Никакого другого определения систематики растений как науки, кроме определения: «Систематика растений — это наука о разнообразии растений, его классификации и эволюции», дать невозможно. Комментировать же это определение можно очень много и с разных сторон.
Прежде всего, почему это наука (а не отрасль или раздел ботаники)? Потому что систематика пронизывает все науки о живом. Систематика микробов, грибов, животных — это тоже наука систематики. Но и не только о живом. Есть и систематика почв, есть и систематика минералов (и даже «генетические» классификации и почв, и минералов, и, наконец, кристаллов тоже создавались). Периодическая система химических элементов Д. И. Менделеева — тоже систематика, но в химии, и систематика «высшей пробы». Недаром она органически и естественно приняла в себя такие достижения ядерной физики, как строение ядра, открытие трансурановых элементов, а также и другие достижения физики, особенно теоретической. Весьма недаром и ботаники, и растениеводы приветствовали в свое время открытие «гомологических рядов» Н. И. Вавилова как свою «периодическую систему». Пока она таковой, к сожалению, не стала, а в принципе она и до сих пор воспринимается неверно, но сам путь был правильным.
Таким образом, систематика — это даже не наука, а «метанаука» (наука, пронизывающая многие науки, естественные по природе объектов). При этом систематика — наука не только аналитическая, но и синтетическая, и синтез знаний других отраслей (разделов) ботаники — преобладающий метод получения информации в систематике, хотя и не единственный. Дифференцированное обобщение этих фактов систематиками возможно не только потому, что систематики способны осмысленно принимать теоретические разработки в частных ботанических дисциплинах, но они имеют свои методы познания объектов (в ботанике, прежде всего, видов растений) и свою систему теоретических суждений. Более того, систематика как теоретическая наука — также дитя философии и логики. Понятия вид, род, сущность, качество (признак)- понятия философии еще Платона и Аристотеля. Законная часть философии — классификация наук (то есть — их систематика), а у Линнея можно видеть образцы и классификации ученых (предметной и методологической, хотя и не психологической). Наконец, в общей тектологии (метанаукс, открытой А. А. Малиновским («Богдановым»), науке об организации, всеобщей для всех объектов и процессов) или в общей теории систем Л. фон Берталанфи немалая роль принадлежит не только принципиальным законам философии (далеко, кстати, не полностью использованным), но и аппарату систематических, по существу, методов, понятий и идей. Недаром, один из великих российских систематиков, наш современник, А. Л. Тахтаджян, уже очень давно (с 50-х годов) обратился и к тектологии, обогащая теорию этой науки расширенным и обогащенным пониманием отбора, а также некоторых других процессов, вскрытых особенно полно именно биологической систематикой.
Но, между тем, не следует полагать, что все, что сказано выше — достижение лишь XX века. Отнюдь нет, примерно так думал о системе еще и К. Линней, разумеется, в рамках знаний своего времени, и в терминах и понятиях этого времени. Думал, а кое в чем — и поступал. Образец философии Линнея, конечно же, его «Философия ботаники», предварившая его великую книгу «Species plantarum», от которой мы ведем отсчет нашего знания о видах растений.
Вот основная канва мысли (или путь истины) для ботаников у Линнея в 1751 году (в моей субъективной выборке):
I. «Все, что встречается на земле, принадлежит к элементам или натуралиям. По божественному промыслу, элементы — просты, а натуралии — сложны. Натуралии распределяются по трем царствам природы: камней, растений и животных. Камни — растут, растения — растут и живут, животные — растут, живут и чувствуют… (Окаменелости и кристаллы одного и того же вида — вполне совпадают по форме…).
Ботаника — это естественная наука, преподающая познание растений.
II. (Настоящие) ботаники понимают ботанику, исходя из ее истинных основ, и умеют давать всем растениям понятные названия; они — либо собиратели, либо методисты. Методисты трудились, прежде всего, над расположением (dispositio), а сделав это — над наименованием растений. Таковы философы, систематики, номенклаторы.
Философы на основе разума наглядно представляют ботанику как науку. Это ораторы, полемисты, физиологи, наставники. Ораторы дали то, что разумом красит науку: небольшие речи, природоведение, эмблемы. Полемики спорили на ботанические темы в печати. Физиологи раскрыли законы произрастания и тайну пола у растений. Наставники составили правила и каноны.
