Несмотря на то что вопросы приручения животных на ранних этапах человеческой истории издавна дискутировались учеными представителями разных школ, до сих пор не было проведено сколько-нибудь детального анализа положения прирученных животных в обществах охотников, собирателей и рыболовов.
Между тем без такого анализа и условия доместикации, и ее механизмы, и отчасти даже ее последствия остаются малопонятными. К сожалению, этнографы и сейчас уделяют недостаточно внимания этим вопросам. Доступные материалы о приручении животных весьма отрывочны, неполны, а часто и противоречивы. Кроме того, порой они происходят из обществ, подвергшихся внешнему влиянию, что также усложняет задачу исследования.
Специалисты-австраловеды отмечают, что аборигены ловят на охоте и приводят в лагерь молодых эму и кенгуру, приносят разнообразных ящериц и других животных, которые становятся участниками детских игр. Однако эти идиллические отношения длятся недолго, так как вскоре либо животных съедают, либо они сами убегают из лагеря. «Традиционное аборигенное хозяйство не создает условий для откармливания бесполезных животных»,— заключает по этому поводу А. Гамильтон.
Ему вторит Р. Кимбер: «…даже в относительно статичной ситуации современных австралийских стоянок их (животных) сохранение было возможным лишь в течение весьма короткого времени — обычно 1—2 дня, после чего они убегали (ящерицы), попадали на зуб лагерным собакам или убивались и поедались». По мнению этого автора, в прошлом вероятность выживания пойманных особей была еще меньше.
Гораздо более тесные отношения связывают австралийцев с собаками, и в частности с динго. В целом значение собак определяется тем, что они дают людям в случае необходимости мясо, зачастую помогают на охоте, сторожат лагерь, согревают людей холодными ночами, повышают престиж своих хозяев. Кроме того, с собаками связаны некоторые идеологические представления, что определяет их место в мифологии. Вместе с тем эти виды использования собак встречаются у австралийских племен в разном соотношении, а некоторые из них характерны не для всех племен.
Наибольшие споры в последние годы вызвал вопрос о степени использования австралийцами собак, в особенности динго, для охоты. Сложность его решения определяется во многом тем, что завозившиеся европейцами с 1788 г. собаки активно гибридизировались с динго, что привело к распространению смешанных пород, которые по своим качествам отличались от динго. Так, в частности, они больше динго подходили для целей охоты. Появление этих новых пород, которые быстро проникали в самые удаленные уголки континента, ставит важную источниковедческую проблему, так как в описаниях охот с собаками в XIX — начале XX в. порода собак, как правило, не упоминалась. С большим трудом удается выяснить, что в прошлом не только европейские и гибридные породы, но и динго в некоторых районах Австралии (например, в Северном Квинсленде) более или менее успешно применялись аборигенами для охоты.
Вместе с тем сам по себе факт охотничьего использования динго в XIX в. еще не характеризует методы охоты австралийцев в предколониальный период. Поэтому представляется существенным анализ тенденций развития охоты у австралийцев в контактной ситуации. И. Уайт отмечает у бидьяндьяра Южной Австралии две породы собак: гончих и дворняг. Гончих аборигены держат для охоты, дворняг — в качестве «любимчиков»; за гончими осуществляется превосходный уход, дворняги же постоянно бродят голодными. Гончие прекрасно выдрессированы. Именно они доставляют людям основную долю дичи, практически каждый день снабжая их мясом. Переход к охоте с чистокровными гончими совершился у бидьяндьяра за последние 30 лет. В начале этого периода они предпочитали охотиться с гибридными породами, происходившими от динго и гончих. Таким образом, по мнению И. Уайта, переворот в охотничьих методах, значительно повысивший продуктивность охоты, произошел здесь сравнительно недавно и связан с активным заимствованием австралийцами гончих.
