Факультет

Студентам

Посетителям

Обыкновенные чайки. II

Как я уже упоминал, мы начали вести наблюдения за обыкновенными чайками в первую очередь для того, чтобы, сравнив их поведение и позы с поведением и позами других чаек, получить данные об эволюционном происхождении и развитии подобных демонстраций.

Эта работа еще не завершена. Тем не менее, занимаясь ею, мы обнаружили, что в Рейвенглассе очень удобно изучать и всевозможные другие проблемы. А так как мы уже вложили немалые средства в такое дорогостоящее и во многом специализированное оборудование, как автомобиль, жилой прицеп, бочки для питьевой воды, палатки, примусы брезентовые укрытия и прочее, и прочее, нам, естественно, не хотелось расставаться с Рейвенглассом, когда мы только-только начали осознавать, на сколько еще вопросов нам надо найти ответ. Поэтому мы расширили нашу программу — и не пожалели об этом. Хотя следует признать, что продвигаемся мы медленно, но все же некоторые из уже полученных результатов достойны упоминания.

Цикл размножения у обыкновенных чаек, как и у подавляющего большинства других животных, состоит из нескольких этапов. Начинается все с агрессивного поведения, затем образуются пары, после чего следует период в основном сексуального поведения; потом птицы строят гнезда, вслед за этим начинают насиживать яйца, а когда вылупляются птенцы, родители охраняют и кормят их. Поскольку о причинах, определяющих эти основные сдвиги в поведении птиц, известно очень мало, Вейдманны решили, что рейвенгласские чайки могут послужить хорошим материалом для изучения этих причин.

Некоторые их наблюдения касаются начала периода насиживания. Чайки отнюдь не в любой момент готовы сесть на яйца, и, следовательно, начало периода насиживания отчасти зависит от какой-то внутренней перемены, когда у птицы возникает «настроение насиживания». А чтобы она приступила к насиживанию, ей необходим еще и зрительный стимул — вид лежащих в гнезде яиц.

Мы решили прежде всего исследовать воздействие внешних стимулов и начали работу в двух направлениях. Предлагая птицам в «настроении насиживания» модели яиц, различавшиеся цветом, величиной, формой и т. п., и наблюдая их реакции, мы получили возможность проанализировать те стимулы, которые определяют для чайки яйцо. Этот анализ научал Мойнайн. Работа оказалась чрезвычайно трудоемкой, а так как он занимался этой проблемой в дополнение к своей основной теме, эти исследования еще далеко не доведены до конца. Но один чрезвычайно интересный результат уже получен. Обыкновенные чайки, так же как серебристые чайки и кулики-сороки, решительно предпочитают яйца намного больше нормальной величины: они неизменно выбирали яйца, которые в линейном измерении были вдвое больше их собственных (то есть по объему превосходили их в восемь раз), и прилагали отчаянные усилия, чтобы насиживать именно эти модели. Были проведены предварительные исследования многих других аспектов проблемы «узнавания яйца». Она оказалась гораздо более сложной, чем мы ожидали, и в настоящее время можно сказать только, что мы надеемся впоследствии заняться ею более серьезно.

Вейдманны, ставившие себе целью изучить стремление к насиживанию, прежде всего предложили чайкам нормальные яйца на разных этапах цикла размножения: до того, как испытуемые птицы сами начинали откладывать яйца, во время насиживания собственных кладок и после того, как при обычных обстоятельствах их собственные птенцы уже вылупились бы. Беда была в том, что чайки, у которых еще не проснулось стремление к насиживанию, отнюдь не всегда просто оставляют яйца без внимания, но довольно часто их съедают. Поэтому к нашему снаряжению пришлось добавить деревянные яйца. Лаборатория занялась массовым изготовлением приличных имитаций яиц обыкновенных чаек — занятие, которое, судя по всему, представлялось некоторым из наших коллег довольно легкомысленным. Чайки охотно принимали эти деревянные модели вместо собственных яиц. Мы подкладывали модели в пустые ямки, владельцы которых были известны, а затем вели регулярные наблюдения за реакциями этих птиц до тех пор, пока они не начинали откладывать собственные яйца. Разумеется, мы не могли знать заранее, когда именно наступит этот момент, а потому нам не удалось поставить аккуратные серии из равного числа опытов, с тем чтобы интервалы между началом опыта и появлением настоящих яиц варьировались от длинных до очень коротких.

