Есть в низовьях Днепра против города Запорожья остров, давно и заслуженно обросший легендами, — Хортица.
Здесь, как свидетельствует предание, проспал смерть свою Святослав, здесь в 1103 году русские князья собирали дружины на половцев, а в 1223-м на татар; здесь место легендарной Запорожской Сечи…
Старожилы, влюбленные в свой край, утверждают, что Хортица — не только самый большой, но и самый красивый из речных островов Европы. Остров действительно и велик и красив. Берега его словно крепостные каменные стены — обрывы в 30 метров над водой; деревья на них будто неподвижно замершие стражи в недоступной вышине; ивы у воды, в устьях балок и каменных расщелин сгибают ветви до самой поверхности быстрого и своенравного Славутича — реки, собравшей когда-то на берегах своих предков наших, славян…
Я хорошо помню то время, когда, заглянув с высоких скал в головокружительную бездну, можно было сквозь многометровую толщу воды увидеть огромных неподвижных рыбин. Они, будто путники в жаркий степной полдень, отдыхали в тени, вяло шевеля плавниками. Помню и фантастические рассказы о сомах «ростом с человека», что утаскивали пловца на дно; помню и самих, вовсе не фантастических, но действительно ростом с человека сомов…
Пройдитесь сегодня по тропам над хортицкими кручами, посмотрите в воду, когда-то удивительно чистую и прозрачную, а теперь с отчетливой примесью зелени, кое-где в радужных пятнах — следах бесчисленных моторных лодок… То тут, то там по берегам можно увидеть каменные постаменты с чугунными черными досками. Доски извещают о том, что место, на котором вы стоите, охраняется государством и является «памятником природы».
Понятие это впервые употребил Александр Гумбольдт в 1819 году. Так он назвал великолепное дерево, виденное им в Венесуэле.
Чугунный этот текст, придуманный знаменитым натуралистом, хочется иной раз прочесть чуть-чуть иначе — памятник природе… Ведь мы незаметно для себя вступили в такое время, когда приходится всерьез сооружать памятники природе, точно так же, как сооружают их дорогим усопшим!
Но давайте спустимся со скал и отправимся к южной низменной оконечности острова. По привычке местные жители называют ее плавнями; по привычке — это потому, что Днепр давно уже не разливается по окрестным лугам, потому и плавни давно не плавни, а что-то среднее между речным заливом и обыкновенным болотом, где редкая рыба рискнет приложить усилия к продолжению рода своего. Местами на мелководье коряжистыми обломками торчат гнилые стволы. Фотографирование на таком обломке на фоне необъятного днепровского простора очень эффектно, и, главное, вполне в духе времени, когда в моду вошли не зеленые деревья, а причудливые голые сучки — то ли лешие, то ли домовые.
В годы моего детства мы с дедом обходили весь остров, и, наверное, на нем нет камня, с которого я не забрасывал бы удочки. Мне завидовали все соседские мальчишки. Еще бы! Дед был великий мастер по рыбьему делу! Удилища у нас были бамбуковыми, лески сплетены из белого конского волоса, грузила свинцовые, поплавки… Одним словом, обладателям удочек, сделанных из кривого прута, было чему завидовать… А вот уловы… Уловы наши не так уж сильно разнились, рыба была непривередливой, главное же — ее было много и редко кто-нибудь из моих хуже экипированных сверстников возвращался домой без десятка хороших подлещиков или саблевидной крупной чехони.
Вот и теперь против окон моего дома на камнях стоят рыбаки. Те, кто посолиднее, сидят в отдалении, у стремнины, над ямами, в лодках. В снастях их мне порой разобраться трудно — столько в них выдумки и смекалки. В точности по А. Островскому: «Рыба хитра, а человек премудр». Вот только рыба-то…
Те, что на камнях, ловят микроскопических бычков: за день — литровую банку. «Лодочники» иногда привозят двух-трех лещей, иногда — небольшого судачка… Это о них, наверное, анекдот: «Рыбак спас тонущего.
— Спаситель ты мой! Всю жизнь я тебе буду обязан!
— Ладно, ладно… Скажи лучше, есть ли вообще рыба в этой реке?»
По левому берегу Днепра, от места, что напротив южной оконечности Хортицы, и дальше, на расстоянии 50 километров к югу, тянутся Конские плавни. Когда-то здесь был Великий луг запорожский, дававший в любой год, независимо от степени его засушливости, молоко и мясо, рыбу и овощи. В 1955 году 70 тысяч гектаров луга затопило Каховское водохранилище. Затопило досрочно, поскольку гидроэнергетики торопились сдать в эксплуатацию электростанцию и водохранилище: ведь Каховка питает Северо-Крымский и Краснознаменский каналы, она снабжает столь необходимой водой и энергией поля и города юга Украины. И вместе с тем…
Кроме залитых лугов, в результате подтопления исключены из пользования или потребовали специальных мероприятий по осушению еще 80—100 тысяч гектаров; погибли и продолжают гибнуть пойменные леса, в том числе уникальная Дубовая роща в самом Запорожье. Средняя глубина Конских плавней такова, что во многих местах их переходят вброд. Затапливая эту площадь, гидроэнергетики доказывали, что за счет дополнительного водного «зеркала» можно будет получить дополнительную электроэнергию. Но оказалось, что испарение воды с мелководий съедает почти весь энергетический довесок.
В непогоду волны на месте Конских плавней, приобретают необычайную для реки силу и размах. Они мешают судоходству и обрушивают берега. Посильно помогают им уничтожать землю и колебания уровня воды вследствие работы Каховской и Днепровской гидроэлектростанций. Сейчас, когда в строй вступил Днепрогэс-2, размыв берегов становится особенно интенсивным. Между тем обсуждается вопрос о строительстве еще одной гидроаккумулирующей станции…
По вопросу о Конских плавнях и Каховском водохранилище много мнений. Есть и крайние. В одном из них экономически обосновывается предложение… ликвидировать водохранилище вообще. В результате высвобождается 150 тысяч гектаров плодородных земель и сокращаются расходы по борьбе с затоплением близлежащих железорудных месторождений.
Обосновать, как видите, можно все — и строительство водохранилища, и его ликвидацию.