Систематики расположили растения по определенным группам: они либо ортодоксы, либо гетеродоксы (гетеродоксы располагали не на основе плодоношения, ортодоксы — на истинной основе плодоношения).
Номенклаторы занимались наименованием растений.
III. Систематикам-ортодоксам обязана ботаническая наука достоверностью и блеском (глава «Системы»)…
Естественный метод старались выработать на основе семядолей, чашечки, пола и прочего — Ройен — красиво, Галлер — учено, Вахендорф — в греческих терминах.
IV. Фрагменты естественного метода подлежат тщательному изучению. Это — альфа и омега устремлений ботаники. Природа не делает скачков. Все растения проявляют друг к другу сродство, как и земли на карте мира.
Вот фрагменты, которые я предложил: (следуют 68 разделов естественной системы).
[После них сказано:] «Естественный метод имеет пробелы по причине отсутствия пока еще не открытых растений, познание еще многих приведет к его завершению, так как природа не делает скачков (Natura non facit saltus).
V. Основа ботаники двояка: расположение (dispositio) и наименование (denominatio) (родов и видов по системе)… Расположение учит разделять или объединять растения. Теоретическое — устанавливает классы, порядки, роды, практическое же — виды и разновидности.
Расположение осуществляется синоптически или систематически и обычно называется методом (methodus). [Метод — это не система еще, но это принципы построения системы. — Р. К.] Синоптическое расположение широко использовалось в XVI и XVII веках. Систематическое расположение… начинается с Турнефора и Ривиниуса.
Величайшие методисты, применяя в естественных науках математический подход, восходили от простого к более сложному (от водорослей, мхов, грибов, как, например, Рей, Бургав).
Естественный же инстинкт учит сначала познавать знакомое (очевидное), а в дальнейшем — наиболее мелкое…
Природа сама сочетает и объединяет камни и растения, растения и животных. И, делая это, она не связывает совершеннейшие растения с животными, которые считаются сугубо несовершенными, но комбинирует несовершенных животных с несовершенными растениями [Это очень двусмысленный, но важный тезис. Он значит, что растения и животные разошлись еще на уровне самых несовершенных! — Р. К.],
Синопсис ведет к произвольным разделениям, более длинным или более коротким, более или менее многочисленным; в целом он не может быть признан ботаниками. Синопсис — есть произвольная дихотомия, как бы пролагающая путь в ботанике, но не определяющая границ.
Система (Systema) расчленяет классы на 5 категорий: классы, порядки (ordo vel familia), роды, виды и разновидности.
Система сама по себе указывает даже на пропущенные растения; каталожный список — никогда!
VI. Вид и род — всегда творение природы, разновидность — чаще культуры, класс и порядок — природы и искусства…»
Мне кажется, что это изложение мыслей Линнея доказывает, что еще 250 лет назад систематика уже осознавалась как квинтэссенция ботаники, как наука теоретическая и глубоко философски осмысленная.
Поскольку сейчас много говорят о «биоразнообразии», следует отметить и роль систематики растений в процессе познания и охраны «биоразнообразия». При этом надо сознавать, что «биоразнообразие» в наше время — это и нечто в духе «рекламного клипа», выпущенного биологами в расчете на «неосведомленного» для поднятия любым способом финансирования биологии. Разумеется, в этом понятии (и его содержании) есть и немаловажный смысл, но все же это и аналогия с подобными же усилиями многих других наук («термояд» у физиков всего мира, «контакт с другими цивилизациями» у астрономов и радиофизиков, мифы «Пушкин и пушкинисты» или «Слово о полку Игореве» у русских филологов и т. д.). Но, повторю, в объективной сущности «биоразнообразия» есть и «ratio» систематики (и только ее). Только систематика упорядочивает знание о современном биологическом разнообразии на видовом уровне, только она способна сравнивать его с «биоразнообразием прошлого», изучать темпы эволюции (в том числе — естественные нормы вымирания) и т. д. Но разнообразие растений изучают и частные биологические дисциплины, разнообразие фитоценозов (и систематику сиитаксонов растительности) — геоботаника, разнообразие биот — флористика (как раздел биогеографии).
В связи с определением систематики как науки совершенно ясно, что есть два важнейших раздела систематики, соответствующие и определенным объектам (и предметам) систематики.