Многие птицы начинали насиживать преждевременно появившиеся яйца. Некоторые изъявляли такую готовность за целых две недели до того, как откладывали свое первое яйцо, другие — только за два-три дня до этого. Выяснилось также, что чайки готовы насиживать яйца гораздо дольше нормального срока — факт, известный и для многих других птиц.

Готовность садиться на яйца до начала нормального периода насиживания проявляли не только самки, но и самцы, которые у чаек принимают в насиживании равное участие со своими подругами. Индивидуальные колебания были тут очень велики. Некоторые птицы садились на модели за 18 дней до появления настоящих яиц, но другие (3 птицы из 8 проверенных) продолжали игнорировать подложенные яйца еще за 4 дня до начала кладки. Как обычно, появились осложняющие моменты: например, некоторые птицы переворачивали яйца, на которые так и не садились, многие клевали модели перед тем, как сесть на них или перестать их замечать, другими словами, если бы яйца были настоящими, эти птицы их повредили бы и почти наверняка съели бы. Такое клевание яиц показывает, что стремление к насиживанию здесь не было полноценным, так как яйца своей кладки чайки никогда не клюют. Либо эту тенденцию сводит на нет самый акт кладки, либо она исчезает перед началом кладки — во всяком случае, в отношении собственных яиц.

Эти опыты (всего только предварительная подготовка к серьезному изучению стремления к насиживанию) неожиданно помогли обнаружить явления совсем другого порядка. Многие чайки, которые сели на деревянные яйца задолго до того, как должен был подойти срок, так и не приступили к кладке, причем число таких птиц было настолько велико, что просто невозможно предположить, будто все они при других обстоятельствах все равно не начали бы откладывать яйца. Нет, очевидно, присутствие деревянных моделей вообще помешало развитию у них яиц. Это была полная неожиданность, так как чаек принято считать «детерминированными несушками», то есть видом, у которого количество яиц в кладке определяется внутренними факторами, так что самку нельзя заставить отложить больше или меньше яиц, забирая снесенные или подкладывая лишние. Другие виды можно «доить» почти до бесконечности, унося только что отложенное яйцо.

Хотя двое других исследователей (Палудан и Саломонсен) уже продемонстрировали, что серебристые чайки не являются абсолютно детерминированными несушками, что на них можно воздействовать, эти данные имело смысл подтвердить и расширить. Вейдманн скоро обнаружил, что при определенных обстоятельствах похищение яиц может заставить чайку отложить лишнее яйцо или даже несколько. Для этого требовалось забрать первое яйцо почти сразу же после того, как оно будет отложено, или же первое оставить, но второе забрать немедленно. Однако, если первые два яйца чайке оставляли, а забирали третье, она уже не откладывала лишних яиц. Тем не менее ее можно заставить отложить подряд шесть и даже семь яиц, без промедления забирая только что снесенные яйца.

Стало ясно, что чайка способна откладывать более трех своих обычных яиц. Исследуя яичники самки перед тем, как она должна была снести первое яйцо, мы находили минимум четыре хорошо развитых яйца, а также большой запас еще только начинающих развиваться. При нормальных обстоятельствах, однако, четвертое яйцо рассасывается до того, как подходит его очередь. Тем не менее в некоторых опытах и это четвертое яйцо и следующие развились до конца и были отложены. Следовательно, должен существовать механизм, который при нормальных обстоятельствах прекращает этот процесс. Возможно, тут действуют стимулы (либо зрительные, либо осязательные), которые чайка получает от полной кладки из трех яиц. Однако в некоторых опытах бывало достаточно одного яйца, чтобы птица прекращала кладку!