Иная картина наблюдается у аборигенов янкунтьяра, у которых специально обученных для охоты собак нет. Охота с собаками здесь малоэффективна. По расчетам А. Гамильтона, за 13 месяцев 1970—1971 гг. люди добыли с помощью собак всего 13 крупных животных, а без их помощи — 302. За вычетом мяса, ушедшего на корм собакам (2,5% всего мяса), чистый доход, принесенный собаками, оказался равным всего 64 кг из 5698 кг добытого мяса. Ту же картину отмечает и М. Меггит у валбири, которые за 12 месяцев 1953/54 гг. добыли с помощью собак всего 3 кенгуру и 6 крупных игуан. Следовательно, успех охоты во многом зависит от обученности собак, которые должны предварительно пройти особую тренировку. Однако последняя может вестись эффективно лишь при определенных условиях. Во-первых, собак должно быть относительно много, чтобы можно было отбирать более подходящих для охоты особей и чтобы имелась замена для погибших на охоте собак; во-вторых, они должны быть неплохо обеспечены кормом, чтобы сохранять силы для охоты; в-третьих, необходим известный контроль над их воспроизводством, обеспечивающий преемственность поколений. Некоторые имеющиеся цифры говорят о том, что современные группы аборигенов держат большое количество собак, которых, как правило, больше, чем людей. По подсчетам Б. Хейдена, для охоты обучаются лишь одна-две собаки из своры в полдюжины голов, принадлежащей хозяйству. В прошлом, в доколониальный период в хозяйстве возможно было держать максимум двух собак, а многие аборигены не имели собак вовсе. Новых собак добывали главным образом на охоте: ловили новорожденных щенков, которых относили в лагерь и там воспитывали. Гораздо реже потребности в собаках восполнялись за счет потомства прирученных динго, так как по сравнению с дикими их плодовитость резко падала. Следовательно, в традиционном обществе австралийцев не было условий для воспитания особых охотничьих собак.
К щенкам аборигены относились с большой любовью и теплотой и хорошо их кормили, причем в некоторых случаях женщины давали им грудь. В целом со щенками обращались не хуже, чем с собственными детьми, давали им особые клички, предпринимали попытки защищать их с помощью магии от злых духов и т. д. Выросших собак тоже любили и ласкали, однако они полностью или почти полностью лишались поддержки человека и вынуждены были теперь сами добывать себе пищу. Попытки выклянчить или же стянуть пищу у людей кончались тем, что собак жестоко били и гнали прочь. При всем этом многие из них настолько привыкали к людям, что навсегда оставались с ними вследствие эффекта импринтинга. Все же в случае особо дурного обращения некоторые динго убегали и дичали. Причины плохого кормления собак в прошлом понятны. По расчетам А. Гамильтона, в группе янкунтьяра, где на человека приходилось примерно по одной собаке, даже при активных попытках аборигенов воспрепятствовать доступу собак к предназначенной для людей пище на питание этих животных уходило 10% всех пищевых запасов. В прошлом, когда обеспеченность аборигенов пищей была гораздо хуже и без строгой ее регламентации нормальная жизнь была невозможной, не было и условий для сколько-нибудь регулярного подкармливания прирученных динго. По той же причине в пустынных районах, небогатых дичью, люди предпочитали охоте с собакой хотя и более трудоемкую, но зато более надежную охоту с копьем из засады. Напротив, в более обильных пищевыми ресурсами областях, где результаты неудачной охоты были не столь губительными, аборигены издавна охотились с собаками и хорошо их кормили. По мнению Б. Хейдена, с ростом оседлости и усилением контактов с европейцами аборигены стали все чаще охотиться с собаками, так как в случае неудачи могли получить пищу и иными способами. Таким образом, регулярная охота с собаками, характерная для некоторых племен австралийцев сейчас, представляет собой довольно позднее явление. В прошлом охота с собаками велась лишь случайно, спорадически, с чем согласен даже Б. Хейден, горячо отстаивающий тезис об использовании аборигенами динго для охоты в доколониальный период.
У различных австралийских племен ученые отмечают и различное отношение к мясу динго. Некоторые из них (валбири) проявляют крайнее пренебрежение к собачатине и едят ее только в случае сильного голода; другие (янкунтьяра), напротив, любят собачье мясо. Однако даже в период бескормицы австралийцы не трогают прирученных собак, считая их, как и вообще прирученных животных, табу. Напротив, на поедание мяса диких или чужих собак никаких ограничений не накладывается. В этом обычае можно видеть зачатки системы, позже характерной для раннего скотоводства, которое запретом на убой и поедание своих животных стимулирует широкий обмен и сохраняет условия для воспроизводства стада. Важно отметить, что запрет на убой своих животных держится не на каком-то религиозном чувстве, а на родительском отношении к выращенным зверям, в которых аборигены видят своих детей. Этим же определяется и право обособленной индивидуальной собственности на прирученных животных, и связанные с ним престижные отношения, которые проявляются как в особой гордости за своих собак, так и в праве охотника делить тушу животного, загнанного его собакой.
