Добытый бобр представляет для человека разностороннюю ценность. Шкура его, отличающаяся высокими качествами: красотой, прочностью, носкостью, издавна стояла одной из первых в ряду пушных товаров. Особое место в пушной торговле занимала пользовавшаяся постоянным спросом шерсть бобра, стоившая больших денег. Исключительное значение придавалось бобровой струе, составлявшей одну из главных приманок охотника; употреблялась она повсеместно и широко в медицине. Есть указания, что в аптекарской практике было употребление также бобрового жира (76, стр. 620). Зубы применялись золотильщиками для лощения (220, стр. 299). Наконец, мясо этого грызуна всегда считалось первоклассной пищей, занимавшей почетное место на пирах высокопоставленных особ; у некоторых народностей, например юраков, оно употреблялось в сыром виде (220, стр. 6).
Бобровые шкуры с древнейших времен представляли один из основных предметов вывоза из русской земли. Так, например, арабский историк Ибн Хардадбех, писавший около 810 г., сообщает: «Что же касается до русских купцов — а они род славян, — то они вывозят бобровый мех и мех черной лисицы, и мечи из самых отдаленных (частей) страны славян к Румскому морю» (461, стр. 129).
Со времен «Слова о полку Игореве», в котором говорится о женской бобровой одежде: «омою бебрян рукав в Каяле реце» (124, стр. 38) и до наших дней из многих источников видно, что употребление бобрового меха на Руси для одежды, а главное на ее украшение и на шапки было повсеместным и широко распространенным.
Так, например, С. Герберштейн, бывший в Москве в 1516, а затем в 1525 г., говорит о московитах: «Бобровые меха считаются у них в большой цене, и все одинаково имеют опушку платья из этого меха, потому что у него черный цвет и притом естественный» (453, стр. 96).
Пристрастием к этому меху объясняется большой ввоз бобровых шкур, имевший место, согласно данным И. Костомарова (164), еще в XVII в. Впрочем, впоследствии этот импорт в значительной части был лишь транзитом в Китай, куда в 1817—1819 гг. через Кяхту прошло не менее 19 000 шкур американского бобра.(Брасс, по А. В. Федюшину, 368, стр. 268).
Интересно отметить, что украшение одежды бобровым мехом оказывалось в некоторых случаях традиционным для определенных групп населения, как знак отличия, подобно боярской соболиной шапке. Это видно, например, из указания Р. Маркова (203, стр. 330) на то, что традиционной одеждой разбойничьего атамана Курской стороны с XVI в. и до Петровских времен был кафтан, «опушенный бобровым пухом».
Пристрастие к бобровому меху было распространено и у сибирских народностей. Например, у бурят бобровый мех употреблялся на воротники шуб и халатов, а также на их оторочку; шились из него и шапки (С. П. Балдаев, личное сообщение). Как удалось установить, чрезвычайно ценились бобровые шапки также и у якутов, особенно склонных щеголять именно этой частью костюма.
Склонность к бобровым мехам монголов известна издавна. Так, Е. Зябловский в 1810 г. писал: «Калмыки и монгольды охотно их покупают на опушку шуб, шапок, рукавиц и прочего» (460, стр. 216).
Ныне на р. Булган, где, как мы говорили выше, в пределах Монгольской народной республики уцелели бобры, у местных жителей встречаются бобровые шапки. Что же касается синьдзянских казахов с истоков р. Черного Иртыша, то для них бобровая шапка составляет предмет большого щегольства (опросные данные 1946 г.).
В Улан-Баторе в настоящее время бобровая шапка представляет нередкий и чрезвычайно ценимый предмет роскоши и щегольства. Что же касается монгольской старины, то большой знаток ее Ринчен Бимбаев любезно сообщил мне следующее. На шлемах монгольских витязей, из древности и до новейших времен, обязательным считался султанчик из бобровой шкуры. У одного из монгольских князей он сам видел подлинный родовой шлем XVII в. с этим традиционным украшением.
Неудивительно, что большой и разнообразный спрос на меха должен был вызвать развитие и соответственной отрасли скорняжной промышленности. Действительно, несомненно очень старая, она была настолько, крепка, что держалась до новейшего времени, очевидно почти исключительно на импортном бобре. Последнее явствует из данных Когана (по А. В. Федюшину, 368, стр. 268), который сообщает, что еще в 1912 г. в России было выделено до 10 000 штук импортного бобра.
В Западной Европе мясо бобра считалось одним из наилучших блюд. Особенно его ценило, как известно, католическое духовенство. Отчасти последнее объясняется тем, что бобр как водное животное признавался католической церковью постной пищей, благодаря чему мясо его успешно употреблялось в постах (А. В. Федюшин, 368, стр. 271). Впрочем, у К. Г. Гибеля (76, стр. 620) мы находим указание, что мясо бобра не. вкусно, за исключением задних ног и хвоста.
На Руси мясо бобра исстари и повсеместно употреблялось в пищу, но православное духовенство решительно восставало против данного обычая и ставило этот грех одним из упреков еретикам-латинянам: «давленину ядяще и звероядину и мертвечину и кров, медвежину и веверину, бобровину и вся гнуснейшая сего» (Из послания епископа Никанора к Святославу от 1121 г., 13 стр. 76). Какое значение придавалось борьбе с поеданием всякой скверны показывает особый пункт в новгородском чиновнике XIV в. (13, стр. 76, примечание), ставившийся как вопрос исповеднику: «не ядал ли векшину или бобровину или конину в погани?». Данный факт убеждает нас в широком распространении употребления этой пищи и древности обычая.
Официально предосудительное отношение к мясу бобра русские принесли с собою и в Сибирь.