Вейдманн считает, что тормозящее влияние зависит не прямо от яиц, а от возникновения стремления к насиживанию. Оно развивается при непрерывном воздействии яиц; если одно яйцо пролежит в гнезде достаточно долго, это вызовет у птицы необходимое состояние. Наступает оно постепенно; в нормальных условиях чайка начинает регулярное насиживание примерно ко времени откладки второго яйца или чуть раньше, и тут, возможно, скрывается объяснение, почему птица продолжает откладывать яйца, когда их у нее сразу же забирают, и почему, если первое яйцо оставлено, а изъято второе, некоторые птицы откладывают четвертое яйцо, а другие нет; это зависит от того, сколько времени птица уже насиживала яйца к тому моменту, когда у нее забирают второе яйцо. Таким образом, в конечном счете завершение кладки частично зависит от присутствия в гнезде хотя бы одного яйца. Влияние тут опосредствованное: появление яйца порождает стремление к насиживанию, которое прекращает развитие яиц в яичниках. Это, кроме того, объясняет, почему птицы, получившие деревянные яйца до начала собственной кладки, вообще не откладывали яиц: еще задолго до кладки стремление к насиживанию у них становится достаточно сильным, чтобы вызвать рассасывание даже первого яйца.

Следовательно, эти факты демонстрируют влияние, которое присутствие яиц в гнезде оказывает на стремление к насиживанию и, помимо этого, на развитие яиц и на их откладывание. Кроме того, они дают нам некоторое представление о своеобразном взаимоотношении между поведением и такими внутренними процессами, как развитие яиц в яичниках. Вопрос о том, каким образом контролируются соответствующие процессы у самцов, остается открытым.

Проблемы насиживания мы в наших исследованиях коснулись еще и под другим углом. Мы часто замечали (вначале не придавая этому никакого значения), что чайки, как и другие птицы, нередко начинают постройку нового гнезда уже после того, как настоящее гнездо давно готово и яйца отложены. Постепенно мы осознали, что между стремлением к насиживанию и этим на первый взгляд бессмысленным строительством существует какая-то связь. Мы начали точно отмечать, когда именно сидящая на яйцах или хотя бы находящаяся в соответствующем периоде птица занимается подобным строительством, и обнаружили, что это, как правило, происходит в следующих ситуациях: 1) когда один из супругов пытался сменить другого, сидящего на яйцах, а тот не желал уступить ему место; 2) сразу же после такой смены; 3) непосредственно перед тем, как птица поднималась с яиц, чтобы их перевернуть; 4) когда сидящая на яйцах птица видела второго супруга, возвращающегося после долгого отсутствия, и 5) когда вылупившиеся птенцы выбирались из-под птицы, сидящей в гнезде.

Экспериментируя с моделями яиц, мы, кроме того, заметили, что птицы часто начинали делать «строительные движения», когда сидели на моделях необычной формы или на пустом гнезде. Все это вместе взятое, на наш взгляд, указывало, что постройка гнезда могла служить «выходом для нервного возбуждения», своего рода смещенным поведением у той птицы, которая в период насиживания почему-либо не находит удовлетворения своей потребности, например когда ее партнер не дает ей сидеть на яйцах или сами яйца чем-то ее тревожат.

Можно было бы найти несколько способов экспериментального изучения этой проблемы, а изучить ее следовало по многим причинам. Мойнайн начал с серии опытов, во время которых наблюдал «строительную деятельность» у чаек, сидящих на нормальной кладке из трех яиц, и у тех, у которых он изъял одно, два или все три яйца. Он обнаружил, что строительная деятельность возникала тем чаще и была тем интенсивнее, чем больше яиц исчезало. Птицы, сидевшие на пустом гнезде, даже специально улетали за строительным материалом и притаскивали его в довольно большом количестве; между частотой и интенсивностью строительной деятельности и числом недостающих яиц имелась прямая зависимость. Складывалось впечатление, что стимулы, получаемые птицей от яиц, которые она насиживает, должны «сигнализировать» о полной и нормальной кладке; неполнота сигнала создает соответствующую степень неудовлетворенности. Почему птица в такой ситуации испытывает неудовлетворенность, то есть является ли эта неудовлетворенность прямым следствием ненормальных стимулов или же ненормальные стимулы вызывают тревогу, вступающую в конфликт со стремлением к насиживанию, — этот вопрос все еще остается открытым, хотя некоторые наблюдения свидетельствуют в пользу первого предположения.

Чрезвычайно интересен тот факт, что такая строительная деятельность, во всяком случае, не объясняется отсутствием у птицы возможности производить «движения насиживания». Даже на пустом гнезде она сидит в нормальной позиции. Далее, не ясно, почему неудовлетворенная потребность этого типа должна вызывать именно «строительные движения», а не какое-нибудь другое поведение. Опыты Мойнайна, однако, — всего лишь первый шаг, и они вполне заслуживают продолжения, так как пока еще вообще не ясно, что именно вызывает неудовлетворенность, а что, наоборот, удовлетворение.