Таким образом, в прошлом собаки использовались австралийцами самым различным образом и ни в коей мере не могли считаться специализированными животными. Специализированные охотничьи собаки появились лишь недавно, в условиях контактов с европейцами. Одной из важных традиционных функций собак была охрана лагеря и защита его от внешней опасности. В особенности аборигены ценили в собаках способность будто бы распознавать и прогонять злых духов. Поскольку злые духи и вообще враждебные силы, по мнению австралийцев, проникали в лагерь, как правило, извне, то и охрана от них лагеря собаками зачастую помогала предотвратить реальную опасность, исходящую от чужаков, приблудных собак и т. д.
Тасманийцы впервые увидели собак лишь после появления на острове европейцев в конце XVIII в. Однако только после 1804 г., когда они получили возможность ознакомиться с европейскими методами охоты с собаками, они и сами стали использовать их для этого. Собак тасманийцы добывали обменом или кражей у европейцев, обменом между собой, а также нападая на одиноких охотников. Вскоре они научились также приручать щенков одичавших собак. Все же основным источником собак оставались европейские поселения. Исследования Р. Джонса показали, что количество собак у тасманийцев было прямо пропорционально степени их контактов с европейцами. Уже в 1816 г. встречались группы из 200 человек, обладавшие 50 собаками. Охота с собаками привела к возрастанию в рационе тасманийцев доли мяса крупных животных (кенгуру). Кроме того, собаки «служили сторожами, помогали выслеживать противника, шали вместе с хозяевами, согревая их своим теплом. Тасманийцы очень любили своих собак, никогда их не ели и сильно горевали в случае их смерти. Особенной заботой они окружали щенят, которых женщины порой вскармливали грудью. Взрослых собак, в особенности когда их было много, тасманийцы не могли прокормить. Поэтому собаки часто голодали и иногда даже поедали друг друга.
Собаки находились в обособленной индивидуальной собственности как мужчин, так и женщин и метились особыми знаками. Хозяин имел право распределять добычу, пойманную его собакой. К сожалению, нет сведений о судьбе собак после смерти хозяев, однако весьма симптоматично указание Р. Джонса на то, что, по поверьям тасманийцев, хозяин и после смерти мог влиять на собаку, например делать ее ленивой. Большое хозяйственное и социальное значение собаководства сделало собак одним из важнейших видов богатства у тасманийцев наряду с охрой и раковинными бусами.
Ученым уже давно были известны факты содержания прирученных молодых животных (поросят, обезьян, крыс, тигрят, белок, выдр и др.) у семангов и сеноев Малаккского полуострова. Недавние исследования Р. Дентама позволили более детально изучить этот вопрос. Выяснилось, что до повзроеления этих животных-«любимчиков» всячески обхаживают и даже кормят грудью, однако потом интерес к ним теряется и многие из них убегают обратно в джунгли. «Любимчиков» почти никогда не продают и никогда не едят. Впрочем, в случае необходимости их могут продать или обменять, так как никакого запрета на поедание животных, выращенных чужими руками, здесь нет. По свидетельству Р. Дентама, семаи (сенои) сами не режут своих животных, но обменивают их, зная, что новый хозяин зарежет их на мясо.
Аэта Филиппин приручают обезьян, кур, свиней. Однако сосуществование этих животных с человеком длится недолго. Как сообщает Дж. Гарван, если аэта не съедают их в случае нужды в сезон дождей, то они, как правило, убегают назад в джунгли.
У андаманцев собаки появились в середине XIX в., когда их завезли сюда индийцы. У пришельцев же андаманцы обучились и методам охоты с собаками. Собак андаманцы не едят, а используют главным образом для охоты на свиней, которая с помощью собак стала гораздо успешнее. Характер ухода за собаками отличается теми же чертами, что и у австралийцев: щенков очень любят, балуют и кормят грудью вместе с детьми, но взрослых собак часто держат в голоде. В начале XX в. собак у андаманцев было уже относительно много, не менее одной на каждого женатого мужчину. Они находились в обособленной индивидуальной собственности. Богатство природных условий и благоприятный режим питания создали ситуацию, в которой, как отмечали исследователи XIX в., андаманцы могли ловить поросят и откармливать их на убой в загонах, сделанных из поваленных древесных стволов.