Разнообразие видов растений, его описание и информация о нем для всех биологов, а также важнейший способ упорядочения этой информации — классификация разнообразия (система) — первый предмет систематики и ее раздела — таксономии растений (включающей и номенклатуру растений, и практическую систематику: методики описания, теорию таксонов, теорию и практику построения и интерпретаций систем и т. д.). Вторым разделом систематики, едва ли не более отвечаюшим ее основным целям, является филогения растений. Предмет ее — эволюционная история всего разнообразия растений, т. е. познание процесса реальной эволюции растений на Земле, построение филемы растительного мира (царства растений). Основные объекты этого раздела, узлы эволюции — виды и другие типы расовой организации растений; в границах естественных родов филумы — ряды эволюционного развития видов и других расовых единиц, свойственных растениям, типы эволюции (и соответствующие им филемы, то есть родословия). Иногда различают и дифференциальную систематику (от форм и разновидностей до видов или даже до родов) и интегральную систематику (от родов и семейств до типов или отделов). Последнюю также иногда называют макросистематикой. Это, однако, не просто раздел о высших таксономических единицах. Систематика растений — наука об эволюции растений, и все ее разделы — эволюционны уже, по крайней мере, с момента принятия ботаниками учения об эволюции Дарвина. С него это началось и по крайней мере с 70-х годов прошлого века лучшие немецкоязычные и русскоязычные систематики растений строили именно эволюционную систематику во всех ее разделах. Это делали и К. И. Максимович, и А. Энглер, Р. Веттштейн и С. И. Коржинский, B. Л. Комаров, но также и более близкие к нам во времени С. В. Юзепчук и В. Ротмалер и др. Поэтому претензии отца кладистики В. Хеннинга, что он построил в 50-х годах ХХ-го века «новую систематику», «филогенетическую систематику» и филогенетическую систему, вполне беспочвенны. Более того, все отцы эволюционной систематики хорошо понимали, что единообразно ранжировать природу нельзя (и это-то и было особенно ценным!). Поэтому, если и желательно кому-то выделять особо «макросистематику», то всего рациональней это можно было бы сделать так. Объекты (то есть расы, виды растений), на эволюционное развитие которых действуют микроэволюционные процессы в популяциях и все другие процессы, наблюдаемые в реальной природе, и в том числе на всех уровнях организации живого — это предмет собственно систематики (практической и теоретической). Объекты иные (таксоны), эволюционное развитие которых определяется, кроме выше названных процессов, еще чем-то, что пока не познаваемо, но субъективно предполагается, — предмет «макросистематики»
После этого вступления следует сказать и о методах систематики растений. Нередко под методами систематики понимают собственно методические приемы разных частных (морфологии, анатомии, палинологии, эмбриологии и т. д.) разделов ботаники, позволяющие получать систематику какую-то информацию об объектах его исследования — фактическую или даже теоретически обработанную. Нет нужды говорить о том, что расширение методик пополнения информации и всяческое приращение фактов, значимых для работы систематика с теми или иными объектами его исследований — дело и важное, и высоко значимое. Однако в корне неверно называть эти методики методами систематики, науки, которая имеет собственные методы, но последние, однако, мало кто пытался изложить сколько-нибудь связно, а большая часть не занимающихся систематикой, но охотно о ней пишущих или рассуждающих — их или не знает, или, в лучшем случае, не понимает. Конечно же, как биологическая наука систематика растений (но и систематика животных) руководствуется в своем исследовании двумя основными принципами (основными методами) биологии вообще — историческим (эволюционным) и экологическим. По крайней мере с конца прошлого века для лучших систематиков растений вид — не только пространственно выраженное, но и временными рамками определяемое и характеризуемое явление. Вид — этап эволюции, и любые таксоны, как бы они ни были выражены в настоящее время, — также этапы эволюции, имеющие начало и конец, разделенные временем. Познание их именно в историческом развитии — обязательно, а построение любых систем растений на базе их предполагаемой эволюции, по крайней мере, — желательно. По крайней же мере, с середины прошлого века виды характеризуются лучшими систематиками по их ареалам в пространстве, а также — по их взаимоотношениях со средой. Предмет особой гордости систематиков растений — то, что начала (основания) экологии видов растений (в современном смысле экологии!) закладывались именно великими систематиками (прежде всего, одновременно и флористами, и географами растений), начиная с Д. Д. Хукера, А. Кернера, а у нас — А. А. Бунге, С. И. Коржинского, но и Ф. И. Рупрехта, И. Г. Борщева и т. д. Оба этих принципа весьма своеобразно преломились в собственно методах систематики растений (но и не только растений).