Любопытно отметить, что употребление бобровины в пищу сибирскими аборигенами, притом в сыром виде, обратило внимание русских людей с древнейших времен. Это видно из одного из первых письменных памятников о Сибири. Именно, в «Сказе о Сибирской земле», относящемуся к XVI в., говорится: «а платие носят соболие и еление, а едят мясо еление да и собачину и бобровину сыру едят, а кровь пьют человечью и всякую» (465, стр. 114).
Очевидно поедание бобровины, да еще сырой и наряду с собачиной и человечьей кровью приводится как показатель непотребства «окаянных сыроядцев».
Это видно и из летописи Саввы Есипова, относящейся к концу XVII в. (221, Сибирская летопись, стр. 2): «в них же жительство имеют зверие различнии, овии подобнии на снедение человеком, овии на украшение и одеяние ризное, да кийждо на снедения сия суть чиста, еже есть елень, лось, козел, заяц, а иже на одеяния и украшение, еже есть лисица и соболь, бобр, росомаха, горностай, белка и подобная сим».
Таким образом бобр и белка относились к нечистым животным, пригодным только на шкурку. Интересно, что в то же время заяц, который, и поныне считается некоторыми из кержаков поганым, так как у него «собачья лапа», включен в список «чистых», съедобных животных. Впрочем, вероятно, что в известных слоях населения России, заяц исстари не считался поганым. Оправдание употребления его в пищу видели в следующем поверье, очевидно, очень старом, но до ныне живущем в Восточной Сибири. В споре на эту тему сторонники пригодности зайца для еды из числа сибирских старожилов, признавая его «собачью лапу», опираются на такой довод. Передние лапы убитого зайца складываются всегда крестообразно. Тем самым де он свидетельствует о том, что мясо его не погано, но определено в пищу человеку.
В наше время население Кондо-Сосвинского бобрового очага как русское, так и туземное считает бобра лакомым блюдом и не упускает случая им воспользоваться, Лучшей по вкусу частью считается хвост, но в пищу он употребляется почти исключительно русскими. Аборигены, как увидим ниже, давали ему другое употребление.
Центральное место в хозяйственном использовании бобра занимали все же меха. Неудивительно поэтому, что с давних пор была тщательно разработана сортность и расценка бобровых товаров. Одно из наиболее точных указаний на это дает нам Г. Ф. Миллер (216). Он сообщает, что бобры «бывают черные, карие и красноватые, к тому же различаются на «бобры», т. е. собственно взрослые бобры, «ярцы», т. е. годовалые бобры, и «кошлоки», т. е. молодые бобры». «Так как промысел бобров происходит осенью, незадолго перед замерзанием рек, то «кошлоками» называются те молодые бобры, которые родились предшествующей весной. Эти самые малы ростом, имеют тонкий мех и кроме меха немноговолос. Ярцами называются те, которые пойманы на вторую осень по их рождении. У них еще больше пуха чем волос и они несколько уступают по величине взрослым. В полный возраст бобр входит на третью осень, что отмечается частью размерами, частью тем, что выступают длинные волосы «ось» над пухом. Чем более у бобра волос, чем он чернее и чем он больше, тем лучше он считается».
Е. Зяблевский (460, стр. 215), говоря о бобрах России применительно к началу прошлого столетия (1810 г.), сообщает по поводу их сортности примерно то же, что и Г. Ф. Миллер, и, видимо, с его слов. Только говоря о зрелости меха трехлетнего бобра, он добавляет, что она заключается «отчасти в том, что на оном много долгой шерсти или ось показывается выше пуху».
«Лучшие и самые черные бобры поступают с р. Таза через Мангазею и с р. Печоры, которые считаются лучшими в России. Встречаются очень хорошие бобры тут и там по рекам Оби и Иртышу. Но наиболее обычны как и в других странах красноватые».
«При поимке бобра разделяют на две части, именно спинку и брюшко, равные по величине. Первые идут в торговлю под именем бобра, в то время как другие «черевези бобровые», т. е. бобровые брюшки. Таковые сортируются по их качеству, именно по величине, окраске и волосу. Лучшие спинки стоят от 4 до 5 рублей, брюшки 30—50 копеек. Употребление частью в Сибири собственно, частью у калмыков и монгол на шубы, шапки и рукавицы. В Россию они не препровождаются, даже из России в Сибирь бобры ввозятся в продажу» (стр. 527—528).
Другие сведения о сортности бобровых мехов не противоречат изложенному подразделению Г. Ф. Миллера. Однако есть сведения о большем количестве сортов. Выделялись бобры «рыжие» (101, № 138, 136, стр. 135—142), «чернобурые» (349, стр. 74), «чернокарие» (349, стр. 69 и 254), «вешние» (271, стр. 135) и т. д. Одним словом, номенклатура этой пушнины была хорошо разработана. Кстати укажем, что «черевезь» — брюшки были товаром весовым, а не штучным (271, стр. 142).
Причины, определяющие качество меха бобров, неясны и, насколько можно судить, неоднородны. С одной стороны, как указывает Г. Ф. Миллер и как видно из многих других материалов, особенно высоким качеством бобровых шкур отличались целые речные бассейны (реки Таз, Печора) или районы (Хантайка) и т. д., т. е., по-видимому, качество определяется общим влиянием ландшафта. Однако наряду с этим прекрасные шкурки попадались и в местах, где общая их масса была низкосортной. В этом случае опять-таки выделяются отдельные водоемы; так, например, по мнению аборигенов Кондо-Сосвинского очага бобров, последние на некоторых речках отличаются несвойственной местным бобрам чернотою (например на р. Ухе). В то же время отдельных бурых бобров случилось добывать и на других водоемах.