В свое время представители Венской культурно-исторической школы предполагали очень раннее (чуть ли не с конца палеолита) появление собаководства, и в частности упряжного собаководства у народов Крайнего Севера. Напротив, этнографические данные о народах Крайнего Севера и Сибири говорят о том, что содержание крупных свор собак, необходимых для упряжек, требовало устойчивых и обильных пищевых ресурсов, которые стали доступны лишь на определенном этапе развития рыболовства и морского промысла. Так, по подсчетам Е. А. Крейновича, семья нивхов из 9 человек заготовила на зиму И 520 штук юколы, третья часть которых предназначалась для собак. Ненамного хуже заботились о своих собаках и оседлые коряки, которые заготавливали в течение рыболовного сезона по 1,5—2 тыс. штук юколы для собак в каждом хозяйстве. Обитатели р. Анадырь, для которых собачий транспорт был жизненной необходимостью заготавливали на прокормление своры собак в 12 голов в среднем чуть больше 3 тыс. штук юколы. По словам И. С. Вдовина, становление упряжного собаководства у коряков и чукчей произошло сравнительно недавно и находилось в прямой зависимости от развития оседлого рыболовства и морского промысла.
В принципе на той же хозяйственной основе у народов Амура и Сахалина (айнов, нивхов, сроков, орочей, ульчей, удэге и отчасти нанайцев) возник обычай выращивать медведей для медвежьего праздника и держать в клетках некоторых других животных. Действительно, как единодушно заключают все исследователи, выкармливание медведя стоит недешево и требует продолжительного труда в течение нескольких лет: нивхи выкармливают медведя до 3—4 лет, айны — до 2,5—3 лет, уличило 5—6 лет. Медведей стараются кормить не хуже, чем людей, что требует много рыбы. По-видимому, отдельному хозяйству, даже зажиточному, в одиночку это сделать не под силу. Поэтому сплошь и рядом в откорме медведя хозяину помогают родственники из его поселка, а порой даже родичи и друзья из соседних поселков. Однако и в таких условиях лишь немногие хозяйства способны кормить медведей. По данным Б. Пилсудского, в начале XX в. у айнов на поселок приходилось примерно по одному хозяйству, содержавшему медведя. Как правило, выкармливали единичных особей и много реже — пару. У нивхов забота о медведе возлагалась на плечи мужчин, а у айнов — на женщин, которые в отдельных: случаях даже кормили медвежат своим молоком. Вообще медвежат ласкали и баловали, как детей, чему в немалой степени способствовали, во-первых, отношение к медведям, как к людям (их считали «горными людьми»), а во-вторых, и тот факт, что медвежат часто брали на воспитание родители, потерявшие своего ребенка. Однако как бы ласково хозяева ни обращались с медвежатами, взрослых зверей ждала неизменная участь быть убитыми для устройства медвежьего праздника. Правила убоя и поедания мяса несколько различались у разных народов. Так, у нивхов ни хозяин, ни его близкие родичи не имели права ни убивать зверя, ни есть его мяса и нанимали для убоя специального человека со стороны. У айнов не только чужаки, но и родичи хозяина могли убить зверя, а его мясом лакомились все, включая и хозяев, кроме женщины, выкормившей медвежонка. У ульчей к поеданию мяса также допускались и хозяева и их гости, однако убивать медведя хозяевам запрещалось.
Медвежий праздник устраивался примерно раз в году и нес в себе несколько функций. По словам ульчей, он, во-первых, организовывался для получения свежего мяса, во-вторых, давал повод родичам съехаться вместе, в-третьих, приносил роду охотничью удачу й, наконец, в-четвертых, позволял почтить память умершего сородича. По поводу этого отношения к празднику А. М. Золотарев в свое время отмечал, что ульчи «вообще склонны умалять религиозное назначение медвежьего праздника». Однако сводить это значение исключительно к религии было бы столь же неверным. Как отмечают все исследователи, медвежий праздник становился порой единственным поводом для родственников увидеться, обсудить свои дела, восстановить и укрепить ослабевшие связи. Одним из важных актов, закреплявших место человека в обществе, являлась раздача медвежатины, которая велась в строго определенном порядке. Кроме мяса медведя подавалось и множество других угощений, поскольку с богатством стола был тесно связан престиж устроителя пиршества. Последний получал зачастую не только моральные, но и материальные выгоды в виде множества подарков, привезенных гостями. Как справедливо отмечал А. М. Золотарев, в «медвежьем празднике отчетливо заметны элементы потлача». В то же время воспитание медвежонка и устройство медвежьего праздника рассматривались приамурскими и сахалинскими народами как дело, весьма угодное духам гор, которые ограждали от зла и способствовали успеху в охоте. Поэтому одной из функций медвежьего праздника являлось и коллективное моление об удаче. В прошлом аналогичные праздники устраивались айнами и по случаю убоя выращенной в клетке енотовидной собаки. Напротив, содержание лисиц преследовало какие-то другие, к сожалению, неизученные цели.