Всем подобным исследованиям сопутствует общая серьезная трудность: брачный сезон короток и для решения каждой конкретной проблемы исследователь располагает лишь несколькими неделями в году. Однако в целом цикл размножения длится несколько месяцев, и так как с любым его этапом связано множество интереснейших проблем, мы вместе с птицами переключаемся с одного этапа на другой, из года в год понемногу добавляя новые результаты к уже полученным.

И каждый год наступает пора появления птенцов. Это означает полное переключение на родительское поведение. Подкладывая птенцов раньше или, наоборот, позже нормального срока, можно изучить роль внешних обстоятельств и внутренних перемен точно так же, как при начале насиживания. Пока Рита Вейдманн успела поставить лишь незначительное число опытов такого типа. Она подкладывала пуховиков в гнезда птицам на разных этапах насиживания. Против ожидания птицы почти всегда их принимали; несколько птенцов, подложенных менее чем через десять дней после того, как было снесено первое яйцо, были выброшены из гнезда, а, с другой стороны, одна чайка приняла (то есть грела и кормила) птенца на следующий день после того, как отложила свое первое яйцо. Был случай, когда чайка приняла пуховика, еще не отложив и первого яйца!

Однако это вовсе не означает, что птица, настроенная на насиживание, обязательно примет птенца. Во-первых, несколько чаек, занятых насиживанием, птенцов не приняли, а во-вторых, родительские заботы и насиживание, по-видимому, до известной степени исключают друг друга. Во всяком случае, чайка, принявшая птенца, обычно покидает свою кладку не позже чем через два-три дня.

Появление птенцов открывало возможность для полевых экспериментов. Только-только вылупившись — порой даже прежде чем успевал просохнуть их пушок, — птенцы начинали просить есть. Они вставали в гнезде и клевали кончик клюва отца или матери — в зависимости от того, кто из них был к ним ближе. Это заставляло родителей отрыгивать пищу, которую птенцы немедленно подбирали. С самого начала было ясно, что это выпращивание представляет собой реакцию на зрительные стимулы, получаемые от родителей.

Много лет назад я вместе с А. Пердеком изучал это поведение у птенцов серебристой чайки с помощью моделей, воспроизводивших голову и клюв чаек-родителей. Мы обнаружили, что птенцы прекрасно реагируют на такие модели. Это послужило началом многих опытов, в которых мы сравнивали воздействие разных моделей (по количеству клевков за 30 секунд) Изменяя цвет, форму, тип движения, расстояние, положение модели и уровень ее предъявления, мы мало-помалу установили, на какие стимулы птенцы реагируют, а какие особенности окружающей среды на них не воздействуют.

Некоторые результаты нас просто поражали! Например оказалось, что птенцы реагируют не на отца или на мать в целом, а только на клюв. Плоские и объемные модели не давали никаких различий. Особенно сильным стимулом оказалось красное пятнышко на родительском подклювье — оно воздействовало и непосредственно своим цветом и тем, что контрастировало с остальной, желтой частью клюва. Однако самый цвет клюва не имел ни малейшего значения при условии, что на нем было красное пятно. Важную роль играла и форма клюва: ему полагалось быть тонким, длинным и указывать вниз; клюв, поставленный горизонтально, вызывал очень мало реакций. Эти результаты были тем более поразительны, что некоторые опыты мы ставили с птенцами, которые никогда не видели своих родителей и вообще не могли знать, как они выглядят. Те несколько экспериментов, которые мы поставили с такими неопытными птенцами, как будто указывают, что реакция эта — не приобретенная.

По многим соображениям мы решили повторить эти эксперименты с обыкновенными чайками. Во-первых, потому, что клюв у этого вида весь красный, а не желтый с красным пятном на кончике. Во-вторых, мы хотели проделать эти опыты более чисто, чем это удалось нам с Пердеком, и, наконец, было бы очень важно точно установить, на какие стимулы реагируют птенцы, прежде чем успевают чему-то научиться, — о системе стимулов, вызывающих врожденное поведение, известно до удивления мало. Колоссальные размеры рейвенгласской колонии обещали нам достаточное для работы число птенцов, и Рита Вейдманн, избрав эту проблему темой своей докторской диссертации, посвятила четыре сезона опытам с моделями в полевых условиях. Ей удалось собрать материал для подробного описания системы эффективных стимулов, а кроме того, улучшить методику эксперимента.