Кроме шкур в торговле фигурировали: 1. Бобровая шерсть, шедшая в большом количестве за границу, в частности с XVII века во Францию (368, стр. 264). Как предмет торговли Руси с Западной Европой бобровая шерсть известна была в глубокой древности и упоминается, например, в акте 1342 г. (13, стр. 202). 2. Бобровая струя, имевшая, как увидим ниже, особый и разносторонний интерес; и 3. «Каир бобровый» — продукт этот упоминается (без объяснения) только Г. Н. Потаниным (271, стр. 142) и, видимо, означает сорт бобровой струи; последняя по-киргизски называется «кундуз каир» (гл. 5, стр. 252), а покупался «кайр» у калмыков — национальности тюркского происхождения.
Разнообразию сортов бобрового товара и тонкости его подразделения в древней Руси соответствовала и строго разработанная система заготовок, равно как и контроль над соблюдением правил скупки и вывоза бобровых шкур, бывших в числе запрещенных к частному приобретению товаров (245, стр. 266; 211, стр. 355; 411, стр. 11 и т. д.).
Бобровые шкуры заготавливались как путем взимания с населения в качестве ясака, «поминок», скупки и прочее, так и добычи русскими охотниками, на что указывают документы (271, 100 и много других).
Первоначальным местом концентрации пушнины был воеводский двор, куда доставляли ее и туземные князцы и служилые люди из зимовьев, и посланные на места разного рода агенты, и промышленники. Разборка и сортировка проходила под непосредственным надзором воеводы (182), который, очевидно, сам должен был быть хорошим знатоком пушнины. В некоторых случаях (97, стр. 175) для оценки принятой пушнины создавались особые комиссии из таможенного головы и заезжих торговых людей, полный список членов которой прилагался к ведомости отправляемой рухляди. Воеводы получали четкие и определенные инструкции относительно выбора и подборки мехов в казну. В наказной памяти якутскому воеводе от 1645 г. (411, стр. 11) об изъятии мехов для казны из числа незаконно утаиваемых населением, мы видим предписание: «А у кого из служилых и у торговых и у промышленных людей объявится зверь доброй… бобры черные добрые и соболи одинцы… те бобры и соболи имать на государя…., а тем людям за те соболи… и бобры у кого что будет деньги будут выданы по цене из государевой казны в Якутцком остроге». Это показывает прежде всего, что мероприятия не были случайными, а опирались на определенную систему государственных расценок и кредита. В наказе тобольскому воеводе от 1664 г. о сортировке бобровых шкур для оценки и отправки говорится: «а бобры к бобрам, черные к черным, а карие к карим, а рыжие к рыжим, а ярцы к ярцам, а кошлоки к кошлокам». Автор интересной статьи о торговле пушным товаром в XVII в. Н. Яницкий (411) особо подчеркивает, что государева соболиная казна не только оценивалась на месте «тамошнею сибирскою прямою ценою», но сортировалась, сшивалась в пары и сорока, на каждой шкурке делалась надпись о происхождении ее и качестве, и в таком виде пушнина запечатывалась и отправлялась в Москву.
Даже печать для этой цели употреблялась особая (3, стр. 32), обычно с изображением пушных зверей (см. там же, а равно 168, стр. 165). Отправка производилась по точной описи, штуками и весом, пример чего показывает нам соответственная книга, найденная Г. Н. Потаниным в Томске (271, 1652—1653 гг.). В Москве на центральных складах прибывшая мягкая рухлядь поступала к специалистам-пушникам Соболиного, Бобрового и Скорнячного ряда и подвергалась окончательной квалификации и оценке (231, т. IV, стр. 157).
Одним словом, на Московской Руси пушно-меховое дело было стройной и тонко разработанной отраслью народного хозяйства. Да без такой организации и невозможно было бы проведение тех громадных операций с пушными ценностями, составляющими львиную долю государственной валюты того времени, которые из года в год совершались на всей необъятной территории московской державы.
В заботах о пополнении валютных фондов, московское правительство, объявив лучшую пушнину государственной регалией, осуществляло и. действенный контроль над злоупотреблениями по скупке заповедной мягкой рухляди. При этом помимо лояльных мер, подобных помянутым выше, применявшихся, видимо, к незлостным нарушителям, были в ходу и строгие. Так, воеводе Плещееву, следовавшему в Сургут в 1593 г., в наказ было включено распоряжение сделать обыск у местного начальства, «пересмотреть и переискать всякую сибирскую мягкую рухлядь», в том числе «соболей, черных лисиц, шуб собольих, бельих, горностаевых и бобровых» и отобрать их (231, т. IV, стр. 125). В ряде пунктов, например для Якутии в Иркутске (121), содержались постоянные заставы, которые тщательно обыскивали едущих обратно на Русь и конфисковали обнаруженные заповедные товары. Так же а в Тобольск давались подробные инструкции, как и что отбирать у едущих из Сибири в Россию, причем в них есть указания и о бобрах (78, стр. 86).
Обыски и конфискация запрещенной пушнины производились и на местах, непосредственно. у сборщиков. Например, в грамоте якутскому воеводе от 1670 г. (287, стр. 444) предписывается: «у тех служилых людей, у ясачных сборщиков, которые из зимовий с ясаком поедут, обыскивать всякие собинные их мягкие рухляди, накрепко», все недозволенное отбирать и «расспрашивать накрепко» где и как оно было взято. Отобранные ценности «имати в Государеву казну безденежно и велети тое рухлядь, сколько у кого взято будет, писать в книги имянно». Во избежание же несправедливости там же указано, что, буде найденная пушнина окажется добытой сборщиками лично и они ее не пытались утаить, она должна быть оплачена по установленным ценам.