Главное же — с равным успехом! Но послушайте, что писал директор Украинского НИИ рыбного хозяйства В. Мурин в «Известиях» (11 мая 1960 года): «Семьдесят тысяч гектаров! Это — десять миллионов пудов хлеба, два с половиной миллиона тонн сахарной свеклы, десятки тысяч центнеров мяса, сотни тысяч центнеров молока. Как могло случиться, что такое сокровище оказалось под водой?.. Еще в 1953 году Украинское отделение института Гипрорыбпроект представило Госплану УССР технико-экономический доклад о необходимости обвалования Конских плавней для развития здесь сельскохозяйственного рыбоводства. Предполагалось построить крупнейшее в мире хозяйство, которое ежегодно бы выращивало по 350 тысяч центнеров рыбы».
Сегодня мы имеем больше энергии и воды для производства разного вида продукции, в том числе и сельскохозяйственной, но зато меньше земли и меньше рыбы (это при обилии-то воды!).
В 1960 году запорожский инженер С. Комаров разработал проект восстановления Конских плавней. В нем предусмотрено возведение длинной намывной дамбы, ограждающей мелководье от Каховского моря, с последующей откачкой воды. В результате этих работ должен возникнуть огромный польдер. Его используют под земледелие и разведение рыбы.
Но почему же рыбы? Разве ей так уж неуютно в рукотворном море?
Возведение плотин очень существенно изменило жизнь рек. До их появления регулярные весенние паводки ежегодно заливали нерестилища как «аборигенов», никуда из реки не уплывавших, так и пришлых «кочешков» — проходных и полупроходных рыб, живущих в море, а размножающихся в реке. В их числе были ценнейшие осетровые — красная рыба, белорыбица, а также множество видов сельди: что ни река или речушка, то свой вид селедки.
Мы уже упоминали о том, что «во времена оны» в Темзе ловили красную рыбу под окнами парламента. Тогда, как, впрочем, и теперь, из этой породы больше всего ценился осетр. Еще со времен Эдуарда II, правившего Англией в XIV веке, рыбаки были обязаны каждого пойманного осетра предлагать королю. Конечно, брал он далеко не каждого: важен ведь не подарок, а уважение…
В 1953 году в Северном море поймали последнего атлантического осетра. По обычаю его тут же предложили королеве, но, не дождавшись ответа, продали рыботорговцу. А королева милостиво согласилась принять редкое подношение! Еще бы: в Западной Европе увидеть живого осетра почти так же сложно, как и живого мамонта!
Между тем в Прибалтике в конце XVIII века батраки оговаривали у хозяев условия найма: блюда из лососины — не чаще трех раз в неделю. Всего 100— 150 лет назад в некоторых районах Северной Америки икру осетра подавали к столу бесплатно, как дешевую закуску или приправу — вместо соли. Вы, возможно, слыхали рассказы о том, как еще недавно во время хода сельди на нерест где-нибудь на Волге или на Дону можно было воткнуть весло в воду, и оно держалось. К слову, о сельди… В бассейне Каспия до 60-х годов прошлого столетия ее и за рыбу-то не считали: использовали исключительно для вытопки жира — на церковные свечи и прочие «технические» нужды. Причем называли сельдь почему-то «бешенкой».
Скажем прямо: времена эти канули в Лету. Будущее осетровых и всех рыб, кочующих из моря в реки и обратно, целиком в руках человека. Но пока он делал все, чтобы заменить естественную икру искусственной, а селедку — соленым бычком.
Удивительного и даже нового в этом факте ничего нет. Еще в 1863 году ежемесячный московский журнал «Акклиматизация» жаловался, что «почти во всех странах Европы, в продолжение текущего столетия, постепенно стал делаться более или менее ощутимым недостаток в рыбах, в особенности пресноводных… Самый страшный враг пресноводных рыб есть сам человек», В списке неблаговидных по отношению к рыбьему поголовью деяний человека первыми журнал называет «регулирование течения рек» и пароходы, пугающие рыб и губящие их икру.
Плотины, превратившие реки в цепи озер, преградили доступ проходным рыбам к исконно принадлежавшим им нерестилищам.
Пока плотина далеко от устья, осетр, белуга и другая «рыбья знать» еще могут найти укромное местечко где-нибудь на мелководье, где можно подумать о потомстве. Плотины Днепрогэса и Цимлы мало что изменили в их жизни. Но вот понадобилось соорудить в низовьях Днепра Каховское водохранилище, перегородить Дон в районе Кочетовки и станицы Николаевской… Плотины приблизились к устью на 100—150 километров. Люди, получив воду для полей и городов, разрушили рыбьи дворцы бракосочетаний. Размеры нерестилищ сократились до размеров пойм. А здесь далеко не всем уютно и просторно!
Но дальше — больше!
С развитием орошаемого земледелия на юге Украины, с расширением городского и жилищного строительства все меньше воды понесут в Черное море Днепр и Южный Буг. Днепрово-Бугский лиман начнет солонеть, как это уже произошло с Азовским морем; исчезнут в реках последние удобные мелководья. Вследствие этого будут практически лишены возможности продолжить свой род все осетровые, чехонь, сельдь, некоторые породы леща, сазана и судака, полностью исчезнут тарань и рыбец. Как лечить «плотинную болезнь»? — спросите вы. Плотинами, конечно же.
Специалисты предлагают еще раз перегородить, но теперь не реку, а море. В Керчи построить плотину через пролив, южнее Николаева — через Днепровский лиман. Последнее приведет к полному исчезновению в бассейне Днепра осетровых и прочих проходных рыб, зато создаст благоприятные условия для речных аборигенов.
С Азовским морем дело обстоит иначе. Ихтиологи Надеются превратить его в… «осетровое море». Задача эта не из легких, но в принципе решаемая.
Необходимость спасения Азова диктуется множеством соображений. Главным из них является уникальность этого бассейна, который по биологической продуктивности не имеет себе равного в мире: если в среднем моря и океаны продуцируют 9 тонн органики на один гектар поверхности, то Азовское море — 90. Это объясняется наличием здесь огромных площадей для нереста, низкой соленостью моря и насыщенностью его кормами (высоким кормовым потенциалом); В свою очередь, перечисленные факторы обусловлены относительной замкнутостью Азовского моря, малыми его глубинами, значительностью стока рек (Дона и Кубани, прежде всего), развитостью их дельт.
К сожалению, все перечисленные особенности теперь уже относятся в значительной мере не к настоящему, а к прошлому.