Эти методы таковы. Прежде всего, систематика начала использовать метод типологического анализа объектов. Он используется и по сей день, хотя иногда ретивые теоретики, охаивающие этот метод, считают его давно исчерпанным и неэффективным.
Создан этот метод был еще в рамках античной философии (науки обобщения объектов, явлений и понятий, но, разумеется, тех из них, которые были уже описаны и познаны). Познание же их было, прежде всего, в части объектов (а не понятий) типологическим, и именно поэтому любая наука использует этот метод как основной в процессе классификации объектов, а нередко — и явлений, и процессов. Систематика растений еще в античное время (скажем, у Феофраста) начинается с описания растения (вида в философском еще объеме понятия). Но описание это — не простое перечисление свойств и качеств или форм, а типологически анализированное. Любой признак (свойство, качество, форма) дается в этом описании на базе некоторой генерализации знания — типологии, т. е. общего представления о целом классе однородных проявлений этого признака (формы) и, значит, — о целом классе объектов, обладающих этим признаком (качеством, формой). Дубцер (Quercus cerris) у Феофраста — дерево (и признаки одревеснения ствола, его многодетности — это признаки целого класса объектов — деревьев вообще). Феофраст, описывая какой-либо вид растения, отличает вначале растения вообще, затем делит их на другие объекты (деревья, кустарники, полукустарники (фригана), травы), далее — на вечнозеленые и листопадные. Объекты типологически определены, их признаки типологически анализированы. Выделены и некоторые признаки, отличающие данный класс объектов от других, но и объект в каждом классе — как вид от других видов рода в философском смысле. Это и есть типологический анализ. Наши описания так и строятся, тем и отличаются от описаний неспециалистов.
В типологическом анализе объекты характеризуются признаками (результатами аналитического обобщения), причем часть признаков — со времен «отцов ботаники» (то есть с долиннеевских времен) — существенные (characteres essentiales). Они составляют сущность данного объекта как отдельности или целого класса объектов (если они свойственны всем отдельным объектам, но являются дифференциальными для какой-то части классов других объектов). Существенные признаки поэтому не только дифференциальные (различительные), но и часть (и даже большая часть) общих для тех или иных типов объектов или объекта (как типа организмов) признаков, особенно важных для понимания этих объектов. Что же выражают эти признаки — только сходство или различие, или родство, или сродство (термин, появившийся у химиков для обозначения предпочтительного взаимодействия), для характеристики самого объекта (типа) не важно. А важно для нас — иное. И идеалисты, и материалисты широко используют типологический анализ. Важно, что он используется и нами, современными систематиками. Правда, кое-кто из нас стремится к бесконечному увеличению признаков, характеризующих объект, желательно — существенных, но и не всегда таковых, а кто-то сводит существо объекта только к дифференциальным признакам (к «Essentia differenciales» отцов ботаники, то есть «сущности разделяющей»). В первом тупике уже погибла претендовавшая на «новую» нумерическая систематика 60-70-х годов, во втором барахтается «новая» же филогенетическая систематика — кладистика.
Подлинная теоретическая систематика — создание гения К. Линнея. Она началась с типологического анализа, и вот что пишет сам Линней:
«Знай: не признаки определяют род, но род — признаки. Признаки вытекают из рода, а не род из признака. Не для того существует признак, чтобы учредить род, а для того, чтобы познать его». И следуют примеры: «Fraxinus — один с цветком без венчика, другой — с венчиком…» (блестящий пример!). И следует предупреждение, потомками далеко не освоенное: «Именно в этом величайшее заблуждение ботаников, которое к величайшему для ботаники ущербу породило несчетное число ложных родов…». Trifolium, например, один однолепестковый, другой — четырехлепестный, одни односемянный, другой — многосемянный; некоторые не считают возможным объединить однолепестные и четырехлепестные, односемянные и многосемянные в один род, поэтому, вопреки природе (Contra naturae!) они основывают ложные роды». (Замечательно современно! И важно — именно «вопреки природе» — Р. К.).