Еще более радикальное значение имело постановление от 9 апреля 1601 г. о запрещении торговли пушниной для всех служилых людей вообще (212, стр. 168). В отписке тобольского воеводы туринскому голове говорится: «…что сибирских городов служилые люди ездят по городам торгуют мягкою рухлядью беспошлинно, и сибирским служилым людям мягкою рухлядью торговати не велено; и о том велено заказ учинити крепкой, чтобы однолично вперед, оприч торговых людей, мягкою рухлядью не торговал ни каков человек; а будет кто из служилых людей учнет мягкою рухлядью торговати, и у тех людей товары их имати на государя, а за ослушание велено их бити батогами и сажати в тюрьму».
Из организационных мер большого масштаба упомянем еще борьбу с частной разъездной торговлей, пример чему мы находим в истории Мангазеи. На р. Тазу и на р. Енисее торговля эта процветала до 1603 г. Многочисленные торговцы пробирались в самые глухие края и углы и на разные товары выменивали «соболи, бобры и разную мягкую рухлядь» (57, стр. 74). Результаты этих операций ускользали от фиска, а потому им был положен конец особым царским указом и устроением гостинного двора в Мангазее.
Все эти мероприятия были далеко не лишними, так как правонарушения случались весьма часто. Однако полностью цели они не достигали. Например в 1609 и 1610 г. кетский воевода писал в Москву, что «приходили березовские казаки, мангазейские годовальщики к тем ясашным остякам на Сым и на Кас и на Енисею Ондрюшка Гаврилов, да Дружинка Иевлев, да целовальник Ивашка Филиппов, колмогорец, да толмач Калгашка Гаврилов, кевралец, воровски с тех кетских ясашных остяков имали ясак скорым делом, воровски, и на приказных. людей и на себя поминки, правили и остяков били и всякие тесноты им чинили» (212, стр. 216). Даже через 50 лет после указанного строгого закона, а именно в 1651 г. (64, стр. 348) енисейские служилые люди, посланные на Лену для сбора ясака, заворовались и покупали для себя «лутчие соболи и лисицы и бобры».
Попытки решительного упорядочения пушного рынка в интересах государства предпринимались не раз и позднее. Из них несомненно большое значение имел указ 1698 г., которым покупка пушнины частным лицам воспрещалась впредь до полной выплаты туземцами наложенного на них в данном году ясака (414, стр. 5).
Чрезвычайно важно выяснить, какое место занимал бобр в огромной и сложной системе сибирского пушно-мехового хозяйства Московской Руси.
Известно, что уже в первой партии пушнины, посланной из Сибири Ермаком, было 50 чернокарих бобров (349, стр. 69). В конце XVII в. бобры в ясаке упоминаются для Туруханска и Хантайки (27, стр. 127). Кроме того, в документах, касающихся сибирской пушнины, сведения о бобровых мехах встречаются постоянно как у русских, так и у иностранных (по М. П. Алексееву, 5; Перглоу 1611 г., стр. 232; Неизвестного 1666 г., стр. 352; Кильбургера 1674 г.; Авриля 1687 г., стр. 462) авторов, вплоть до новейших времен.
В некоторых случаях число заготавливаемых тем или иным путем бобровых шкур бывало чрезвычайно большим и отнюдь не уступало количеству соболей. Это видно хотя бы из жалобы князца Лодерейко на злоупотребления мангазейского воеводы князя Ухтомского (1647 г.), который: «емлет поклонных добрых соболей с человека по 4 соболя, да по 4 бобра на всякий год добрых со всей самояди и детям своим по соболю да по бобру» (27, стр. 12).
Однако, несмотря на существование подобных указаний, создается все же впечатление о незначительности общего. количества заготовления шкурок бобра, причем аналогичное положение мы находим и по другим видам пушнины, за исключением соболя. Наоборот, последний по всем данным заготавливался в колоссальном количестве, сотнями тысяч штук. Можно было бы думать, что или заготовительные организации того времени ничем почти кроме соболя не интересовались, или же что этот хищник, населяя угодья в чрезвычайном изобилии, безгранично преобладал над всеми другими промысловыми видами. Что в условиях хотя бы относительной безопасности соболь может достигать исключительной плотности, мне пришлось убедиться за последние годы работы в северовосточном Приуралье. При благоприятных условиях этот крайне активный хищник может прямо свести на нет многие виды, так как истребляет не только беззащитных грызунов, но решительно преследует и куницеобразных, особенно, например, колонка (совершенно аналогичные и детальные наблюдения сделал В. А. Тимофеев — личное сообщение — зимой 1942 г. в Бодайбинском районе). Однако же на бобров, например, как и на других обитателей недоступных для соболя стаций, он не может оказать никакого влияния. Притом в документах, особенно в директивах центра, наряду с соболем постоянно упоминаются другие виды пушнины (см., например, 211, стр. 355 и 397; 231, т. IV, стр. 125 и т. д.). Особенно же важно подчеркнуть вскользь упомянутый выше фацет существования в Москве при центральном управлении пушных заготовок «рядов» Соболиного (прием и расценка соболей), Бобрового (бобры и выдры) и Скорнячного (прочая пушнина) (231, стр. 157).
Из этого следует, что соболь не занимал столь подавляющего веса в заготовках, бобр по своему значению едва ли не был ему равен, но прочие пушные виды, действительно, имели подчиненное положение, хотя и не совсем ничтожное.
Очевидно, что в целом наименование «соболь» в документах не обязательно означало именно соболиные шкурки, а термин «соболиная казна» был собирательным, обобщавшим мягкую рухлядь, собранную на государя. Иными словами, этот прославленный мех имел значение эквивалента, подобно «беличьей единице» двадцатых годов текущего столетия в нашем пушном хозяйстве. Положение эквивалента или условной пушной единицы соболь возможно принял не сразу, а по мере оскудения его запасов, когда волей-неволей пришлось переходить на взыскание ясака другими мехами или даже (27, стр. 9) совсем посторонними пушнине ценностями.