Сток Дона в море крайне неустойчив: до появления первой плотины на нем он менялся от 12 до 52 кубических километров в год. 67 процентов общего стока дает снег, 30 — подземные воды, на долю дождя остается всего три. Уже один этот баланс должен убедить всех: донским степям без орошения не обойтись. И в самом деле, Дон оказался первой рекой в СССР, полностью зарегулированной плотинами и водохранилищами. К чему это привело?
Прежде всего к развитию искусственного орошения за счет создания в Цимлянском водохранилище запасов главным образом талых вод. Оно забрало у Азова 80 процентов объема весеннего половодья, что привело к пропорциональному сокращению площади нерестилищ и быстрому повышению солености моря. В этой операции Дону посильно помогала и Кубань, где тоже развернулось ирригационное строительство в связи с развитием рисосеяния.
Донской хлеб и кубанский рис вместе с городами и заводами съели таким образом азовскую рыбу.
В 60-х годах прошлого столетия из Азовского моря, где, по оценкам специалистов, жило более ста миллионов осетров, ежегодно вылавливали 13—16 тысяч тонн осетровых, в 1974—1977-м — только 1,2. Но даже этот результат был получен лишь вследствие того, что после 1960 года благодаря искусственному воспроизводству стадо этих рыб выросло с 1,8 до 8,7 миллиона штук! Одновременно выросло и другое стадо, о котором раньше здесь и понятия не имели: биомасса медуз составила к 1980 году 20 миллионов тонн. Медузы мешают морю: приходится разрабатывать проекты их вылова и превращения в кормовые средства. Что же делать с Азовом?
Ученые Азовского НИИ рыбного хозяйства предлагают сделать следующее. Во-первых, в четыре-пять раз увеличить выращивание осетрового молодняка. Ведь в настоящее время естественным образом эти виды рыб размножаться полностью перестали: негде!
Во-вторых, строить плотину через Керченский пролив. Ее шлюзы, с одной стороны, преградят доступ к Азову соленой черноморской воды, с другой — будут весной впускать в Азов стада хамсы и других черноморских «кочевников», составляющих значительную часть азовских уловов, а осенью — выпускать.
В-третьих, первые два мероприятия ничего не дадут, если не будет обеспечен устойчивый речной сток в море порядка хотя бы 26—28 кубокилометров в год. Азовское море без него опресняться не будет.
Между тем после «разбора» рек на орошение Дон сливает в море всего, от 11 до 22 кубокилометров в год, Кубань — в среднем два. Следовательно, без помощи извне, без переброса в бассейн Азовского моря части стока северных рек оно осетровым не станет. При условии же выполнения всех перечисленных мероприятий можно надеяться на рост улова в четыре-шесть раз, а осетровых — в 13. Это фактически то, чем был Азов раньше.
Будет ли осуществлен этот проект? Время не ждет. Сейчас Черное море ежегодно вливает в Азовское 40— 45 кубических километров соленых вод. Если северные реки не впадут в Дон, плотина в Керчи лишь застабилизирует положение на сегодняшнем уровне: биомасса рыбы останется постоянной, уловы — низкими. Отсрочка выполнения проекта будет дорого стоить. Повышение солености на каждую единицу увеличит (после проведения указанных мероприятий) срок доведения режима Азова до оптимального на 3,5 года, а дальнейшее уменьшение стока рек на один кубический километр — на 2,6 года. Затяжка с выполнением проекта отодвигает реконструкцию моря на неопределенное время, а это значит, что ее результаты отодвинутся еще дальше.
Не пришлось бы потом перегораживать плотинами все Черное море!
Перспектива проектов мореустройства и морестроительства очевидна. Но до их реализации, до появления на карте осетрового моря, вероятно, пройдет еще немало лет. В этот период единственной надеждой рыбака будет оставаться рыборазведение. Успехи разведения осетровых в «тепличных» условиях безусловны, но еще не настолько велики, чтобы можно было мечтать о возврате вышеописанных «добрых старых традиций», бытовавших когда-то в Прибалтике. Есть кое-какая надежда и на то, что инженеры-гидростроители создадут специальные обводные каналы для прохода рыбы в верхнее течение рек (рыбные подъемники на плотинах — это то же, что один лифт на всю многоэтажную Москву). Если эти каналы «удадутся», если к тому же «получатся» искусственные нерестилища (нужны и они!), если, наконец, мы сможем выкроить средства на их строительство, то проходные рыбы смогут вернуться к привычному способу размножения. А до тех пор следует позаботиться о той рыбе, которая вовсе не переносит соленую воду, о прирожденных жителях рек. Жаль, что мы не можем приучить к оседлости осетра и стерлядь. (Недавно норвежские ученые объявили о выведении бесполой породы лосося. Ей уже не нужно плыть за тысячи километров для того, чтобы обзавестись детьми. Они — спокойные, оседлые жители, все заботы которых взвалил на себя человек.) Ведь хоть и говорят «с мелкой рыбы уха всегда сладка», все почему-то предпочитают крупную. Конечно, лещ и сазан, щука и судак тоже вещь неплохая. Водохранилища предоставляют к их услугам богатейшие нерестилища — большое, постоянно залитое мелководье, на котором «мечи — не хочу». И рыба мечет, исправно выполняя заповедь «плодитесь и размножайтесь»…
Говорят, что в Швеции над лещевыми озерами в пору нереста не звонят даже церковные колокола. Лещ, как говорится, там «у бога за пазухой». Плодиться и размножаться он может совершенно спокойно. А вот в водохранилищах, где «храмов божьих» вовсе нет, он начисто лишен покоя.
Прежде всего ему мешает неустойчивый гидрологический режим. Хотя большая часть нерестилищ постоянно покрыта водой, ее уровень непрерывно колеблется в зависимости от графика работы ГЭС (а она работает не все 24 часа в сутки) и от наличия воды в водохранилище. А ее там, глядя по времени года и объему весеннего стока, когда густо, а когда пусто. Поскольку энергию следует производить независимо от капризов погоды, постольку в убытке оказывается все тот же любящий покой и тишину лещ.
