При оценке внешне целесообразных действий того или иного животного незнающие люди не делают различия между пониманием, или умом, животного, т. е. осмысленным использованием лично приобретенного опыта, и чисто инстинктивными действиями его. Инстинкты врожденны и в природной обстановке способствуют, разумеется, сохранению вида. Изучение их относится уже к области психологии или, в данном случае, зоопсихологии. Многие любители животных огорчаются, когда узнают, что животное, и именно их животное, «глупо», — они усматривают в этом слове какой-то упрек, который не могут допустить по отношению к своему любимцу. Мы подразумеваем здесь под словом «ум» наличие высоких умственных способностей и понимания, а под отсутствием ума, а следовательно «глупостью», — противоположное, не входя при этом в оценку достоинств животного. Некоторые люди необдуманно приписывают степным обитателям одни умственные способности, лесным или водным — другие; но на самом деле во всех этих трех группах встречаются как глупые, так и умные виды. В конце концов, дело идет здесь о сохранении вида в борьбе за существование, и этого можно достичь как через лучше развитый мозг, так и благодаря хорошим способностям к полету или к плаванию, или, наконец, большой плодовитости.
Человек как мыслящее существо судит о других, естественно, по себе и думает поэтому, что самый развитый ум представляет собой и наиболее высокую степень развития вообще. Но если мы будем судить с этой точки зрения о какой-нибудь кайре или, скажем, поганке, то вряд ли такой путь будет правильным. Для этих птиц сопротивление непогоде, способность к нырянию — самое главное; несколько преувеличивая для наглядности, можно сказать, что для поганки копчиковая железа значит то же, что для человека мозг. Куропатке и чистику вовсе не стыдно быть «глупыми»: такой «глупой» и сравнительно беспомощной птице, как куропатка, достаточно откладывать ежегодно 16 яиц, чтобы существование ее вида было обеспечено. Тот, кто днем и ночью, в бурю и дождь, в тяжелых условиях северных морей должен бороться за свою жизнь, — тому не пропускающее дождя оперение и исключительные способности к нырянию нужнее, чем наличие большого ума; и при этом, в этих условиях им не нужно иметь больше потомства, чем имеет его человек.
Вообще говоря, умны все те виды птиц, которые в природных условиях приспосабливаются к различным обстоятельствам и подходят ко всему не слишком «односторонне». Можно вспомнить при этом воробья и ворону, которые обладают исключительной для птиц сообразительностью. Для них сообразительность (можно сказать, ум) как раз и является тем свойством, которое необходимо для сохранения вида. Принадлежа к определенной группе всеядных существ, вынужденные переносить в наших условиях как холод, так и зной, эти птицы быстро научаются различать существенное от несущественного и обладают многосторонним любопытством. Слово «любопытство» употреблено в данном случае как похвала и, собственно, должно быть заменено словом «любознательность». Однако нужно вновь напомнить, что в рассматриваемой нами области надо избегать слов, которые могут привести к неправильной оценке так называемой психической деятельности птиц. К сожалению, в нашем разговорном языке нет достаточно точных слов, чтобы правильно отразить существо дела, и это приводит зачастую к превратному пониманию вопроса.
Что касается нрава или характера, то птицы, обнаруживая почти такую же общительность и заботу о потомстве, как и люди, должны иметь эту способность хорошо развитой, и этот «характер» во всех случаях оказывается имеющим значение для существования вида. Но ведь со словом «характер» мы соединяем обычно представление о чем-то прекрасном, можно сказать, трогательном, т. е. даем этой стороне психической деятельности птиц опять-таки такую оценку, от которой следовало бы отказаться. Когда пара гусей «трогательно» заботится о своих птенцах, «храбро» и с самопожертвованием защищает их, и когда родители на всю жизнь связаны друг с другом «неразрывными узами», — во все эти слова мы вкладываем понятие какой-то особой, высокой морали и чести и делаем это потому, что мы сами поступаем так или, по крайней мере, должны так поступать. Если бы та или иная дикая птица не насиживала с надлежащим усердием и не заботилась о птенцах, то этот вид давно уже исчез бы с лица земли. Надо ясно представить себе, что деятельность птиц в указанной только что области не только наследственно свойственна им, но и доставляет им известное удовлетворение, в связи с чем эти так называемые «заботливые родители» решительно противодействуют всему, что им мешает. У птицы нет чувства родительского долга, но есть чувство как бы родительской радости, и она делает только то, что ей доставляет некоторым образом «удовольствие». В птичьем мире выработались эмоции, обычаи и мотивы к действиям, совершенно сходные с теми, которые мы у себя, в человеческом обществе, считаем сугубо моральными, этичными, имеющими свои корни в сознании. Вникая, однако, в изучение поведения птиц, мы все больше и больше приходим к сознанию, что и в нашем собственном отношении к своей семье и к чужим, в вопросах любви и т. д. все основывается на гораздо более простых, чем мы думаем, и в значительной степени наследственных процессах.