Прямое подтверждение изложенному взгляду, который сам по себе не является новостью, мы можем найти во многих документах.
Так, в грамоте от 1596 г. (В. Крида) говорится: «а в прошлом 103 г. взял с них Василий Толстой нашего ясаку еобольми, лисицами и бобры 21 сорок и 20 соболей» (211, стр. 373). Или в том же году о М. Конде сказано: «а принесли они нашего ясаку за нынешний за 104 год только 2 сорока и 20 соболей да 1100 белок за 2 сорока и 20 соболей, а всего еобольми и бобры и белками принесли на нынешний на 104 год за 5 сороков» (211, стр. 374).
В грамотах о сборе ясака с Пелымских и Кондинских «иноземцев»,, относящейся к XVI столетию (287, стр. 141), мы находим такую фразу: «для твоего царского имяни нам холопям твоим соболи принесли, 8 сороков 34 соболя, да бобрами и лисицами и шапками за 40 соболей».
В памятной грамоте от 1703 г. двум красноярским казакам, отправленным по сбору ясака в Караульный острог, мы находим такие строки: «Абай дал бобра да лисицу за 5 соболей, Кечки дал бобра за 3 соболя. Содеяк дал 2 бобра небольших за 2 соболей» (245, стр. 232). Или дальше (стр. 233), в грамоте от 1704 г. о посылке детей боярских в Киргизскую землю для сбора ясака говорится:
«Шараданов улус 5 соболей, да ярец за 3 соболя.
Большой Байкатовский улус 25 соболей да ярец за 2 соболя.
Кайданов улус 9 соболей, 2 бобра за 6 соболей.
Ингарга улус 19 соболей, лисица да ярец за 4 соболя».
Наконец, особенно характерна следующая выписка, вполне определяющая постановку дела: «Да с тех ясачных людей,, со всякого человека, с лука, ясаку на великих государей в год дают в государскую казну по 10 соболей с пупки и хвосты, а лисицами черными, чернобурыми, бобрами и выдрами и всяким зверем в казну берут зборщики, государские люди, присланные для збору ясачного, смотря по достоинству, по смете, против соболей указанного числа» (349, стр. 74).
Такая практика учета пушных ценностей, в силу очевидных удобств расчета с данниками, применялась широко и постоянно как в отношении дешевых (белка), так и дорогих (бобр) видов пушнины. Однако, по причине большой разницы в качестве и стоимости собольих шкурок, при такой системе легко было отыскивать лазейки для всяких злоупотреблений. И мы видим, что в целях проверки из Москвы поступали на места указания писать принятую пушнину «подлинно порознь» (211, стр. 403) в большой подробности: «а сколько нашего ясаку и поминков на прошлые и на которые годы собрано будет, и ты бы тот наш доимочный ясак и поминки велел писать в ясачные книги, имянно, по годам» (грамота Кузнецкому воеводе, 3, стр. 53, 1648 года).
Соотношение бобровых и соболиных шкур в приемке было, конечно, весьма различным, и представляется очень интересным проследить, насколько возможно, разнообразие и изменения цен на бобровые меха.
Выше мы видели, что дешевые тобольские и минусинские соболя шли по 3 за бобра, по малому бобру за соболя и т. п. Например в приведенном А. Дмитриевым извлечении из древнейшей ясачной книги Верхотурского уезда, относящейся к 1626 г. (97, стр. 174), мы находим такие расценки: «4 бобра цена 5 рублев 16 алтын, 4 деньги; 5 кошлоков цена 3 рубля». При этом упомянутые 4 бобра были приняты за 7 соболей. Принятое в древности такое соотношение для этих соболиных кряжей сохранилось впредь до исчезновения бобра с пушного рынка. Именно в 1834 г. бобр в Тобольской губернии стоил 25—50 руб., а соболь 10 руб. (112, стр. CCXXV). В Минусинском же крае в 1877—1888 гг. бобр стоил 120—150 руб., а соболь 40—60 руб. (410, стр. 70).
Наоборот, в Кимской, например, волости в 1609 г. черные бобры шли наравне с соболями (211, стр. 427), а в Туруханске и Хантайке они в конце XVII в. верстались «голова за голову» (27, стр. 127). Однако местами и на Енисее соболя расценивались недорого. Так, в Верхне-Имбатске около 1638 г. шкура бобра была оценена в 3 руб., а 20 соболей в 20 руб. (57, стр. 65). Отметим, что и сейчас в этих местах (Елогуй, Дубчес) добываются соболя меховые, редко светло-воротовые, а высшие сорта отсутствуют.
В Томске в 1652 году три соболя шли за 1 руб., 1 бобр — 1 руб., бобр с черевесью полтора руб., кошлоки — до 1 руб. (271, стр. 144). В Москве же лишь не на много позднее, а именно в 1672 году шкура бобра стоила якобы 30 рублей (21, стр. 243), что, однако, мало вероятно.
Одним словом, бобр в среднем всегда расценивался выше соболя, и странным кажется поэтому утверждение X. Трусевича (360, стр. 84), будто в пушнине, отправлявшейся в Китай, соболь считался в 7—8 бобров; это тем более, что, как известно, все лучшие соболя как правило отправлялись в Москву. Впрочем, на 133 странице той же работы автор говорит, что 10 соболей стоили 68 руб. 59 коп., а бобр — 5 руб. штука.
О ценах бобров в начале XVIII столетия говорят нам любопытные данные из реестра закупок для подарков зюнгорскому властителю, произведенных в 1722 г. направленным к нему с посольством капитаном Унковским:
«10 пар бобров по 4 р. по 2 к. за пару, за 20 пар по 3 р. по 60 к. за пару и того за бобры 114 рублев». Значатся еще выдры (20 по 14 руб. за десяток и 50 по 11 руб. за десяток) и лисицы, а более никакой пушнины.