Постоянные колебания уровня воды сбивают с места икринки, прикрепленные к водной растительности и камням, смывают их, сносят, делают легкой добычей мелкой сорной рыбешки. Летом благодаря большому забору воды на орошение часть мелководий обсыхает. Вместе с ними высыхает и икра. Зимой случаются другие трагедии: в это время приток в водохранилище очень слаб, и поэтому во время сброса через турбины вода, находящаяся подо льдом, падает резко. В результате обнажаются куски суши на мелководьях, образуются подледные пустоты и «пазухи», где мало воды и воздуха. Начинается замор.
Этим словом принято называть случай массовой гибели рыбы. Мы уже упоминали о некоторых из них, сделавших те или иные реки «биологически чистыми». Причиной их бывает и сброс неочищенных стоков, и бурное развитие сине-зеленых водорослей, и повышенное содержание органики, отбивающей у рыбы воздух. Как результат — смерть от так называемой асфиксии на почве острой сердечно-сосудистой недостаточности. Проще говоря, от удушья.
Все взаимосвязано в мире, в котором мы живем. Связующую цепочку между канализацией и условиями существования водных обитателей проследить нетрудно. А вот какая взаимосвязь может быть между широким внедрением водопровода и массовой гибелью рыб?
В прошлом на озерах и реках зимой во множестве появлялись проруби, которые использовались для разных хозяйственных нужд. Через них в воду поступал кислород. Теперь, когда благодаря водопроводу надобность в прорубях отпала, единственная надежда рыбы на свежий воздух — рыбак-любитель. Так что не ругайте человека, сидящего над лункой во льду: он не уменьшает, а приумножает рыбные запасы! Он, этот человек, нужен тем больше, чем больше развивается гидроэнергетика, мелиорация, чем быстрее растут города и промышленное производство. Интересно, кстати говоря, что первый сигнал, свидетельствующий о наступающей нехватке воздуха в зимнем водохранилище, обычно подают рыбакам… вороны. Они никогда «не проворонят» момент, когда задыхающиеся рыбы припадают к проруби, как умирающий от жажды к стакану воды. Так что запомните: если вороны толпятся возле проруби, надо хватать пешни, топоры, ломы и бить лед — отворять ледяные форточки.
Развитие городов, индустрии и мелиорации, хотим мы этого или нет, отбирает у рыбы не только воду, но и воздух, нужный ей, как… воздух. Этот факт ведет иногда к появлению проектов, которые еще 50—60 лет назад показались бы по меньшей мере странными. В Институте химии древесины Академии наук Латвии ученые разработали, например, специальные установки, которые должны аэрировать… водоемы. Представьте себе ряды специальных вентиляторов, расставленных по берегам задыхающихся от недостатка воздуха рек…
А вот другой пример… гидростроительство на притоках Амазонки привело к невероятному размножению пираньи. Стая этой рыбы, как известно, способна в мгновение ока превратить в скелет быка, рискнувшего попить воды в реке. Экспансия пираньи объясняется снижением содержания кислорода в слабопроточных водохранилищах. Недостаток воздуха оказался нипочем для нее и смертельным для единственного ее врага — золотистой рыбки дорадо. Теперь бразильские специалисты пытаются обогатить водохранилища кислородом с помощью специальных установок, смонтированных на дне… Человеку приходится «думать за рыбу» — как ей жить, дышать и размножаться. Приходится, например, думать об искусственных нерестилищах и, естественно, об искусственных же нерестовых субстратах. Правда, до синтетики в этой области не дошли: используют пока что хворост, придавленный камнями ко дну реки, заякоренные стволы деревьев или закрепленные тем или иным способом бревна. На их поверхности удобно прикреплять икринки. Если гидроэнергетики не сорвут их с места, из них своевременно вылупятся мальки…
С. Аксаков называл человека «заклятым и торжествующим изменителем лица природы». Может быть, в целом это определение близко к истине. Вот только торжеств на нашу долю приходится не слишком много.
Первые проектировщики водохранилищ предполагали, что они улучшают жизнь не только людям, но и рыбьему населению. На деле произошло обратное… Море — оно и есть море, пусть даже и рукотворное. Раз оно от горизонта до горизонта, значит, на нем и волны настоящие. Берега же, к сожалению, чаще всего не каменные, а глинистые. Волны их размывают, делают все более крутыми. Вода под кручей мутная, как густой кисель, жить в ней рыба не любит. Не любит она, в противовес поговорке, и глубоких мест. Правда, затопленные балки обычно неглубоки и дают пристанище для рыбьих «подростков». Но они быстро заиливаются, входы в них забиваются песком и глиной.
Только из-за несоблюдения гидростанциями уровенного режима, нужного для нормального воспроизводства рыбных запасов, страна ежегодно недополучает десятки тысяч тонн рыбы. С другой стороны, можно понять и энергетиков: у них свои интересы, и сочетать их с интересами рыбьими чрезвычайно трудно.
Кроме того, проектировщики ошибались в принципе, следуя всеобщему убеждению, что там, где больше воды, должно быть и больше рыбы. Парадокс водохранилищ вовсе не парадокс: открытый океан всего лишь водная пустыня. Все живущие под водой тяготеют к побережьям, устьям рек и рекам. Так что в море только воды больше, а рыбы меньше.
Не случайно в большинстве водохранилищ США нет промышленного улова. Здесь ловят только любители. Ловят «спортивную рыбу», которую специально для этих целей разводят, — полосатого окуня, лосося, форель.
Впрочем, любительское рыболовство и у нас фактор немаловажный. Есть, например, данные, что за его счет на Куйбышевском водохранилище вылавливается в 3 раза, а на Саратовском — в 15 раз больше рыбы, чем за счет промыслового отлова.
Следующая рыбья беда, плохо учтенная проектами, — ирригация. Ежегодно огромное количество икры, мальков и «подростков» попадает вместе с водой в оросительные системы. Большинство из них заканчивает жизнь на полях, несмотря на то, что они иногда заливаются настолько обильно, что это позволяет совмещать растениеводство с рыбоводством. Нужны только подходящие породы рыб. Наилучшими являются все те же карпы и… раки. Фермеры в долине Миссисипи, например, сочетают рисосеяние с разведением раков, урожай которых достигает 8—10 центнеров с гектара рисового поля.