Конечно, птица — никоим образом не машина, все действия которой основаны только на рефлексах. Ее жизнь, можно сказать, состоит из цепи инстинктивных действий, которая, однако, не вполне замкнута. Пробелы в цепи заполняются действиями, основанными на индивидуальном опыте, т. е. через разумные действия. Чем больше этих пробелов, тем лучше может выявиться понимание. В общем, птица по своей умственной одаренности значительно уступает млекопитающему. У птицы мышление в известной мере заменено полетом; иначе говоря, мозговая деятельность у птиц может быть не столь высоко развитой, так как способность к полету выручает их при всех требованиях повседневной жизни: во время размножения, перемещения в условия подходящего климата и т. д. Кто может летать, тому нет необходимости запутывать следы на земле или скрываться в кроне деревьев, как то делают горный козел, олень или обезьяна. Не нужно также выкапывать себе нору и уметь узнавать входы в нее еще издали, как, например, крысе или барсуку. А для всего этого как раз и нужна более совершенная деятельность головного мозга.
Вовсе не так легко провести опыты, дающие возможность правильно оценить умственные способности той или иной птицы, так как для этого можно сравнивать только птиц, живущих на свободе в одних и тех же условиях и имеющих, в общем, одинаковые инстинкты. Несколько примеров лучше всего покажет, о чем, собственно, идет речь. Можно приучить выведенных у себя из яйца и совершенно ручных куропаток сбегаться на постукивание пальцем, что соответствует примерно постукиванию клюва — знаку, по которому птенцы собираются для получения пищи. Они будут слетаться также, хотя и с некоторой задержкой, к подоконнику при постукивании по нему, если он не выдается от ограничивающей его стены: стена представляется птице известным образом как бы продолжением пола вверх, и, чтобы добраться до намеченного места, птица сознательно использует крылья. Если постучать по столу, то птицы побегут под стол, не понимая, однако, того, что им нужно взлететь на стол. Взлетать на него они не научатся, даже если им часто приходилось бегать по столу, случайно попав туда во время перелета через комнату или если их умышленно на него сажали. Для того чтобы воспрепятствовать этой птице перейти в другую комнату, когда дверь в нее широко открыта, достаточно перегородить ее внизу Сеткой высотой примерно в 40 сантиметров. Птица будет долго бегать туда и сюда около этого прозрачного препятствия, но не сделает попытки перелететь через него, хотя это ей вовсе не трудно. Фазан, рябчик, глухарь делают в подобном случае несколько шагов назад, затем взлетают и садятся на решетку, а потом спрыгивают или слетают с нее на другую сторону. Указанным птицам свойственно взлетать на деревья, и они целесообразно пользуются и в данном случае этим врожденным свойством, тогда как куропатке это чуждо. Для лиц, которые не знают этого, куропатка по сравнению с другими названными здесь птицами представляется чрезвычайно глупой. Но такое заключение несправедливо. Совершенно иначе обстоит дело, когда сравниваешь дикого гуся и журавля, которые живут примерно в одних и тех же местах; хотя они и взлетают на деревья, но пользуются своими крыльями главным образом для более или менее длительных перелетов над плоскими равнинами. Воспитанные мною журавли даже в восьмилетнем возрасте не имели никакого представления о том, что проволочная решетка — препятствие. Если я помещал их за метровой высоты решетку или они сами попадали туда, возвращаясь после прогулки, то, желая следовать за мной, они делали всегда долгие и, конечно, бесплодные попытки пробиться через решетку. Гуси в подобных условиях сравнительно скоро научились перелетать и через более высокие проволочные препятствия. В данном случае можно, пожалуй, говорить о большем уме их по сравнению с журавлями: как бы то ни было, гуси после некоторых все более и более сокращавшихся неудачных попыток перебраться на другую сторону прозрачной стенки пешком стали перелетать через нее. У этих обоих видов птиц нет, следовательно, той способности быстро уяснять себе положение, какой обладают человек, обезьяна или собака, которым достаточно один только раз сделать что-либо правильно, чтобы суметь повторить то же в Соответствующих условиях без прежних ошибок.