Отметим, что не исключена возможность существования в то время некоторой пониженной цены на меха, приобретаемые для подобных целей может быть из государственных запасов.
В Кяхте с 1768 по 1785 гг. «лучшие бобровые хребты покупались по 4—5 р., а плохие по одному рублю; черевы или нижняя часть бобров покупалась по 30—50 копеек» (447, стр. 79).
Е. Зябловский в своем «Землеописании», подытоживая данные о ценах на шкуры бобров к 1810 г. по России в целом, сообщает: «наилучшие хребты покупаются рублей по 10 и более; а черевы по 1 рублю 50 копеек и по 2 рубля» (460, стр. 216).
Цены на бобровые шкуры за последние сто лет держались на таком уровне. По Туринскому и Тобольскому уездам в 1833—1835 гг. шкура бобра стоила от 22 до 23 руб. 50 коп. (400, стр. 45), а по В. Зверинскому (112) в 1834 г. 25—50 руб. По сообщению А. Рудольского (285) на Северном Урале в половине прошлого столетия самая лучшая шкура бобра стоила до 20 рублей серебром.
В эти же годы, по исследованиям Ф. Плеске (254), выручка от бобра (целиком) достигала на Кольском полуострове 30 руб. серебром, что автор сравнивает разве лишь со стоимостью голубого песца.
В Минусинском крае в 1877—1888 гг. шкура бобра стоила 120—150 рублей (410, стр. 70).
М. Пихтин в Якутске обнаружил следующие цены: в 1891—1898 гг. 18 рублей; в 1896 г. — 19 рублей; с 1900 по 1902 г. — 20 руб. (253).
На Черном Иртыше, по Г. Е. Грумм-Гржимайло (91, стр. 506), в начале текущего столетия бобр по стоимости приравнивался к стоимости 80 белок, т. е. около 30 руб.
Наконец, в Кондо-Сосвинском очаге за последние десятилетия цены на бобра держались в таком виде.
В 1913 г. — 30 руб., в 1924 г. — 25 руб. (256, стр. 130). В половине 30-х годов выщипанная шкура бобра стоила 150 руб. и больше (368, стр. 268). В 1927 г. шкура бобра стоила 50—100 руб. (90). Наконец, пишущему эти строки приходилось слышать, что за последние годы бобровые шкурки, вывезенные из пределов очага, продавались на ст. Сосьва и в Ивделе от 150 до нескольких сот рублей за штуку.
Приведенные данные отличаются чрезвычайной пестротой, но показывают большую изменчивость цен на бобра, а вместе с тем снижение таковых против древнейших времен.
Объяснение этому мы видим в следующем.
За последние сто лет бобр русского, тем более сибирского происхождения стал сравнительно очень редким на пушном рынке, почему цены на его шкуру во многом зависели от случая. Снижение же цен вызвано импортом более дешевых американских бобров; они в изобилии поступали на наш пушной рынок, проникая вплоть до Обдорска, шли через Кяхту в Китай и сбивали цены на русско-сибирских бобров, несмотря на признанное превосходство последних по качеству. Сказанное подтверждается и тем, что наиболее устойчивыми, а вместе и наиболее низкими оказывались, как показано выше, цены центрального рынка — Нижегородской ярмарки.
Как бы то ни было, цены на бобровые шкуры держались на достаточно высоком уровне, чтобы обеспечить завидный заработок как промышленнику, так и торговцу пушным товаром, в связи с чем не угасал интерес к промыслу этого зверя.
Кроме шкуры постоянным спросом пользовалась, как указывалось нами выше, шерсть бобра, стоившая больших денег, а так как она могла получаться и от бракованных, даже изношенных шкурок, коэффициент полезности этого вида пушнины значительно повышался.
Всем этим, однако, далеко не исчерпывалась доходность от бобрового промысла, так как объектом наибольшего внимания была именно бобровая струя, знаменитый кастореум.
Так, П. А. Словцов (330, стр. 170) сообщает, что в первые годы покорения Сибири струя стоила 40—50 копеек фунт, в 1710 г. в Архангельске — 3—6 руб. фунт, до 1776 г. в Ирбите — 8—9 руб. фунт, а в его время (начало XIX столетия) — 500 и более рублей.
Из цитированной выше работы А. Рудольского мы узнаем, что когда лучший бобр стоил на Северном Урале 20 руб. серебром, то от продажи струи, добытой от пяти у промышленных бобров, было выручено 340 руб. серебром — целое состояние для промышленника того времени. И. Н. Шухов (402) в 1925 г. установил, что на Казыме за 0,1 г струи платили 10 оленей или 23 песца. В. В. Васильев (60) в 1927—1928 гг. определил доход от бобра в 600—800 руб., при небольшой цене шкурки на месте.
В последние годы стоимость мешочка струи на верховьях р. Б. Сосвы не падала ниже 500 руб., а мне известны случаи продажи ничтожных доз за многие десятки рублей.
Одним словом, прибыльность бобрового промысла всегда была совершенно исключительной, что для новейшего времени правильно отметил В. Н. Каверзнев (126). Она была способна оправдать и оправдывала любые накладные расходы и не могла не служить сильной побудительной причиной всяческому нарушению существующих с давних пор законоположений по охране бобра.
Интересно проследить движение бобровых мехов как товара в Сибири. Выше мы цитировали категорическое утверждение Г. Ф. Миллера о том, что бобр из Сибири в Россию не препровождался, а, наоборот, шел из России в Сибирь (216, стр. 528). Верное, быть может, для времени Миллера (хотя и это вопрос спорный), такое заключение совершенно ошибочно для предшествующих эпох.
