должно быть, не может сразу же принять самку, но впадает в состояние внутреннего конфликта, едва она приближается.
Вот почему функция «отворачивания головы», по-видимому, чрезвычайно важна. Воздействие этого движения на чайку того же вида просто поразительно: стоит птице отвернуть голову от противника, и тот словно утрачивает способность к нападению. Это особенно заметно во время драк у моевок, но тот же эффект наблюдается и у обыкновенных чаек. Особенность движений типа «отворачивания головы» состоит в том, что они не предотвращают нападения, отпугивая нападающую птицу, а, наоборот, как будто оказывают успокаивающее, умиротворяющее воздействие. Вот почему «отворачивание головы» мы назвали «церемонией умиротворения». Такая церемония важна именно потому, что в ухаживании присутствуют враждебные тенденции; пока самец и самка испытывают взаимное недоверие и реагируют друг на друга принятием угрожающих поз, им просто необходим какой-то умиротворяющий жест. Каким образом поза, порожденная одновременным возникновением страха и потребности остаться на месте, приобрела в процессе эволюции эту умиротворяющую функцию, пока еще не известно.
В этом плане было проанализировано брачное поведение и других животных. Поведение зябликов и других птиц, а также таких рыб, как колюшки, голавли, гуппии и Chromides, дает много подтверждений того, что конфликтная теория брачного поведения в своей основе должна быть верна. Однако у разных видов это проявляется по-разному, и более подробное обсуждение вопроса увело бы меня слишком далеко от темы.
Если такое объяснение брачного поведения у обыкновенных чаек правильно, то каким образом птицы вообще умудряются разбиться на пары? Ответ на этот вопрос дают дальнейшие наблюдения за их брачным поведением. Вначале самка опускается на землю возле одного самца, но вскоре улетает от него. Затем она может посетить других самцов (иногда нескольких подряд), а может и вернуться к первому. Кажется, что одни самки влюбляются с первого взгляда, а другие делают выбор, только пококетничав с несколькими самцами. Когда самка более или менее привязывается к одному самцу, она посещает его снова и снова, и каждый раз обе птицы проделывают полную церемонию: распластанная поза, вертикальная поза, «отворачивание головы». Но характер этого ритуального приветствия изменяется. Признаки страха у самки постепенно исчезают, Она уже не так плотно прижимает перья, уже не так сильно вытягивает шею; она подходит к самцу гораздо ближе и менее склонна сразу же обращаться в бегство. Самец сохраняет агрессивные наклонности, но уже редко клюет подругу и предпочитает давать выход своей агрессивности, нападая на других самок. Члены супружеской пары знают друг друга, и постепенное смягчение напряженности, враждебности и недоверия, весьма вероятно, объясняется тем, что птицы начинают привыкать друг к другу, а достигается это, по-видимому, благодаря повторным встречам и умиротворяющему отворачиванию головы,
После достижения этой стадии дальнейшее происходит так же, как и у других чаек, Самка выпрашивает корм, и самец кормит ее. Вскоре они спариваются. Перед этим актом они, как и другие чайки, вскидывают головы тем же движением, к какому прибегает самка, выпрашивая корм.
Затем пара покидает предварительную территорию, — во всяком случае, если она находилась за пределами колонии — и вместе отправляется «на поиски квартиры», то есть отыскивает внутри колонии еще не, занятый подходящий участок, который сразу же начинает защищать от всех прочих чаек. Этот этап характеризуется большим числом драк и враждебными криками, так как здесь происходит установление границ с территориями, уже занятыми другими парами.
В этом процессе есть многое, чего мы пока до конца не понимаем. Мы все еще неспособны заранее предсказать, какую именно позу примет птица, встретившись с другой, а это означает, что мы еще не вполне понимаем, чем эти позы определяются. Мы ищем новые способы для экспериментального изучения этого процесса, в частности планируем дополнительные опыты с моделями и зеркалами. Но мы не можем заранее сказать, прольют ли они свет на эту проблему. Некоторые из моих коллег сомневаются в наших шансах на успех, но я считаю, что попробовать все же следует. До сих пор с каждым сезоном мы делали хотя бы маленький, но шаг вперед. Как правило, всегда есть смысл продолжать начатые исследования и отыскивать новые методы изучения проблемы.