В 1968 году в низовьях Кубани на полях площадью 8,5 тысячи гектаров было найдено более 10 миллионов штук малька промысловых рыб — 18 процентов всех учтенных! В следующем году в два водозабора из 350 имеющихся в том же районе — Кубанская и Марьинская оросительные системы — попало более 2 миллионов штук молоди севрюги. Если бы она дожила до своего возраста, мы получили бы 60 центнеров севрюги, одну десятую часть существовавшего в то время лимита вылова осетровых в Азовском море.
Между тем вместе с мальком севрюги погибло еще 2 миллиона штук судака и более 15 тысяч рыбца.
В Каховском водохранилище расположено более ста водозаборов, в том числе четыре оросительных канала мощностью 250—450 кубометров в секунду. За один сезон в них бесследно исчезает 700—800 миллионов штук рыбьей молоди.
Как «отцедить» воду от рыбы? Выход один: кроме прямых заграждений в виде сеток на мощных водозаборах, приходится устраивать в головных частях каналов пруды — накопители молодняка. В. Козлов, автор книги «Ирригация и рыба», считает даже, что попавшую в эти накопители рыбу следует рассортировать на «ценную» и «неценную». Первую выращивать дальше в специальных прудах, а вторую пустить «на откорм» хищникам (неясно только, как быстро и дешево осуществить сортировку: ведь для рыбы сортировальных машин пока не придумали).
Говорят, вселенная расширяется. Вполне вероятно. Но так же вероятно другое: человек живет в сжимающемся мире. За последние сто лет он очень сильно сжал земной шар. Это только до Магеллана и Колумба мир казался бесконечным. Сейчас между двумя самыми отдаленными точками планеты всего несколько часов полета.
«Сжатие мира» приводит к его «перемешиванию». Смешиваются народы, стили, образ жизни. Смешиваются, если хотите, города: все европейские и многие американские или даже азиатские столицы походят друг на друга, как близнецы. Смешиваются и воды рек, некогда изолированных друг от друга. Соединив реки и проведя каналы, мы смешали их и тех, кто живет под водным занавесом.
С приходом днепровской воды по Северо-Крымскому каналу в водоемы Крыма проникли обычные для Днепра рыбы. Конечно, в первую очередь малоценные «сорные»: окунь, ерш, линь, густера. Широко известны случаи массовых переселений таких рыб, как американский сомик, амурский чебачок и солнечный окунь. Переселяются они и по каналам, и просто вместе с человеком…
В начале века Балхаш был относительно бедным рыбой. В нем жил балхашский окунь, маринка и пятнистый чебак. В 1905 году из алма-атинских прудов через реку Или в озеро вселился сазан, в 1927 году — сибирский елец. В период между 1930 и 1940 годами сюда (уже принудительно) подселили аральского шипа, восточного леща и сиговых рыб. Переселенцы, кроме сазана, прижились плохо. Перед войной в озере ловили в среднем 120 тысяч центнеров рыбы, 70 процентов которой составлял сазан. Неплохой улов! Надо бы, вероятно, на нем и остановиться, но человеку все мало…
В 1950—1960 годах с благословения ученых в Балхаш приплыли судак, сом, жерех, в 1962-м—белый амур, в 1965-м — вобла. Вместе с законными переселенцами прибыли и незаконные — серебряный карась, линь, амурские жители — чебачок, бычок, лжепескарь и головешка. В озере стало тесновато, размножились хищники, уловы упали.
Пример с Балхашем — пример непродуманной работы «заклятого и торжествующего изменителя природы». Но он же показывает, как трудно в условиях сжимающегося мира сохранить изолированность и самобытность отдельных его частей. Ирригация разрушает замкнутые рыбьи мирки и то и дело приводит к экологическим взрывам.
Она же не дает спокойно работать рыболовам. Ведь они обычно рассчитывают выращивать не пять-десять видов рыбы, а только один-два. В этом рыбоводы очень похожи на агрономов.
Замена многообразной дикой растительности ограниченным набором культурных трав и злаков заставляет агронома постоянно оберегать свои территории от набегов «неорганизованных» пришельцев. Борьба с «дикарями», которыми он считает сорняки, — одна из центральных его забот. Рыбоводу также приходится бороться с нежелательными пришельцами на его «поле». А их становится тем больше, чем больше и разветвленнее ирригационная сеть.
Учесть все факторы бывает трудно. И не случайны поэтому большие неудачи, подобные той, что произошла с Ляшозером, расположенным вблизи Лодейного поля.
Ляшозеро, собственно, не озеро, а «поле», принадлежащее Волховскому рыбоводному заводу. А поле надо засевать…
Вначале завод «засевал» озеро мальками, но они быстро гибли, поэтому решили выращивать пяти-шестимесячных «подростков».
«Подросток» — это не малек, ему места надо больше, в ваннах да прудах не вырастишь. Вот и решили выращивать его в Ляшозере. Но в соответствии с агрономическими традициями следовало вначале подготовить поле — перепахать, освободить от сорняков.
Осенью 1964 года Ляшозеро обработали полихлорпиненом, от которого быстро скончались все аборигены. Весной на освободившуюся площадь вселили байкальского омуля и стали ждать, потирая руки…
К 1972 году стало ясно: омуля в Ляшозере нет, как и не было. Зато очень много щуки, съевшей все омулевое стадо. Пришлось травить еще раз — вначале тем же полихлорпиненом, затем тривиальным средством от тараканов — карбофосом. Результаты превзошли все ожидания: не только рыбы в воде, но и жучка у воды, мотылька над водой — ничего не осталось. Поле перепахали удачно. И все удачно кончилось бы, не произойди такой случай. Зашел как-то на Ляшозеро старичок из соседней деревни, Иван Ильич. Удивился. Всю жизнь ловил окуней, а теперь их нет. Рыбовод объяснил, что это питомник, разводят тут ценную рыбу. «Ты разводи, разводи», — сказал старичок и пошел на другое озеро, наловил окуней и напустил в Ляшозеро. «Чтоб жили здесь», — наказал он рыбоводу. Окуни расплодились, быстро съели омуля, история началась сначала.
Последний шанс уцелеть в процессе преобразования человеком природы для многих ее диких представителей — размножение в неволе. В лучшем случае, в заповеднике. Для подводных жителей это тоже последний шанс.
Рыбу действительно нужно «сеять», а рыболовство тем самым преобразовывать в рыбоводство. Водохранилища, каналы и даже заливаемые водой поля являются для этой отрасли великолепной базой.