С первых дней завоевания Сибири бобр пошел в Россию в числе лучших сортов сибирской мягкой рухляди, и движение это не прекращается до наших дней, поскольку шкурки бобров, добытые браконьерами в Кондо-Сосвинском очаге, просачиваются на рынки Свердловска, Казани и Москвы.
Документальные сведения о систематической отправке бобровых мехов из Сибири в Россию имеются с древнейшего времени, начиная с помянутой выше партии шкурок, отправленных Ермаком (349, стр. 69). В 1641 г. казаки жаловались, что восставшие аборигены погромили следовавшую в Москву нарымскую соболиную казну, в том числе 2 вьюка бобров (26, стр. 78).
Но наиболее яркие данные мы находим в не раз цитированной статье Г. Н. Потанина о томской торговле (271). Автор приводит целый ряд описей отправленных из Томска в Москву партий пушнины, из которых необходимо привести следующие выписки:
1652 г. «Бобров, ярцев и кошлоков карих и рыжих и вешних 732, бобров и ярцев карих 20, бобров рыжих 54, ярцев рыжих 34, бобров и ярцев рыжих 180, бобров и ярцев карих 110, кошлоков малых 96» (стр. 134).
В Тобольск вывезено. тогда же: «бобров карих 5, бобров красных 5, бобров красных же вешних 10, ярцев и кошлоков 9» (стр. 135).
В 1653 г. 28 . июня отпущено в Россию: «Бобров карих и рыжих больших и малых 598, ярцев 32, кошлоков 80, бобров, ярцев и кошлоков вместе 71, черевеси бобровой 5 пудов 2,75 фунта, струи бобровой 5 пудов 16,5 фунтов».
6 августа: «Черевеси бобровой 6,5 фунтов, бобров карих и рыжих 93, кошлоков 23, ярчиков 3, струи бобровой 3,5 ф.».
«Отпущено в разное время в Тобольск бобришков и ярцев рыжих 20, кошлоков два, черевеси бобровой 1 ф.» Там же.
По данным X. Трусевича (360, стр. 276), в 1640 г. в Томске было собрано 253 бобра и отправлено из Томска в Россию 1232 бобра, а в 1653 г. — 897 бобров.
Не продолжая цитат, отметим массовость и систематичность отправок этого вида пушнины. Так как нет оснований считать Томск каким-то исключением, тем более, что этот город не был даже существенным транзитным пунктом, мы можем утверждать, что бобровые меха поступали в Москву мощным, постоянным потоком, едва ли не во все время существования государственной пушной монополии, отмененной, как известно, только в 1762 г. (330, стр. 213).
Интереснейшим добавлением к сказанному служит также ведомость о сборе ясака по сибирским городам в 1698—1699 гг., из которых приводим данные о бобрах (288, стр. 690—892).
Приведенные цифры прежде всего показывают размах заготовок бобра, которые производились по всей завоеванной к тому времени Сибири. При этом первенство полностью принадлежало р. Оби, а в ней последовательно: Таре, Томску, Тобольску, Кузнецку.
Углубленный анализ ясачных книг допускает детальную расшифровку таких сведений. Например это удается сделать для заготовок бобра по Томскому уезду, притом за относительно длительный период, с 1706 по 1713 гг.
Первая из них позволяет судить о сортности томских бобров. Из них главными по численности оказываются рыжие (65,9%), за ними черно-карие (19,0%) и наиболее редкими карие (4,8%). Общее число шкур за 11 лет равно 667; принимая во внимание, что это только животные, поступившие в ясак, т. е. далеко не все добывавшиеся, оно должно быть признано значительным. Обращает на себя внимание относительная равномерность поступления шкурок по годам. Отметим, что данный факт нельзя объяснить простой зависимостью от направления взыскания ясака. Рассмотрение текста книг убеждает нас, что по многим точкам ясак сполна не собирался, шкурки одних видов заменялись другими, одним словом, бобра поступало относительно столько, сколько оказывалось возможным его добыть. Не исключена при этом возможность того, что в добыче бобров ясачные считались с возможностью своих бобровых угодий.
Интерес таблицы заключается в том, что она полностью подтверждает высказанное выше положение о том, что бобры занимали выдающееся место в пушнозаготовках тех времен. Общий за 11 лет процент соотношения бобра с основой заготовок соболем равен 24,7, то есть весьма значителен. По годам же он варьирует от 39 до 17%, как правило превышая 20 %.
Если же учесть, что в среднем бобр стоил намного, иногда в несколько. раз, дороже соболя, станет очевидным, что действительное значение бобра не намного уступало прославленному соболю, а это противоречит всему, что до сих пор высказывалось по данному вопросу.
Мы не говорим уже о том, очевидно, очень значительном количестве бобровых мехов, которое просачивалось из-за Урала в частном порядке, в виде той запретной мягкой рухляди, которая укрывалась от бдительности царских приставов на заставах, ведавших обыском всех едущих из Сибири на Русь.
Кроме Москвы, бобр шел из Сибири и непосредственно за границу, в соседние азиатские государства. Особенно большое значение имели операции бухарских купцов в Западной Сибири, бывших и основными посредниками в торговле с Туркестаном и Китаем.
Так, из относящегося к 1666 г. дневника неизвестного иностранца (5, стр. 352) мы узнаем, что купцы эти вели обширный торг с Западной Сибирью и между прочим вывозили из Сибири в Китай бобровые шкуры.
Не довольствуясь посещениями, бухарцы прочно обосновались в. Сибири, следы чего сохранились до наших дней. Участие их в пушной торговле приняло такие размеры, что еще в 1697 г. особым указом правительства было запрещено продавать им ценные меха, в том числе в бобров (414, стр. 5). Мера эта оказалась, однако, мало действительной. Бухарцы перешли к контрабанде, главными руководителями которой их считали в XVIII в. (414, стр. 7). Сокращение их влияния, а затем и полное почти вытеснение произошло лишь позднее, в результате развития русского торгового капитала.