Между тем, к этим суждениям Линнея мы имеем одни очень любопытный комментарий. В книге «Методологические основы систематики растений (в их историческом развитии)» (Издание МГПИ, 1979) (книге очень неплохой, полезной, хотя часто не очень точной в переводах), ее автор, мудрый, многоученый и оригинальный ботаник А. А. Уранов (к сожалению, не систематик, и это мы сейчас увидим!) пишет:
«В этом рассуждении Линнея — классический образец метафизического мышления. Признак и таксон (род) противопоставлены друг другу. Признак нельзя узнать, не выделив таксон, а выделить таксон нет оснований, не зная его признака. Возникает порочный логический круг. Эта безнадежная ситуация получила отражение в письме Линнея к его ученику Гизеке: «Я долго трудился над естественным методом, сделал то, что мог достичь, буду продолжать это, пока живу… Ты спрашиваешь меня о признаках естественных порядков (это — будущие семейства — Р. К.): сознаюсь, что я не могу их указать. Может быть, ты (или кто-нибудь другой) через 20 или 50 лет придешь к этому же и тогда увидишь то, что я знал уже ныне». (Уранов цитирует по переводу С. С. Станкова в книге о Линнее). Почему же Уранов неправ, и почему он не систематик (и систематику не понимает!)?
Во-первых, никакого таксона у Линнея нет, а в отношении рода — и быть не может. Род для Линнея — естественен (что для нас не всегда и верно! — Р. К.). У рода нет его признака (это кредо Линнея), есть его сущность. Естественные группы Линнея — вид, род, реже порядок, — это группы, которые познаются как данное, как «тип» Разумеется, в этом случае отдельные признаки не существенны, они могут быть, могут не быть, но род этим не изменишь. Сейчас мы знаем больше — признаки вообще независимы от форм. Это доказал Г. Мендель и сразу осознал, что это значит. И это — истина всей современной генетики.
Во-вторых, нет никакой «безнадежной ситуации»! Гордость звучит у Линнея, что он понимает природу (естество, связи, сродство!), хотя выразить словами (и формулами! — Р. К.) — этого не может. Но для нас — то есть полное основание полагать, что Линней открыл (и освоил) другой метод систематики — синтез образных представлений об объекте. И этот метод систематика обрела тоже в философии, и прежде всего, в идеалистической (у Платона, Аристотеля). Это метод перевода сущности как совокупности каких-то познаваемых раздельно (хотя и генерализованных, типифицированных) признаков, существенных для данного объекта, в образ, где эта сущность — уже обобщение, но тоже генерализованное — образ (идея), план организации, и только в этой целостности образа и познается как тип (как объест). Нам ясно, что тому методу познания должна быть причина. Это либо замысел (творца, духа, природы, всеобщей сущности), и так это и воспринимал Линней, либо, в отсутствии творящей идеи, — закономерное по материальным законам, работающим в данной Вселенной, становление, происхождение объекта в рядах иных объектов. Линней — объективный идеалист, но далеко не метафизик (именно потому, что мысль, идея изменяет и изменяется сама. Изменяет же она и образы (сущности, генерализованные идеей). Воспринял этот метод (но обосновав теоретически) Линней от сильно на него повлиявших К. Богэна (Баухина) и Д. Рэя. Они интуитивно выделяли естественные группы («по сродству»), но ведь Рэй еще и призывал идти «от простого к сложному» И у Рэя в системе, в разделе «Gemmis carentes» (обходящихся без почек) и в подразделе «Perlectae» (совершенных), и в параграфе «Dicotylendones» — уже 18 подразделений, и среди них естественные и даже для нас — Um — belliferae, Asperifoliae (=Boraginaceae), Verticillatae (главным образом Eabiatae), Leguminosae и др.
И снова почитаем подлинного Линнея:
«Естественный (он же природный — naturalis!) метод есть и будет конечной целью ботаники. На пути естественного метода стоят три главных препятствия: а) пренебрежение внешним обликом (habitus) растений, б) отсутствие еще не обнаруженных родов, в) сродство родов в двух направлениях» (примеры у Линнея: Linnaea посередине между звездчатыми (это главным образом Rubiaceae + часть Verbenace — ае) и Valeriana (и Lonicera); Cornus соединяет звездчатые, скученные (Contortae: Plumbaginaceae, Proteaceae, Valerianaceae, Dipsacaceae, но и Morina, Globularia) и кустарниковые (Dumosae, а это Caprifoliaceae, Celastraceae, Anacardiaceae, частью Lythraceae, Verbenaceae), или Dodecatheon соединяет Androsace, Cortrna и Cyclamen. [Современные представления о родстве очень близки. — Р. К.].