Если воспитанную в неволе ручную галку держать на крыше в большой проволочной вольере и затем открыть на дне ее дверцу, галка будет бояться незнакомого ей отверстия и не осмелится выбраться через него наружу. Если же галку вынести из вольеры, то она будет всячески пытаться пролезть туда сквозь проволочную сетку, пока, наконец, не проберется случайно обратно через дверцу. В следующие разы повторяется то же самое, пока галка самодрессировкой, как это говорят психологи, не станет «понимать» дверь. Теперь галка уже вполне осмысленно вылетает и влетает в вольеру, выводит там птенцов и выкармливает их, пока те не выйдут из гнездового помещения. Но если сидящий в вольере где-либо далеко от двери птенец запросит есть, то старики будут вначале безуспешно пытаться попасть к нему опять-таки кратчайшей дорогой, и к двери надо приучать их вновь. То же случается, как известно, если канарейку пустить свободно летать по комнате, а клетку тем временем повернуть другой стороной. Канарейка будет все время пытаться попасть в клетку через то место, где раньше была дверь, через которую она ежедневно влетала и вылетала.
Можно привести и еще пример, который показывает, как мало понимания проявляет, в сущности, птица. Если держать на пруду совместно около дюжины лебедей, то к весне какая-либо пара из них завладеет озером и не будет пускать других птиц на воду. Незадачливые лебеди будут проводить тогда все время главным образом лежа на суше и едва-едва осмеливаясь пить и кормиться. Можно злостного тирана удалить, пронести его подмышкой мимо остальных лебедей, — но они и теперь все же не сдвинутся с места, чтобы, облегченно вздохнув, пойти к воде и непринужденно там поплавать. Пройдут часы, пока тот или иной лебедь, мучимый жаждой, не решится спуститься на воду и, видя, что его никто оттуда не изгоняет, не поплывет, оставаясь первое время все еще вблизи спасительного берега. И еще пройдет время, быть может полдня или даже больше, пока другие птицы не поступят так же. Еще больше бросается в глаза беспомощность лебедя, когда он в оттепель ходит по льду. Набредет он при этом на лужу всего лишь в несколько миллиметров глубиной, как тотчас же ложится в нее и с большим напряжением начинает проделывать плавательные движения, т. е. стремится плыть по этой луже, вместо того, чтобы попросту ее перейти. Гуси и утки никогда не пытаются плавать в воде, если глубина ее для этого недостаточна. Такая большая и способная к самозащите птица, как лебедь, должна иметь каждый год по крайней мере 6—8 птенцов, чтобы поддерживать существование вида. Птицы — это существа, живущие больше ощущениями; у них много врожденных приемов поведения и сравнительно мало рассудка.
Птицы с наиболее развитой психикой, как, например, ворон, обнаруживают некоторые признаки понимания. Запрятывать корм — это врожденное свойство всех вороновых птиц, и подрастающие птенцы проделывают это, начиная с определенного возраста, уже в гнезде, хотя им никто этого не показывал. Менее сообразительные галки, даже когда вырастут, прячут корм на виду у своих товарок или на глазах их воспитателя, что, конечно, совершенно бесцельно. Ворон же скоро научается незаметно, тайком стаскивать все в одно место, туда, куда в других случаях он не летает, причем и удаляется он со своей ношей тихонько в тот момент, когда на него никто не обращает внимания. Характерный для воронов крик, который они издают в момент взлета, на этот раз слышать не приходится.
У птиц хорошо развита память, многие нередко склонны принимать это за известное доказательство наличия у них ума. Однако память, или ассоциация, есть только предварительное условие для сознания, но еще не сознание. Воспоминание может сохраняться у птицы долгое время, около года во всяком случае. Птица, возвращающаяся весною на свое старое место, всем своим поведением обнаруживает, что она хорошо помнит все особенности своего гнездового участка.