В предгорьях Северного Кавказа нет разнообразных видов весенней охоты центральной и северной частей нашей страны.
Нет здесь ни охоты на глухарей и тетеревов на токах, ни охоты на селезней с подсадной уткой, ни описанной в художественной литературе охоты на тяге вальдшнепов.
Единственная охота, ожидаемая кавказскими охотниками, охота, которая дает возможность побывать в весеннем лесу, послушать голоса пробудившейся от зимнего покоя природы, — охота на пролетных вальдшнепов.
Весна на Северном Кавказе наступает рано. Часто уже в конце февраля, а в начале марта непременно, начинает по-весеннему пригревать солнце, тает снег, вылезают из-под земли первые цветочки мать-мачехи, зацветает ольха и орешник, появляются первые перелетные птицы. Вальдшнепы прилетают в двадцатых числах марта, по это еще только передовые птицы, их еще мало, и можно проходить целый день без выстрела.
Начало апреля. Кавказская весна в разгаре. Зеленеют деревья. Разворачиваются набухшие маслянистые почки на чинарах, лещине, грабах и кленах. Нежная зелень первых листочков одевает ветви. По неглубоким балкам предгорий с журчанием текут ручьи мутной воды. В лесу по склонам балок зацветают издающие едва заметный весенний аромат белые подснежники, в укромных уголках, по берегам ручейков, на солнечных пригревах, распускаются темно-фиолетовые фиалки, присутствие которых чувствуешь по запаху, доносящемуся при малейшем дуновении ветра. Прилетают птицы, и лес наполняется весенними голосами и трелями. В этот период полной весны и начинается валовой пролет вальдшнепов. Вальдшнепы летят в леса своей далекой родины ночами, а дни проводят «на жировках» в кустарниках и по опушкам лесов, покрывающих северные склоны кавказских хребтов, в зарослях по берегам быстрых горных речек и в покрытых защитными насаждениями канавах, окружающих фруктовые сады поселков.
В один из таких апрельских дней я с товарищем после долгого зимнего пребывания в аудиториях и лабораториях выбрался на охоту. Мы решили полностью использовать имевшиеся в нашем распоряжении полтора дня, чтобы возможно больше и походить и пострелять вальдшнепов и, если удастся, то собрать птиц для наших коллекций.
День был чудесный. С совершенно безоблачного неба светило солнце; вся величественная панорама горных хребтов, открывающаяся из Орджоникидзе, была как на ладони. Блестели вечные снега Казбека, Джимарай-хоха и Архопа, на горизонте выступали зубцы вершин Коштан-Тау. Ближайшие хребты — Пастбищный и Лесистый — почти полностью освободились от белого зимнего покрова и начинали зеленеть у своих подножий.
Выйдя из города в начале второй половины дня, мы направились по Военно-Грузинской дороге, намереваясь переночевать в 7 км от Орджоникидзе, в Давидовской башне на берегу Терека, в которой помещалась прекрасно организованная Северо-Кавказская гидробиологическая станция.
Идти было недалеко, погода стояла превосходная, и через какие-нибудь полтора часа мы уже были у башни.
Давидовская башня — весьма оригинальная постройка. Выстроенная на обрывистом берегу над самым Тереком, она имеет фундаментом скалу, омываемую течением бурной реки. Сложенная из серых каменных плит, кажущаяся снаружи невысокой, башня имеет внутри три этажа, в каждом из которых по одной комнате. В Нижнем этаже помещалась маленькая кухня и препараторская, во втором — небольшая лаборатория и в самом верхнем — спальня и кабинет директора станции. Подниматься в верхние этажи приходилось по деревянным крутым лестницам через проделанные в полу люки. Лаборатории гидробиологической станции и помещения, в которых жили ее сотрудники, находились не в башне, а в постройках обычного типа.
Напившись чаю, мы пошли немного поэкскурсировать по так называемым Редантским родникам, протекающим по сравнительно широкой долине Терека непосредственно за башней. В 30-х годах вся долина была покрыта густыми зарослями облепихи, ольшанником, кустами шиповника и низким ивняком. Многочисленные ручьи, берущие начало от Терека, и полноводные родники, вытекающие из-под скал горы Фетхуса, орошали долину. Среди кустарников встречались болотца и мочажины, покрытые густой прошлогодней осокой.
Зимами в кустарниках облепихи держится большое количество яркоокрашенных альпийских краснобрюхих горихвосток, по Тереку и ручьям встречаются утки, а среди кустарников, у незамерзающих родников, можно встретить одиночных зимующих вальдшнепов и гаршнепов… Сейчас, весной, в зарослях не было никаких сколько-нибудь интересных птиц. Обычные белые и горные трясогузки, серенькие лесные завирушки и крапивники с вздернутыми вверх хвостиками тревожно попискивали и чирикали при виде нас. Не сделав ни одного выстрела, мы возвратились в башню.
На следующий день, встав затемно и позавтракав, мы двинулись к лесным опушкам Лысой горы — одной из гор Лесистого хребта.
Весной пролетные вальдшнепы охотнее всего останавливаются для своих дневок на пологих, покрытых кустарниками и зарослями хмельников холмах, понижающихся к северу; ими оканчиваются горы Лесистого хребта. Эти холмы во всех направлениях пересечены и изрезаны неглубокими узкими оврагами. Здесь, «на пригревах» по утрам и вечерам и на затененных участках днем, легче всего вспугнуть вальдшнепа.