Для того чтобы получать птенцов, заведомо не видевших взрослых чаек до начала опыта, Рита Вейдманн собирала наклюнутые яйца, уносила их к себе и сама их высиживала. Вначале она складывала их в картонную коробку, которую брала на ночь к себе в спальный мешок. Наутро после довольно-таки беспокойной ночи она с гордостью извлекала из мешка коробку, полную птенцов. Позже она завела инкубатор, который обеспечивал ей заслуженный ночной отдых и давал дополнительную гарантию, что птенцам не удастся раньше времени познакомиться со своей нормальной средой. Во время краткого периода вылупления птенцов Вейдманны собирали яйца, по нескольку раз за ночь проверяли инкубатор, проводили эксперименты и возвращали птенцов родителям, которые принимали их, словно так и следовало, — короче говоря, дел у них хватало, и, как во время любой сезонной работы, они должны были трудиться наперегонки со временем.

В каждом опыте птенцу 30 секунд демонстрировали модель и записывали, сколько раз он ее клевал. Опыты были максимально стандартизированы — расстояние между моделью и птенцом, тип движения, фон и прочее сохранялись неизменными, кроме тех случаев, когда проверялось воздействие именно этих факторов. Каждому птенцу показывались все модели данной серии, но порядок их демонстрации менялся от птенца к птенцу по заранее составленному плану.

Всего в 2431 опыте были использованы 503 птенца. Эффективность каждой модели определялась по среднему числу клевков, которые она вызывала, в сравнении с числом клевков, полученным в этой же серии стандартной моделью — плоской боковой проекцией клюва, головы и шеи взрослой чайки, вырезанной из картона и выкрашенной в натуральные цвета. Эти средние цифры я буду приводить здесь только в тех случаях, когда статистическая обработка показывала достоверное отклонение от среднего числа, полученного со стандартной моделью.

Модели, которые слегка двигали перед птенцом из стороны в сторону, вызывали больше клевков, чем неподвижные (10,3 против 3,4). Поэтому во всех дальнейших опытах модели демонстрировались именно таким способом.

Первыми были использованы модели с клювами различного цвета. Как мы и ожидали, красный цвет вызвал больше реакций, чем большинство других цветов, в том числе и серый, за исключением темносинего, который был почти столь же эффективен, как красный. Риту Вейдманн очень смущал тот факт, что не все синие клювы оказывали такое же воздействие. Измерение отражения от бумаги видимой части спектра (которая и для нас и для чаек как будто одинакова) дало наиболее вероятное объяснение этому факту: бумага отражала не только синие лучи, но и значительную долю красных, а так как большинство птиц воспринимает синий цвет несколько хуже, чем люди, такая бумага вполне могла представляться им более красной.

Была поставлена большая серия опытов, в которых варьировался цвет головы (в норме — коричневый), но птенцы реагировали на все цвета одинаково. Тот же результат был получен и тогда, когда менялся цвет «шеи» модели (в норме — белый), а все остальное оставалось без изменений.

Изменения формы головы также никак не влияли на реакцию птенцов. И наконец, когда Рита Вейдманн сравнила воздействие стандартной модели и модели только одного клюва, она не обнаружила никакой разницы. Это вовсе не было так удивительно, как могло бы показаться на первый взгляд: у нас уже были кое-какие основания предполагать, что поле зрения птенцов относительно очень мало и они вообще не видят ничего, кроме клюва модели. Правда, иногда они клевали и другие ее части, но это происходило только когда птенец случайно поворачивал голову и его клюв оказывался, например, возле шеи модели.

Поэтому остальные опыты ставились с целью выяснения, какие именно свойства клюва вызывают реакцию выпрашивания корма. Роль движения и цвета была уже изучена. Когда одну и ту же модель птенцу предъявляли на трех разных уровнях (высоком — на 2 сантиметра выше птенца, среднем — с кончиком клюва на уровне его глаз и низком — кончик клюва в 0,5 сантиметра от земли, то есть на несколько сантиметров ниже глаз птенца), высокая позиция оказалась малоэффективной, но между средней и низкой не наблюдалось почти никакой разницы (высокая — 3,7, средняя — 16,3, низкая — 19,9). Это также могло объясняться тем, что нередко птенцы просто не видели модели, помещенной на высоком уровне.