Как известно, Линней развивался как систематик от искусственных, аналитических и полностью рабочих, методически выдержанных систем к естественной. Он наметил 68 фрагментов естественной системы. И, как мы уже помним, завершая их, говорил: «…познание еще многих приведет к его завершению; ибо природа не делает скачков». Комментаторы, много знающие люди, говорят, что это усвоение тезиса Лейбница, но у него «природа не работает скачками», и относится это к объектам неживой природы. Более того, нельзя приписывать Линнею и того, чего у него нет. Никакого представления о развитии по кругу в результате постепенного (не скачкообразного) движения у Линнея нет. Он допускал (но не в «Философии ботаники») развитие разновидностей — в результате культуры, видов — в результате гибридизации (т. е. скорее скачком). Но его мысль иная: все растения родственны. Более того, в опубликованных после смерти Линнея записях его лекций о естественных порядках растений (это сделал все тот же Гизеке) есть очень своеобразная сводная таблица-карта (tabula genealogica-geografiса…). Вспомним то, что Линней говорил о сродстве, сравнивая его с картой земель (стран). Но самое важное то, что сказал сам Линней об этой таблице: «Я назвал эту таблицу генеалогической, потому что принято применять к семействам термин родство, но не в смысле, что оно связывает потомков и предков, а в том, что сопоставляются племенники и (вообще) родичи…» (Какая же важная мысль! И это не зная о том, что были и древние растения, что будут ископаемые достоверные находки). Воистину, гениев надо читать дотошно и полностью, а Линней был гением! И комментаторам надо верить лишь после раздумий, а не до того. Благо, что «Философия ботаники» теперь у нас издана и на русском языке, и посмотреть все работы Линнея в подлиннике у нас можно.
Естественная система без синтеза образных построений невозможна. Мы видим — Линней шел к ней прямо! А поскольку он правильно оценивал и категорию родства, и писал о гибридогенном происхождении части видов, то не Линнея ли повторяют и сейчас некоторые генетики и молекулярные ботаники? Но повторяют без возможностей образного представления!
Вершин своих «синтез образных представлений» достиг, конечно, позже — у М. Адансона, А. Жюссье, Ж.-Б. Ламарка (даже в его кратком эскизе ботаники), О. П. Декандолля. Они уже, к тому же, питались от И.-В. Гете, который, хотя и не был систематиком, но мыслил «образом» в морфологии (идея предкового цветкового).
Синтез образных представлений в систематической литературе сейчас практически не обсуждается. Создается впечатление, что, как и типологический анализ, он отвергается за ненадобностью. Между тем, в век компьютеров он более чем современен, поскольку реально мы можем и создавать виртуальные образы любого вида (да и рода, таксона). И именно он наиболее отвечает природе нашего сознания, работе нашего мозга.
С развитием геологии, и особенно палеобиологии, в систематику начал активно проникать метод, который я называю методом исторической реконструкции. Первыми им начали пользоваться палеозоологи (и отец палеозоологии Ж. Кювье). Он состоит в том, что, исходя из основанных на наблюдаемых в современных группах морфологических корреляциях, которые можно интерпретировать и экологически, систематики ископаемых организмов стали пытаться реконструировать предковые типы для тех или иных современных естественных групп даже тогда, когда они обладали материалом далеко не полным. Как известно, Кювье обещал по единой кости восстановить и весь облик ископаемого. И мы знаем, что только особенности, присущие достаточно большому количеству своеобразных зубов, позволили описать особый крупный таксон млекопитающих Multituberculata. Да и палеоботаники по отпечаткам листьев (или дополненным их анатомическими и стоматографическими особенностями) из меловых и палеогеновых отложений определяли и определяют современные семейства и даже роды цветковых. Как бы малодоказательны ни были подобные построения, но на систематиков, занимающихся современными растениями, они повлияли. У ботаников это влияние особенно выросло в последарвиновский период и после работ одного из отцов палеоботаники Ф. Унгера. Метод исторической реконструкции, по существу, это тот же метод воссоздания образа, но обращенный вглубь веков, основанный на нестрогом и ограниченном материале и редко проверяемый на новых данных. Систематики современных растений восприняли этот метод прежде всего для объяснения расхождения признаков у близких (относительно) видов по схеме дарвинской дивергенции, а затем и по признакам же для расхождения собственно филумов, давших нам современные растения. Использование именно этого метода позволяет систематикам, например, связывать друг с другом современные таксоны. «Порядок Dipsacales стоит ближе всего к Hydrangeales и происходит, вероятно, от одного из его древних представителей. Он также близок к Comales и имеет общее с ними происхождение. Самым архаичным в порядке является семейство Caprifoliaceae». Кроме очень бедных сведений по Caprifoliaceae и немногих палеокарпологических находок в относительно молодых слоях для Dipsacaceae, Dipsacales нам почти неизвестны в ископаемом состоянии, a Hydrangeales большей частью проблематичны. Доказательств мало, но метод именно тот. Но это не означает, что мы не можем использовать этот метод более доказательно, когда у нас есть более богатый ископаемый материал.