Утром в лесу было хорошо. Пробивающиеся через редкую еще листву деревьев солнечные лучи золотили свежую зелень, бросали яркие блики на землю… Отцвели белые подснежники, плотными темпо-зелеными кучками покрывавшие площадки под столетними чинарами. Вытягивали к свету малиново-красные кисточки цветов кавказские хохлатки; по южным склонам балок распускались кобальтово-синие пролески. Лезли из земли пока еще свернутые в спирали папоротники. Вокруг цветущих верб, суетясь и жужжа, летали шмели и пчелы. Над зелеными полянками среди деревьев порхали одни из самых красивых наших бабочек — авроры-зорьки… Лес был полон птичьих голосов. Отчетливо гремел весенний «бой» зябликов, звенели колокольчики больших синиц, звучали музыкальные переливы трелей зарянок. По ветвям деревьев, внимательно приглядываясь к распустившимся листочкам и обшаривая их, не умолкая ни на минуту, прыгали пеночки-теньковки. Их несложная песенка, звучащая как «тень, тень, тинь, тюнь, тень, тень», гармонировала с птичьим хором и дополняла его. На высоком дереве дикой груши, полуопустив крылья, делая длинные паузы, выводил свои минорные флейтовые рулады черный дрозд. Пара черноголовых соек, занятая, очевидно, выбором подходящего места для устройства гнезда, тихо покаркивая, перелетала с дерева на дерево. Раздавалась громкая «дробь» токующего большого пестрого дятла. Пара певчих дроздов, выискивавшая дождевых червей под пнем полусгнившей толстой чинары, взлетела на ближайшую ветку ольхи. Дрозды, приподняв перья на затылках, внимательными черными глазами смотрели на нас, не желая оставлять «кормного» места, и с нетерпением ожидали нашего исчезновения… С отмели недалекой Черной речки доносились высокие свисты куличков-перевозчиков.
Обогнув Лысую гору и пройдя вдоль опушек ее лесистых склонов, мы вышли к берегу Черной речки, так и не подняв ни одного вальдшнепа. Найдя возле устья одного из многочисленных ручейков, впадающих в речку, полянку, сплошь покрытую мягкой зеленой травкой, развели костер, поставили на него наш котелок и в ожидании чая прилегли на траву. Высоко-высоко в синеве неба прямо над нами кружились два канюка. Крупные птицы, то, сложив крылья, стремительно падали вниз, то, часто взмахивая ими, гонялись друг за другом, то, когда одна из них парила, почти не двигаясь с места, другая носилась вокруг нее зигзагами. Игры птиц сопровождались печальными далеко слышными криками… В стороне от нас пролетела стайка клинтухов, спешивших на свои гнездовья.
Перейдя по камням Черную речку, мы продолжали охоту в устьях глубоких балок. Весной дождей выпадало очень мало. В лесу было сухо, и этим, очевидно, объяснялось отсутствие вальдшнепов. Длинноклювым лесным красавцам трудно было добывать червей и личинок насекомых ножными клювами из сухих прошлогодних листьев и из-под плотной высохшей земляной корки, и вальдшнепы предпочитали останавливаться где-то в других местах.
Обсудив положение, мы направились несколько выше по отрогам хребта, туда, где, как нам казалось, среди густых хмельников по обращенным на север глубоким лесным балкам должно быть сыро и, следовательно, можно рассчитывать встретить вальдшнепов. Ходить по склонам балок с углом падения около 45 градусов, пробираться сквозь сплетения ветвей ползучих растений было очень утомительно. Приходилось часто останавливаться, чтобы передохнуть. Наши предположения оказались правильными. Вальдшнепы здесь были. Через довольно длительные промежутки времени впереди или сбоку от нас с характерным шорохом крыльев, иногда с тихим клохтаньем взлетали эти коричневые лесные кулики — красная дичь охотников.
Стрелять в неожиданно поднимающихся птиц, показывающихся на несколько секунд в чаще хмеля, а затем взмывающих к вершинам деревьев и скрывающихся среди них, было трудно. Мы с товарищем шли шагах в 150 друг от друга, стараясь все время держаться параллельно и сохранять между собой определенный интервал. Товарищу не везло. Во-первых, я спугивал вальдшнепов больше, чем он, во-вторых, у меня птицы поднимались более удобно и, в-третьих, я стрелял много удачнее. После каждого выстрела слышался его вопрос: «Опять убили?»
Таким образом, мы охотились часа три. До вечера было еще далеко, и я рассчитывал успеть пройти по дороге к дому на так называемую Навагинскую балку, спускающуюся уже не к Черной речке, а к долине реки Гизельдон.
Однако совершенно неожиданно, после того как я положил в ягдташ третьего вальдшнепа, мой строптивый друг категорически заявил, что удовольствия смотреть, как я стреляю вальдшнепов, ему более чем достаточно, что у него совершенно неотложные дела в городе и что он поворачивает домой.
Возвращаться домой, когда можно было бы поохотиться еще часа три-четыре, мне очень не хотелось. Я пробовал, приводя самые различные доводы, убедить товарища остаться, но ничего не помогало. Пришлось поворачивать к городу.
Чтобы умилостивить неудачливого стрелка, я предложил поделиться с ним моими вальдшнепами. Оказалось, что мое предложение еще более испортило ему настроение. Заявив, что чужая дичь ему не нужна и что я могу сам щипать и есть ее дома, если уж я такой хороший охотник, он до самого города не проронил ни слова. Совсем засветло мы вернулись в город. Когда на следующий день мы встретились на работе в институте, мой друг, оказалось, уже «переварил» за ночь свои неудачи, его обида на меня прошла, и охота на вальдшнепов весной, в чудесной обстановке кавказских предгорных лесов, пробуждала в нем только самые хорошие воспоминания.