Следует отметить, что этим делом начали заниматься довольно давно — две-три тысячи лет назад, в Древнем Риме и Китае. В России в XVII и XVIII веках в дворцовых и приусадебных прудах разводили карасей, откармливали осетров, стерлядь и другую рыбу для господского стола. Карпов разводили в Пресненских прудах Москвы, в Петергофских — под Петербургом. Началось и искусственное разведение форели в окрестностях Петербурга, в том числе в Ропше, изобилующей ключами.
В 1869 году Ф. Судакевич в «Обзоре искусственного рыбоводства за границей и в России» писал: «Едва ли найдется другое государство, для которого рыбоводство имело бы столь существенное значение, как для России; но нельзя не заметить, однако же, что ни в одной стране эта отрасль промышленности не пользовалась таким малым сравнительно вниманием, как в России».
А между тем она всегда заслуживала самого серьезного внимания.
В далекие довоенные годы соседями нашей семьи по приднепровскому поселку были два рыбака. Один, дядько Иван, ежедневно затемно шагал по откосу к сонному Днепру, отягощенный многочисленными снастями… Часов в девять жена его уже отправлялась на рынок торговать свежей рыбой. Другой сосед, одноногий («с германской») Степан Герасимович, ловил рыбу… у себя в саду. Здесь у него был вырыт колодец, заглянув в который можно было увидеть толстые спины тяжелых карпов. Они очень напоминали откормленных поросят в тесной клетке. Степан Герасимович и называл их не иначе, как «поросятки мои».
«Поросятки» Степана Герасимовича давали доход ничуть не меньший, чем уловы дядька Ивана. Выращивание же их не на частной основе, не в «яме», а в специальном водоеме дает куда больше. Считайте сами: если «урожай» в 40 килограммов с гектара естественного водоема считается нормальным, то 4 центнера с гектара искусственного пруда — разорительно низким, а 40 центнеров — хорошим.
Один из наиболее перспективных методов разведения рыбы в неволе тот же, что и выращивание животных в стойле или клетке.
Клетку для рыбы — садок — делают в виде закрытой сетчатой емкости. Помещают ее в подходящий водоем, опускают в нее кормушку (иногда автоматическую), заполняют рыбьей молодью и ждут, когда она подрастет до нужных кондиций. После этого остается вытащить и выпотрошить садок…
Садковое хозяйство особенно перспективно на искусственных водоемах. Рыбопродуктивность одного гектара водоемов с «беспривязным содержанием» рыбы в среднем равняется 10 центнерам, а «урожай», получаемый в садках, — до 6 тысяч!
И это еще не предел…
В японских хозяйствах с одного гектара искусственных прудов с принудительным водо — и газообменом получают до 10 тысяч центнеров карпа в год. Однако рекорд установили на искусственных водохранилищах в Катанге, где некоторые рыбопредприятия дают по 80 тысяч центнеров рыбы с гектара!
Итак, голубые нивы могут быть на один-три порядка производительнее традиционных. Ну а затраты труда?
Для выращивания одного центнера прудовой рыбы в хозяйствах Молдавии сегодня расходуется в среднем в два-три раза меньше времени, чем на выращивание центнера свинины, и в четыре-пять раз меньше, чем для производства такого же количества говядины. Средняя себестоимость центнера товарной рыбы по госрыбхозам Молдавии также в 2—2,5 раза меньше, чем свинины и говядины.
Для получения одного миллиона калорий требуется произвести 10 центнеров товарного карпа, затратив на это 48 человеко-дней, или вырастить 2,8 головы крупного рогатого скота весом 370 килограммов каждая, на что нужно затратить 82,8 человеко-дня. Следовательно, трудоемкость производства рыбы с точки зрения калорийности почти в два раза ниже, чем животноводства.
Во многих областях нашей страны промышленное рыбоводство на базе местных искусственных или естественных водоемов развивается очень усиленно, и жители многих городов давно привыкли к виду больших цистерн с надписью «Живая рыба».
Рыбу в садках выращивают в Иваньковском и Цимлянском водохранилищах, на Днепре и Волге. Выращивают карпа, форель и даже осетровых.
Конечно, полностью одомашненная, содержащаяся в клетках-садках рыба отличается от своих диких собратьев не меньше, чем, скажем, кастрированный бычок герефордской породы от бизона. Без человека она не только размножиться, но даже и поесть не сможет.
Перед промышленным рыбоводством так же много трудностей, как и перед современным растениеводством и животноводством. И при этом трудностей, так сказать, одного плана.
Начнем с вопроса: кого выращивать? Перейдя от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству, человек был вынужден резко ограничить круг интересующих его растений и животных. При переходе от рыболовства к рыбоводству возникает та же проблема: монокультура или поликультура?
Первые этапы развития рыбоводства, казалось бы, не оставляли сомнений; выращивать нужно лишь ту рыбу, которая предъявляет минимум требований к еде и воде.
Карп и его ближайшие родственники считаются наиболее подходящими для выращивания потому, что они опровергают известную пословицу: «Вода загнивает, и рыба умирает». Из всех пресноводных рыб они самые нетребовательные к чистоте воды и к содержанию в пей кислорода. Значит ли это, что все наши искусственные моря в ближайшее время будут заселены одним только карпом, а наши ближайшие потомки, кроме него, другой рыбы и знать не будут?
К чему приводит водная монокультура, мы уже видели на примере Ляшозера. Минимальный вред — дополнительные затраты на отгораживание «культурного» водоема от окружающей «некультурной» среды, максимальный — разрушение природы.
Сегодня самое крупное в Европе рыборазводное хозяйство «Техо» (Венгерская Народная Республика), кроме молодняка карпа, сома и других растительноядных и всеядных рыб, производит мальков судака и щуки. Вырастая, эти мальки превращаются в великолепных санитаров, которые подбирают все, «что плохо плавает». Кстати говоря, в некоторых африканских реках аналогичную. миссию выполняют… крокодилы, которых тоже разводят «в санитарных целях».
Сегодня рыбоводство предпочитает ориентироваться на разведение не одной, а нескольких пород рыб одновременно, допуская в компанию основных производителей определенное число хищников. Это позволяет лучше использовать различные растительные корма водоема, оздоровить обстановку в нем («На то и щука, чтобы карась не дремал») и меньше тратить на рыбную ветеринарию.