Из пределов Сибири в Китай и Тибет бобровые меха поступали. также через владения Алтын-хана (Хакассия), на что имеется указание Н.-Спафария (14), подтвержденное Н. Н. Козьминым (155, стр. 18).
Еще более ранние сведения этого рода мы находим в «Росписи Китайскому государству и Лобинскому и иным государствам и кочевьям и улусам и великой Оби реке и дорогам», составленной в 1618 г. казаком И. Петлиным (443, стр. 295). Этот бесхитростный, но замечательный труд, составленный автором после единственного в своем роде путешествия в Китай через Центральную Азию, содержит между прочим следующие строки, записанные со слов информатора-китайца: «…А та де река Каратал впадает в Обь великую»… «А из за той де великие реки (Каратала) приезжают к нам (китайцам) манцы со всяким товаром, меняют де с нами и с саяны на оленьи кожи и на лосины и на соболи и на бобры, а против де дают камки бархата…»
В Китай же шли из Сибири бобровые шкуры через Алтай, причем в списке направляющейся этим путем мягкой рухляди они стоят на четвертом месте (349, стр. 78, 1672 г.). Попадали они в Срединную Империю через Кяхту, но в первой половине XVII столетия (185) роль их, видимо, была ничтожной. По данным же X. Трусевича (360, стр. 188), китайцы мало интересовались бобрами вплоть до начала XVIII в. Впоследствии же спрос на этот товар настолько оживился, что постепенно вызвал приток бобровых шкур в Китай даже из Америки, проходивших туда столь сложным путем; до чего велик был временами этот транзит, показывают приводимые А. В. Федюшиным (368, стр. 268) данные Брасса, что в 1817—1819 гг. прошло так не менее 19 000 шкур канадского бобра.
Интересно остановиться на проникновении в Сибирь заграничных бобровых шкурок вообще, так как оно, видимо, имело место. Так, например, И. Андреев (441, стр. 107) сообщает, что около 1779 г. среди привозимых русскими купцами, из Казани и других городов, в Семипалатинск товаров для торговли с «азиатцами» были «выдры и бобры немецкие». Почти через 100 лет О. Финш (369), посетивший в 1876 г. Обдорск, обнаружил там шкурки бобров с клеймом Лейпцигской ярмарки, т. е., вероятно, канадского происхождения. Это движение американских бобровых шкур на: восток было не столько следствием исчезновения бобров в Сибири, но простой торговой выгоды. Сибирские бобры стоили много дороже и был прямой смысл везти его на запад, на более разборчивые рынки. О движении американских бобров через Россию в Китай А. Корсак говорит, что «шкуры их с северозападных берегов Америки, Гудзонова залива и Канады шли через Англию и Петербург в Кяхту» (447, стр. 82).
Говоря о кяхтинской торговле мягкой рухлядью за период 1768—1785 гг., А. Корсак сообщает, что «самые дорогие и вместе с тем самые выгодные пушные товары, которые сбывались в это время в Кяхте китайцам, это были выдра и бобры, русские и камчатские» (447, стр. 79). И далее: «самые лучшие и черные бобры получались с реки Таса через Мангазею, потом печорские бобры, которые в России считались лучшими». Как видно из предыдущего, последние данные едва ли соответствуют действительности.
На то, что интерес к шкуркам бобра в Китае был высок до последнего времени, показывает интересное указание М. Райкова, относящееся к 1898 г.; он говорит, что из Урянхая бобровые шкуры шли только в Улясутай (276, стр. 29). Известно, что в ту пору этим путем шел в Китай ясак урянхайцев, взыскивавшийся преимущественно излюбленными сортами пушнины. Так как, по сведениям того же М. Райкова (чему не противоречат и другие источники), русские фактории в то время скупали в Урянхае, не считая другой пушнины, до 2000 соболей, становится очевидным предпочтение, которое китайцы оказывали бобру.
Говоря о торговле продуктами бобрового промысла между Сибирью и Китаем, нельзя так же не упомянуть относящегося к 1674 г. любопытного замечания Кильбургера (5, стр. 418) о том, что китайцы привозят в Тобольск бобровую струю. Нужно думать, что в таком случае дело идет о торговле продуктами, приобретенными китайцами в более восточных областях Сибири за время своего долгого пути, в течение которого они едва ли воздерживались от торговли со встречными народностями.
Таким образом, подытоживая сказанное, мы можем заключить, что бобр занимал одно из первых, вернее первое за соболями место в русском пушно-меховом хозяйстве Сибири, со времени завоевания этой страны и вплоть до полного почти своего исчезновения, в котором он предупредил всех промысловых животных северной Азии.
В заключение настоящей главы нельзя не отметить, что бобры постоянно фигурировали в числе подарков, отправлявшихся через Сибирь властителям прилежащих азиатских стран.
Так, в «росписи» первого, притом случайного посольства в Монголию, к «Мунгалскому царю Чичину» (Цецен Хану) К. И. Москвитина, Направленного из Ангарского острожка на поиски серебряной руды в 1647 г., мы находим следующие любопытные данные. В скромных дарах, поднесенных Чичину из личного имущества импровизированных послов, числятся между прочим: «Два бобра, да 3 выдры», а вельможе Чичина, Турукаю подарены: 1 бобр, 1 выдра, 1 рысь и 2 соболя (Н. Оглоблин, 481).
Что бобровые шкуры включались в посольские дары этого рода, видно из росписи капитана Унковского, закупавшего в 1722 г. подарки для Зюнгорского хана. В ней числятся 30 пар бобров, 70 выдр, несколько лисиц и более никакой пушнины (448, стр. 24). Видимо, азиатские владыки более ценили бобров и выдр, чем любезных сердцу европейцев соболей.