Важнее же всего то, что именно работая этим методом, мы строим гипотезы, является ли некоторая общность признаков (частично воссозданный образ) свидетельством родства. И иногда получаем на это ответ. К сожалению, развитый у зоологов эволюционно-морфологический метод исторических реконструкций в ботанических материалах практически не работает (кроме диатомей и некоторых других одноклеточных водорослей).
Следующий метод возник в недрах самой систематики (и примерно тогда же, когда и метод исторической реконструкции). Это метод морфолого-эколого-географического анализа. Он, разумеется, мог возникнуть только в рамках представлений эволюционизма (и, скорее, ламаркистского, чем дарвинского образца, хотя все его основатели были ярыми дарвинистами). Более того, в основе этого метода лежали уже развитые представления о реальности единственного объекта систематики — вида.
В 1865-1869 гг. появились работы Антона Кернера фон Марилаун «Хорошие и плохие виды» и «Зависимость облика растений от климата и почвы». Последняя — это одна из первых сводок фактически экологического содержания (как мы бы сказали теперь), но она включала и обработку рода Cytisus, где было следующее определение вида: «Вид — это совокупность всех особей, распространенных в пределах определенного ареала, сходных между собой и в течение продолжительного времени выраженных в большом числе однообразных потомков». Работа эта осталась, в общем, незамеченной. В 1881 году Кернер приступил к изданию эксикат по флоре Австро-Венгрии и вновь провозгласил необходимость изучения именно географически обособленных рас в природе. Он пишет во вступлении к изданию: «Объединение в одном идеальном виде группы мелких видов (рас) недопустимо. Задачей описывающего растения является именно описание реально существующего, а не созидание идеальных видов, которые являются результатом спекуляций»
В это же время наш великий систематик К. И. Максимович, вообще сторонник крупных видов, постепенно, по мере обработки китайских материалов, переходил на позиции видов как географически определенных рас. В 1885 году на Конгрессе ботаников и садоводов он провозгласил «видообразование — процесс географический, и только в нем обособляются реальные природные виды»
Следуя ему, еще один из наших великих ботаников, С. И. Коржинский, во введении к начатому им в Томске изданию «Флора востока Европейской России» провозгласил, что реально существующие в природе расы (proles), в отличие от абстрактных видов таксономистов, обязательно имеют особый ареал, а вот по степени обособления их ареалов можно различать виды (обособленные полностью) и подвиды (обособленные еще не вполне строго). Более того, Коржинский в признаках реальных видов различал черты морфомы видов (морфологические признаки, габитус и т. д.) и бионта видов (физиологические реакции, половой состав, ритмика, экологические требования, фитоценологическое предпочтение). Ареал же он считал обобщенным проявлением свойств морфомы и бионта видов (тем, что будет примерно 30 лет спустя названо «толерантностью»).
Наконец, Коржинский выдвинул и идею проверки степени обособленности видов, занимающих вполне изолированные ареалы, по их способности к гибридизации. А в заключении он подчеркнул и то, что в ареале обобщены и признаки современного вида, и признаки прошлого становления этого вида в изменявшихся условиях.