Интересно, что медвежатина использовалась у некоторых амурских народов, например у ульчей, и для борьбы за престиж в «чистом» виде, которая велась между двумя богачами и не была связана ни с какими религиозными ритуалами.
Единственными домашними животными в традиционном хозяйстве нивхов являлись собаки, значение которых было весьма велико во всех сферах жизни людей. Собаки служили важнейшим средством транспорта, намного усиливавшим мощность нивхского хозяйства. Они были одним из источников мяса и шкур, так как собак, не пригодных для работы, нивхи откармливали и убивали. Собаки являлись также одним из наиболее распространенных средств обмена и считались единственно возможным видом штрафа за нарушение религиозных предписаний. По количеству собак определялось богатство человека, состоявшее из упряжек, каждая из которых требовала девяти собак. Наконец, жертвоприношения собак служили важным средством общения с духами.
Данные по айнам и приамурским народам вряд ли могут безоговорочно привлекаться для характеристики общей картины содержания животных у охотников, рыболовов и собирателей, не испытавших внешних влияний, так как, по заключению специалистов, в данном случае роль влияний с земледельческого юга была велика. Кроме того, есть данные, что приамурские тунгусо-манчжурские народы в прошлом знали земледелие и скотоводство (культура мохэ). Вместе с тем кажется вероятным, что результатом влияний в данном случае было не столько возникновение какого-то нового культурного комплекса, сколько усиление уже существующих тенденций, их усложнение и обогащение. Об этом свидетельствуют сравнительные материалы, приведенные в настоящей главе.
Путешественники XIX в., наблюдавшие жизнь индейцев Северной Америки, изредка упоминали о прирученных овцебыках, бизонах, волчатах, медвежатах и других животных. При этом речь шла исключительно о молодых особях. К сожалению, достоверность этих данных трудно проверить, а их отрывочность не позволяет судить о характере содержания животных и об их дальнейшей судьбе. Гораздо более надежны сведения, собранные профессиональными этнографами. Так, известно, что некоторые из атапасков держат в клетках животных-«любимчиков», чаще мелких птиц, реже — куропаток и кроликов, которых труднее прокормить. Иногда у них встречаются даже ручные лисята, норки, медвежата. Считается, что животных держат главным образом для детских игр, причем некоторые авторы видят в этом обычае своеобразную школу подготовки детей к охотничьему ремеслу. «Любимчиков» никогда не убивают на мясо и никогда не едят. Однако выросших лисиц и норок умерщвляют ради получения меха. Медведей держат до двухлетнего возраста, строят для них берлогу и никак не ограничивают их передвижение. Но когда медведь вырастает и становится опасным, его прогоняют и лишь в том случае, если он не желает уходить, убивают. Важно подчеркнуть и такую особенность описанной практики у атапасков: они никогда не держат животных парами, считая размножение животных-«любимчиков» плохим знаком.
Обычай содержания животных характерен не для всех атапасков. Так, у атна, живущих в устье Медной реки, он, напротив, находится под строгим запретом, причем, по мнению Ф. де Лагуна, этот запрет отражает более типичную для традиционного общества ситуацию, тогда как рассказы о содержании медвежат относятся будто бы уже к новому времени. Трудно сказать, насколько это заключение истинно. Во всяком случае, бесспорно лишь то, что в прошлом возможность содержания прирученных животных была намного меньше, чем сейчас. Об этом свидетельствуют, например, данные по собаководству на Американском Севере. Ныне установлено, что в доколониальное и раннеколониальное время у северных индейцев и эскимосов имелось очень мало собак, так как их нечем было кормить. Поэтому и сани в этот период перевозили в основном женщины. Только с распространением пушной торговли, получением ружей и других европейских товаров местное население смогло регулярно содержать собачьи упряжки, в каждую из которых запрягалось в среднем 6—7 и, уж во всяком случае, не менее 4 собак. Для упряжек оставляли, как правило, самцов, во множестве истребляя новорожденных самок, которые ценились гораздо меньше. Кроме того, в летний период, когда нехватка пищи ощущалась особенно сильно, люди избавлялись от старых и больных животных, однако старались не убивать их самостоятельно, доверяя это кому-то другому. В то же время за щенятами и упряжными собаками ухаживали с большой заботой, а собачатину никогда не ели. Собаки у северных народов — источник престижа, который повышают путем дарения или обмена собаками, причем в данном случае материальная основа престижных отношений проявляется весьма отчетливо. По словам Дж. Савишински, «люди, имеющие мало собак, как и люди с малочисленной родней, считаются бедными и задавленными нуждой».