Рыбная ветеринария — это мощнейшее ответвление ветеринарной науки. Чем только не болеют рыбы! Одно лишь перечисление их болезней заняло бы объем больший, чем эта книга. И 99,9 процента из них обнаружено не рыболовами, а рыбоводами. Чем выше плотность рыбьего населения в водоеме или садке, чем однороднее его состав, тем больше опасность заболевания. Так что за повышение искусственности условий существования приходится платить все большими затратами на медицинское обслуживание. Тенденция та же, что и в мире человека вообще.
Ну а корма? В реке или обычном озере проблема корма рыбака не волнует, здесь важен лишь вопрос подкормки да наживки. Точно так же, пока коровы паслись на лугах, никто не думал о полноценности их питания. Карп, как и корова, совершенно точно знает, что и в каком количестве ему нужно. Теперь же, когда корова заперта в коровнике, а карп — в искусственном водоеме или садке, нам приходится заботиться о правильном питании своих подопечных.
Проблема производства кормов для рыб достаточно сложна. Судите сами: корма следует делать разными для разных возрастов и пород. Они должны содержать строго определенное количество белков, жиров и углеводов, минеральных веществ и витаминов. Они, наконец, должны быть определенной величины (комки, крошки, гранулы и т. п.), чтобы не растворились в воде, не были утеряны и соответствовали бы по размеру ротовому отверстию потребителя.
Но, позвольте, скажете вы, зачем такие сложности?! Есть же рыбы, что едят тростник, камыш, всякие водоросли… Вот, например, в «Клубе кинопутешествий» показывали, как амур и толстолобик расправляются с камышом, которым порос было Каракумский канал…
Действительно, растительноядные рыбы — самые экономичные. И к тому же прекрасные гидромелиораторы. Но чтобы их выращивать, нужно иметь как минимум… растения. В естественных условиях, где сохраняется равновесие между количествами водной растительности и рыбы, уловы последней не могут быть слишком большими. Рыболовство превращается в несколько раз более доходное рыбоводство, лишь когда рыба обеспечивается дополнительным кормом. В этих условиях рассчитывать на естественное возобновление съеденных ею водных растений не приходится. Интенсивные рыбоводческие хозяйства периодически спускают воду из водоемов, культивируют и засевают их дно…
Есть в кормлении рыб и некоторые особенности, существенно отличающиеся от специфики животноводческих ферм. Животных кормят по строгому расписанию: два-три или более раз в сутки, независимо от погоды и прочих факторов. Рыбоводы же вынуждены постоянно считаться с тем, что их подопечные — существа холоднокровные. А это значит, что все их физиологические процессы, в том числе и пищеварение, зависят от температуры окружающей среды.
Например, при низкой температуре аппетит у рыб снижается, некоторые из них реагируют даже на доли градуса, особенно если эти изменения сопровождаются колебаниями уровня кислорода в воде. Попробуйте-ка в этих условиях правильно и без потерь корма удовлетворить потребности рыбьего стада!
Если посчитать теперь стоимость всех мероприятий по содержанию, очистке, удобрению и дезинфекции искусственных прудов, сложить их с хлопотами по инкубации икры, ветеринарному обслуживанию и кормлению рыбы, сопоставить эти затраты с получаемым результатом, который вследствие все той же погоды и ряда других не зависящих от человека обстоятельств может быть очень разным, то следует признать, что современное рыбоводство не слишком далеко обогнало растениеводство и животноводство.
Как и у всего сельского хозяйства, у рыбоводства просматриваются два направления дальнейшего развития.
Во-первых, дальнейшая индустриализация. Это значит — переход к выращиванию рыбы в специальных бассейнах с регулируемой температурой воды (сейчас уже построено несколько десятков рыбохозяйств, использующих теплую воду, сбрасываемую энергостанциями) в полностью контролируемых условиях содержания. Вполне возможно, что значительную часть питательных веществ такие бассейны смогут получать из сточных вод городов и ферм.
Во-вторых, воспроизводство и регулирование состава ихтиофауны в естественных водоемах. Теперь уже очевидно, что из-за значительного давления на рыбное «поголовье» со стороны энергетиков, мелиораторов и промышленников оно не в состоянии поддерживать свою численность самостоятельно.
В последние десятилетия в нашей стране очень много сделано для промышленного рыбоводства: построены крупные предприятия — «инкубатории» различных видов рыб, проведены эффективные работы по скрещиванию и разведению новых ценных пород. Но, как писал Н. Чернышевский, «новое строится не так легко, как разрушается старое».
За последние 15 лет уловы во внутренних водоемах СССР сократились примерно на 35—40 процентов. Правда, вместе с тем некоторое время увеличивались уловы морской рыбы, доля которой за последние 50 лет в общем улове увеличилась в три раза. Соответственно усилилась эксплуатация океана. К чему это ведет, мы знаем: океан оказался не таким уж безмерно богатым живыми существами, как это казалось недавно. Океанические уловы проявляют тенденцию к снижению, в связи с чем прибрежные страны объявили о введении трехсотмильной зоны…
Графическое изображение взаимоотношений человека и природы в виде гражданина, пилящего сук, на котором он сидит, — сюжет, безусловно, не свежий. Обратимся, однако, к нему еще раз. Представьте себе ситуацию: вышеупомянутый гражданин, услышав под собой весьма подозрительный треск, решительно передвинулся ближе к основанию ветви. Треск прекратился; теперь он пилит в том месте, где сук переходит в ствол. Место потолще, пилить можно подольше…
Нарисованная картина очень точно отражает наш переход от пресноводного к океаническому рыболовству. Судите сами.
Еще в начале века основную часть мирового улова составляли обитатели пресных вод, а также те, что живут во внутренних морях, таких, как Азовское, Каспийское, Аральское. К его середине продуктивность открытых водоемов вырвалась вперед, а сейчас океан дает 90 процентов рыбы и водных животных. Вот вам и ответ на вопрос: «Куда исчезла рыба?» По традиции мы все еще считаем, что рыба — это вобла. Сродни ей сазан, лещ, сом… ну, а что касается хека… полно, рыба ли это?