Почти одновременно с этой глубокой разработкой Коржинского вышли и первые труды выдающегося австрийского систематика Р. Веттштейна. Первые из них — работы по систематике европейских видов Euphrasia и видов одной секции рода Geniiana (1896 г.). В них он следовал за Максимовичем, обрабатывавшим эти группы в Азии. А в 1898 году он издал и обобщающую работу «Основы географо-морфологического метода систематики». В ней он резко критикует «метод исторической реконструкции» в том виде, каким он сложился в ботанике, подводит итоги изучения им викарных (замещающих друг друга в пространстве) реальных видов из разных родов, и также на примере видов Euphrasia показывает возможность биологической изоляции рас в одном ареале за счет сезонного их ритма развития. Веттштейн полагал, что ареал — это не только обязательный признак вида и расы в природе, но и показатель возраста видов.
Все эти ученые сильно повлияли на становление еще одного нашего великого ботаника B. Л. Комарова. Начиная с 1901 года, он принял за руководящий в своих систематических работах именно этот метод, который он дополнил учением о расе как племенной общности (т. е. общности наследственной, генетически обособленной). Именно этот метод был утвержден Комаровым в основу работ по созданию «Флоры СССР» уже и как эколого-географо-морфологический.
Начиная примерно с того же времени, что и Комаров, один из самых выдающихся американских систематиков Пер А. Ридберг также пришел к географо-морфологическому методу, что позволило ему оригинально (и очень детально) обработать большое число групп для неоконченной «Флоры Северной Америки».
Величайшим же достижением Комарова стало то, что в этот метод он привнес еще одно важное обобщение — метод эволюционных рядов. В какой-то мере он продолжал идеи К. И. Максимовича, объединявшего близкородственные виды в серии (ряды). Но у Комарова ряды — это модели эволюционного развития близкородственных групп (по преобразованию жизненных форм, по расселению видов в пространстве из ареала общего предкового типа и т. д.). Метод этот был иллюстрирован самим Комаровым и во «Введении к флоре Монголии и Китая» (где он дал монографические обзоры родов Clematoclethra, Codonopsis, Epime — dium Caragana, Nitraria), а также дополнительно разъяснялся Комаровым в его «Учении о виде у растений».
В оформленном Комаровым виде этот метод органически связан с еще одним методом систематики, который начал разрабатываться также в конце XIX века. Это метод флорогенетического анализа и синтеза. Как метод изучения истории флор он был разработан великим немецким систематиком и ботанико-географом А. Энглером. В двухтомном труде «Опыт истории развития растительного мира, особенно областей флоры с третичного периода» (1879 и 1882 годы) Энглер впервые воедино соединил возможности флорогенетической систематики, позволяющей оценить возраст и направление развития в крупных филумах растений (прежде всего, цветковых) с достижениями палеоботаники и исторической географии растений (собственно, флорогенетики) по анализу естественных флор крупных регионов Земли, которые развивались в течение длительного времени. У Энглера было немало учеников, продолжавших его работы, но наиболее ярких результатов среди них достигли в дальнейшем русские (заочные) ученики — А. Н. Краснов и М. Г. Попов. Именно Попов оформил метод Энглера в особую ботаническую науку — флорогенетику. И он же понял возможность исследования истории флор в целом для познания реальной эволюции не крупных филумов, а видов. Это позволило превратить флорогенетический метод Энглера и в инструмент филогенетической систематики растений (Энглер поступал как раз наоборот). Попов показал, что флористическое районирование, основанное на представлениях о генезисе флор, может служить «масштабной линейкой» для оценки возраста расхождения близких видов, групп видов (в том числе рядов в смысле Комарова).
Две самостоятельные обобщающие науки в ботанике, систематика и ботаническая география с их достаточно независимыми системами оценки эволюционных явлений, сомкнулись во флорогенетическом методе А. Энглера и М. Г. Попова.
По своей основной специальности в ботанике я как раз продолжаю эту линию теоретических разработок как систематик-флорогенетик, подключающий в этот метод еще и возможности анализа филоценогенеза, а также шире пользуясь масштабными сопоставлениями развития разных групп на одних и тех же территориях. Еще с 70-х годов я также утверждаю, что современный этап развития систематики — это поиск не столько единого метода, но использование возможностей именно ряда методов, независимо обобщающих разные группы фактов, свидетельствующие о постоянно идущей эволюции живого. Среди них — и типологический анализ с синтезом образных представлений, и флорогенетический анализ (на базе достижений географо-морфологичсского метода), и эйдологический (расовый) анализ, которые рано или поздно будут дополнены и расшифровкой геномов цветковых растений (в том числе и близких видов, обитающих в природе в настоящее время).