Оказалось, что определенную роль играет и толщина клюва: клюв толщиной 16 миллиметров получил 13,8, клюв натуральной толщины (7 миллиметров) — 16,4, а менее чем в половину натуральной толщины (3 миллиметра) — 17,8. Вряд ли можно считать, что последняя цифра достоверно отличается от 16,4, но толстый клюв был заметно менее эффективен, чем самый тонкий. При сравнении клюва нормальной длины с клювом вдвое более длинным разницы в реакции не обнаружилось никакой.

Однако положение клюва (вертикальное, наклонное, горизонтальное) имело для птенца большое значение. Горизонтальная позиция получила 12,2, наклонная — 18,8, а вертикальная — 19,2. В другой длинной серии опытов, поставленных специально для сравнения наклонного положения с вертикальным, наклонное получило 17,8, а вертикальное — 23,6. Эти опыты доказали, что вертикальное положение эффективнее наклонного, а наклонное эффективнее горизонтального.

Поскольку мы уже раньше установили, что для птенцов серебристой чайки сильнейшим стимулом является наличие контрастирующего пятна на кончике родительского клюва (тут это соответствовало естественному положению вещей, поскольку у серебристых чаек на желтом клюве имеется красное пятно), Рита Вейдманн решила проверить, отсутствует ли такое предпочтение у птенцов обыкновенных чаек, у взрослых особей которых на красном клюве нет никаких пятен. Если бы реакция птенцов была строго приспособлена к естественной ситуации, такого предпочтения быть не могло. К своему большому удивлению, она обнаружила, что ее птенцы проявляют такое же предпочтение к контрастам, как и птенцы серебристой чайки: хотя черные и белые клювы давали по сравнению с красными крайне низкие показатели, белый клюв украшенный черным пятном, был вдвое эффективнее чисто красного клюва (16,3 против 8,6). Следовательно, стимулы, на которые птенцы реагируют лучше всего, не обязательно совпадают со стимулами, присущими естественной ситуации.

Это был чрезвычайно интересный и интригующий результат. Во-первых, он ставит следующий вопрос общеэволюционного характера: почему предпочтение к контрастирующему пятну не оказало на естественный отбор такого воздействия, которое выработало бы у этого вида соответствующее пятно? А это, так сказать, входит в возможности вида, поскольку на первом году жизни клюв у обыкновенных чаек бледно-розовый с более темным кончиком. Я склонен считать, что красный клюв, хотя у нас нет доказательств этого, играет определенную роль в системе сигналов враждебного поведения. Если это верно, то возможно, что тенденция к отбору чисто красного клюва оказалась сильнее тенденции к отбору клюва с пятном. Впрочем, тут мы вступаем в область предположений и догадок.

Вторая проблема связана с физиологическим механизмом этого предпочтения контрастов, наблюдающегося у птенцов. Пока мы можем только строить гипотезы. Определенные ограничения системы эффективных стимулов, без сомнения, связаны с ограниченностью поля зрения; например, глаза птенца просто не способны на малом расстоянии охватить всю фигуру кормящей его птицы и воспринимают лишь малую ее часть. С другой стороны, предпочтение, оказываемое красному цвету, возможно, связано с деятельностью центральной нервной системы, поскольку некоторые данные свидетельствуют о том, что птенцы способны различать и другие цвета. Однако мы не располагаем достаточным материалом, чтобы делать какие-то выводы.

Интересный способ проверки этого был найден совершенно случайно. Если после предъявления модели птенец не получает корма, он, как и в любом подобном опыте, начинает все меньше реагировать на каждую новую модель. Это сокращение числа клевков отчасти связано с общим падением интереса к моделям, который быстро восстанавливается — после короткого отдыха птенец начинает реагировать лучше. Но одновременно происходит и обучение, и тут результат оказывается более прочным. Эта приобретенная реакция «не клевать» носит узкий и специфический характер: если показывать птенцу красную модель в течение всей серии опытов, а потом через два-три часа предъявить ему модели всех цветов (с серым цветом как исходным), он будет нормально реагировать на все модели, кроме красной, которая даст очень низкие показатели. Проделывая такого рода опыты и с другими цветами, можно было бы за короткий срок обнаружить, какие цвета птенец способен отличать один от другого и от серого цвета. С введением соответствующего контроля можно было бы таким способом изучить цветовое зрение птенцов. Кроме того, тут мы сталкиваемся с примером очень быстрого обучения птенцов, чем тоже стоило бы заняться. Вейдманны намерены посвятить этой работе еще не один сезон.