По достаточно точным данным, из озера Селигер в XVIII столетии доставали 25 тысяч центнеров рыбы. В 1911 году озеро принесло 16 тысяч, в 1959-м — 3,5 тысячи, а сейчас и того меньше. В седьмой пятилетке среднегодовые уловы рыбы в реках и озерах страны составили 210, в восьмой — 186, девятой — 150 тысяч тонн. По сравнению с уловами в прошлом добыча рыбы на Каспии сократилась на треть, не лучшее положение и в Азовском море. Рыбы в этих морях добывается все меньше. Но этого мало — все меньше рыбы ценной, все больше сорной, малоценной.
Не напоминает ли процесс перемещения мирового рыболовства в океан тот, что происходил в свое время в сельском хозяйстве?.. Когда-то человек, поработав несколько лет на освоенном из-под леса или степи поле и полностью истощив плодородие, бросал его на волю судеб и искал счастья на новом месте. В лесной зоне эту форму хозяйства называли подсечным земледелием. Так, может быть, существует и «подсечное рыболовство», успевшее обобрать реки и озера до такой степени, что с них теперь и взять нечего, а потому настала пора переходить на новые места — в океан?..
Учтите только, что наш современник куда более скор и тяжел на руку, чем его предок. Эпоха подсечного земледелия тянулась тысячелетия, «подсечное рыболовство», судя по всему, будет недолгим. Об этом свидетельствует упоминавшаяся тенденция снижения океанических уловов. Неудивительно: с топором да в океан…
На планете установлено немало памятников животным. Один из самых любопытных — изваяние мамонта в селе Кулешовка, что на Сумщине. Его поставили на месте находки скелета этого древнего вымершего животного. Не придется ли нашим потомкам ставить памятник… карасю?
Рыбакам хорошо известен термин — «прилов». Обычно, кроме основной рыбы, на которую «нацелен» трал, он приносит еще некоторое количество другой… Он, этот прилов, вовсе не на все 100 процентов состоит из сорной рыбы. Напротив, в нем много рыбы ценной, вкусной и питательной. Но рыбозаводу, будь он плавучий или на берегу, эта рыба не нужна: его технология, будучи вполне промышленной, механизированной и автоматизированной, нацелена на рыбу «массовую» и «стандартную». Ведь вся современная индустрия потому только и является индустрией, что опирается на стандарт. Индивидуальное производство машин кануло в прошлое, поэтому же у нас нет возможности индивидуально разделывать каждую рыбку: селедку — так уж давай одну селедку, сайру — так сайру, кита — так только кита!
Это общая тенденция в развитии наших отношений с природой, поставляющей нам средства к существованию. У нее, у природы, многое множество источников, но мы пьем лишь из некоторых, наиболее обильных, к которым легче прильнуть. Из одних пьем, а другие почему-то пересыхают. И летит за борт ненужный прилов — на радость чайкам!
Вот так же, перебрасывая реки и возводя водохранилища, мы продолжаем выбрасывать за борт тысячи тонн рыбы. А что делать, раз осетр не может преодолеть плотину? Плотины ведь нужны для каналов, каналы — для полей, где растут культурные злаки, злаки — нам и нашим домашним животным.
Но представьте на минуту, что произошла катастрофа, предсказанная фантастом: из космоса на Землю занесен неведомый грозный вирус, мгновенно сразивший все колосья всех культурных злаков… Что останется человечеству? Ведь пить из всех источников оно не умеет, прилов давно уж съеден чайками, хорошие же синтетические продукты создавать мы еще не научились, да и брезгливо морщимся при одном упоминании о них…
Итак?
Все эти ужасы (будем надеяться, всего лишь теоритические) — следствие все той же стандартизации, негибкости нашей технологии, ориентированности ее на разработку не всех (или многих) природных ресурсов, а всего лишь нескольких, немногих.
Вспомним, между прочим, что изучение природных биосистем показало с очевидной бесспорностью: наиболее устойчивы и долговременны те, что сложнее, многообразнее. Разнообразие — вот не одна из первых, а истинно первая заповедь Природы. Именно — «разнообразьтесь», а потом уже библейское — «плодитесь и размножайтесь»!
Не означает ли это, что и наши технологии добывания средств насущных должны быть возможно разнообразнее? Не означает ли это, что, продолжая строить города и заводы, развивать орошаемое земледелие, мы не имеем права делать это за счет сокращения рыболовства?
Современное гидростроительство нацелено на сохранение возможно больших запасов воды. Надо сделать так, чтобы увеличение обводненности означало одновременно и рост урожайности, и увеличение уловов рыбы.
Примеров такого сочетания немало: сегодня Каракумский канал дает стране и хлопок и рыбу. В пустыне появляются рыболовецкие колхозы…
Мы, конечно, рано или поздно научимся управлять природой так, как это нужно и нам и природе. Сохранить, управляя, — вот задача. И, решая ее, не следует бояться поражений и даже отступлений…
В 1973 году профессор зоологии университета штата Теннесси (США) открыл новый вид окуня, который он назвал моллюском. Мелкая эта рыбешка жила исключительно в реке Малая Теннесси, и более нигде. На ней между тем строили плотину…
В будущем водохранилище моллюсковый окунь жить не смог бы, а поэтому, основываясь на действии закона сохранения биологических видов, Верховный суд США постановил запретить строительство плотины Теллико, несмотря на то, что в нее было «уложено» 100 миллионов долларов. Работы возобновились лишь в 1979 году, когда окуня переселили в две другие речки, где он принялся усердно размножаться.
Так маленькая рыбка остановила строительство большой плотины.
Вы полагаете, что это уж точно «перегиб»? Ведь плотина Теллико должна оросить многие тысячи гектаров земли в одном из самых засушливых районов США. Что такое по сравнению с этим светло-коричневая рыбка длиной максимум восемь сантиметров?
Не исключено, что данный пример действительно «крайний случай».
Подумайте, однако, что может стоить восстановление одного уничтоженного биологического вида. Да и возможно ли оно, это восстановление? Фактически никакая наука сделать этого не может, а природа вспять никогда не возвращается. Так что кто знает, что будет, если мы будем поступать каждый раз только «самым экономичным образом» (тем более что этот способ сегодня может быть действительно самым экономичным, а завтра станет вконец разорительным)? Кто-то сказал: «От людей, не увлекающихся рыбной ловлей, рыболов отличается хотя бы тем, что он на одну мечту богаче». А что будет, если мы будем относиться к природе лишь как к среде обитания? Не отнимем ли мы у человечества мечту, которая и делает его человечеством?