У некоторых племен Калифорнии известны случаи использования пойманных животных и птиц в целях культа. Так, в ритуалах, связанных с культом мертвых, индейцы Южной Калифорнии устраивали жертвоприношения кондоров или орлов, которых захоранивали в специальных местах. Среди археологических находок в Центральной Калифорнии встречались ритуальные захоронения медведей, койотов и оленей. В известной степени эта практика была, видимо, связана с обычаем отождествления фратрий и других родственных подразделений о каким-либо животным или птицей. Например, у йокутсов тотемами одной из фратрий были орел и медведь, а другой — койот и сокол, причем в обоих случаях для их названия употребляли тот же термин, что и для домашней собаки. Тем не менее ни о какой доместикации этих птиц и животных говорить не приходится.
Таким образом, как свидетельствуют приведенные материалы, содержание прирученных животных, безусловно, требовало прочной материальной основы в виде излишков пищи, которые могли бы использоваться для их прокормления. Однако на уровне присваивающего хозяйства эта основа, как правило, либо отсутствовала, либо была недостаточно широка для того, чтобы содержать «группу прирученных животных сколько-нибудь длительное время. Правда, при более детальном изучении вопроса оказывается возможным выявить хозяйственные системы, более приспособленные для содержания животных-«любимчиков». Так, совершенно очевидно, что хозяйство, ориентированное в основном на охоту, менее способствует этому, чем хозяйство, в котором преобладающим видом деятельности является рыболовство, либо, в особо благоприятной среде, собирательство. Там же, где этот комплекс дополняется также и земледелием, прирученные животные начинают встречаться почти в каждом домохозяйстве, как это наблюдается, например, у индейцев тропических лесов Южной Америки.
Содержание животных-«любимчиков» преследует самые разнообразные цели — от хозяйственных до социальных и ритуальных, причем повсеместно эти цели встречаются в едином нерасчленимом комплексе. Особенно значительной представляется социально-экономическая функция животных-«любимчиков», которых обменивают либо для получения жизненно важных предметов (особенно пищи), либо для установления и упрочения социальных связей, а также в некоторых случаях убивают для устройства пира, имеющего прежде всего социально-престижное значение. Впрочем, на уровне присваивающего хозяйства эти отношения находятся еще в зачаточном состоянии, однако выявление их здесь имеет первостепенную важность, так как помогает найти корни тех социально-престижных отношений, которые становятся характерными для раннего скотоводства. Наличие в принципе одного и того же культурного комплекса, связанного с прирученными животными, у самых разнообразных народов, имеющих различную историю, весьма показательно. Оно лишний раз подчеркивает справедливость идеи стадиальности общественного развития, так как может быть объяснено только единством внутренних закономерностей, действующих в стадиально близкой культурной среде.
Как показывают приведенные материалы, само по себе содержание животных-«любимчиков» не порождает скотоводства автоматически. Более того, у некоторых народов существуют обычаи, не только не способствующие, но даже препятствующие доместикации (содержание единичных особей в клетках, неодобрительное отношение к размножению прирученных животных, отпуск взрослых животных на волю и т. д.). Как правило, роль прирученных животных в жизни таких народов минимальна. Напротив, там, где содержание животных удовлетворяет жизненно важные потребности человека и органично вписывается в культурную систему, возникают и условия для превращения прирученных животных в домашних. Этот процесс мог происходить только на фоне роста эффективности первобытного хозяйства, в особенности в связи с возникновением и развитием раннего земледелия, а в отдельных случаях на базе развитого рыболовства или усложненного собирательства.