Эта сторона взаимоотношений птенцов и родителей представляла для нас большой интерес потому, что она показывала не только то, как весьма специальная система стимулов воздействует на птенца, прежде чем он успеет хоть что-нибудь узнать о своих родителях, но и то, как реакции птенца могут меняться под влиянием внешних условий. Я уже упоминал эффект «разочарования», которое выучивает птенца не реагировать на некоторые стимулы, даже такие действенные, как красный цвет. Далее, в результате того, что просящий птенец постоянно вознаграждается кормом, у него, по-видимому, уже через несколько дней вырабатывается положительная реакция на родителей. Благодаря этому он скоро начинает узнавать их.

Рита Вейдманн также провела еще несколько опытов, чтобы установить, выучиваются ли родители отличать своих птенцов от чужих. Я сам, в своих опытах с подменой птенцов серебристых чаек, обнаружил, что чайки не принимают чужих птенцов старше пяти дней. На мой взгляд, это вызывается не тем, что птенцы ведут себя в присутствии чужих взрослых чаек ненормально и возбуждают враждебность этих последних именно своим поведением, но тем, что родители в любых обстоятельствах способны узнать своих птенцов. Картина, правда, затемняется из-за того, что птенцы в присутствии чужих чаек действительно ведут себя тревожно. Однако в некоторых опытах я не заметил у птенцов никаких признаков тревоги, и тем не менее взрослые чайки начали их клевать и прогнали.

Повторив эти опыты с обыкновенными чайками, Рита Вейдманн получила сходные результаты. Когда она обменивала в двух гнездах очень молодых птенцов (в возрасте одного-двух дней), обе родительские пары спокойно принимали «подкидышей». Когда же она обменивала таким образом семидневных птенцов, взрослые часто их не принимали и начинали клевать. Однако в большинстве этих опытов птенцы проявляли признаки тревоги еще до того, как подвергались нападению, и только в незначительном числе случаев родители, по-видимому, реагировали прежде, чем птенцы начинали вести себя необычно. Поэтому никаких окончательных выводов сделать пока нельзя, хотя продолжение таких опытов, безусловно, может привести к полному разрешению этой проблемы.

Когда птенцы подрастают, обыкновенные чайки всей семьей покидают свои участки и начинают бродить по колонии. Это вызывает большую сумятицу, так как такие бродячие семьи постоянно вторгаются на чужие территории, что приводит к яростным дракам. Как ни удивительно, в таких столкновениях участвуют не только взрослые, но и птенцы. Подобные ситуации дают отличную возможность изучить развитие угрожающих поз у молодых чаек. Однако эти наблюдения еще далеко не завершены.

Вот так наши попытки понять общественную организацию колонии чаек заставили нас предпринять самые различные исследования. Большинство из них отнюдь не доведено до конца, и эти три главы о чайках я включил в книгу только после больших колебаний. Некоторым читателям может показаться, что они слишком пестры и посвящены не столько фактам, сколько оптимистическим надеждам. Но я все-таки решил их включить в книгу, потому что они дают хорошее представление как о положительных, так и об отрицательных сторонах полевых исследований поведения животных. Говоря откровенно, в этом отношении я смотрю на нашу работу с чайками как на своего рода проверку возможностей полевых исследований, и, по-моему мнению, несмотря на множество теневых моментов, они все-таки показывают, что есть вещи, изучать которые лучше всего именно в поле. Куда практичнее попробовать выработать более современные методы полевой работы, чем пытаться создать в лабораторных условиях большую колонию чаек. Возможно, колония внутри лаборатории или рядом с ней и не будет принципиально отличаться от естественной колонии, но зато содержание ее будет обходиться чрезвычайно дорого. А большинство трудностей, возникающих в полевых условиях, можно преодолеть с помощью биноклей, укрытий, цветных колец, позволяющих вести наблюдения за конкретными птицами, и всяких других приспособлений.