Преобразующая природу деятельность человека началась со времени возникновения человеческого общества.
Пытаясь определить истоки этого процесса, В. П. Серебровский, например, выделяет в истории земли эру «антропогена», начало которой лежит между палеолитом и неолитом, иначе древним и новым каменными веками. Думается, что такое выделение искусственно. В действительности свою мощь, покоряющую силу природы, человек начал ощущать тогда, когда овладел огнем, что относится к глубинам палеолитических времен.
Палы, степные и лесные пожары, — явление древнее, как сама растительность. Когда они возникали только под влиянием атмосферного или подземного огня, то были очень редкими, но стали неизбежными, когда огонь попал в руки человека. Возникая от его неосторожности или во время охоты, эти пожары быстро выходили из-под контроля человека и охватывали огромные пространства. Погасали они только от естественных причин и могли быть чрезвычайно длительными. Даже в наше время, при наличии мощной техники, борьба с лесными пожарами — дело сложное, а в обширных лесонасаждениях даже не всегда возможное.
Степень воздействия человека на природу была различной и зависела от географической широты его обитания. В холодном климате результаты этого воздействия были велики и стойки, но быстро, даже бесследно, исчезали в тропиках. В первом случае древесная растительность относительно скудна и восстанавливается крайне медленно. Например, ягельный покров после выгорания восстанавливается лишь через несколько десятилетий, а кедровый стланик в альпийской зоне — даже через столетия. Соответственно замедленно восстанавливается и сравнительно разреженное поголовье животных.
На века и тысячелетия сохраняются в холодном и умеренном поясе и сооруженные человеком курганы, и примитивные постройки первобытного человека. В то же время в тропиках буйная растительность не только быстро залечивает раны, наносимые ей человеком, но всегда переходит в наступление и поглощает как жалкие деревушки дикарей, так и громадные города, развалины которых на сотни и сотни лет скрывались от глаз людей под ее мощным покровом. Фактами этого рода полна история Индии, Индокитая и других стран.
В холодном и умеренном климате пищевые продукты доставались человеку в результате большого труда, и количество их было невелико. Приходилось сражаться с огромными мамонтами и шерстистыми носорогами, и в такой борьбе более всего помогал огонь. В этих широтах с присущим им осенним увяданием и сухим весенним периодом, с малой влажностью лесонасаждений размеры и значение палов, пускаемых человеком, были гораздо большими, чем в сырых тропических джунглях. Кроме того, в тропических лесах и саваннах следы пожаров изглаживаются в ближайшем дождливом сезоне, а выгорание северной растительности неизбежно влечет смену лесных ассоциаций, которая заканчивается через столетия. Таким образом, в пределах нашей страны, лежащей в большей своей части в холодном и умеренном климате, тем более в холодной Сибири, воздействие человека на природу сказывалось издавна особенно сильно.
По мере развития человеческого общества воздействие его на природу усиливалось, но приняло стремительный характер лишь после того, как продукты охоты, прежде всего пушнина, приобрели товарное значение. Истребление животных началось в очень давние времена, главным образом в результате применения разных ловушек, но всеобъемлющий характер приняло тогда, когда широко распространилось огнестрельное оружие.
Развитие человеческого общества шло, как известно, крайне неравномерно. В Сибири, например, его самые ранние стадии задержались настолько, что русские, придя на Чукотский полуостров и Камчатку, застали там еще следы каменного века. Если в центральном Китае леса были истреблены уже за тысячу и более лет до нашей эры, то в Сибири, даже в средней ее полосе, о возможности уничтожения лесов стали говорить лишь в XX столетии.
Очень трудным делом была периодизация воздействия человека на природу. В нашей стране, в частности в Сибири, можно с уверенностью установить только два периода, совершенно неодинаковых по времени и качественно отличных. Первый охватывает время от возникновения человеческого общества до Октябрьской революции, когда человек был врагом природы и господство его над ней проявлялось стихийно и неорганизованно; второй — после революции, когда человек стал другое и сознательным хозяином природы родной страны.
Первый период очень длителен и включает смену нескольких общественных укладов. Однако при всех этих укладах отношение человека к природе оставалось одинаковым: она рассматривалась только с точки зрения неограниченного использования. При смене общественных укладов различие в отношении природы было не качественным, а лишь количественным, в том смысле, что использование ресурсов живой природы, прежде всего пушных животных, возрастало по мере увеличения плотности населения, улучшения техники и развития торговых отношений. Оно достигло предела в эпоху капитализма и особенно империализма.
В Сибири результаты воздействия человека на растительность обнаружились гораздо позднее, чем на животных. Так, например, уменьшение численности соболя в Сибири отмечалось местами уже в XVII веке, в конце XIX века численность его очень резко сократилась, а тайга оставалась такой, что производила впечатление совсем дикой и нетронутой.
Такой тонкий наблюдатель, как А. П. Чехов, познакомившийся с тайгой при проезде через Сибирь по Московскому тракту в 1890 г., писал: «Сила и очарование тайги не в деревьях-гигантах и не в гробовой тишине, а в том, что разве только одни перелетные птицы знают, где она кончается… Пока нет густого населения, сильна и непобедима тайга, и фраза «Человек есть царь природы» нигде не звучит так робко и фальшиво, как здесь. Если бы, положим, все люди, которые живут теперь по сибирскому тракту, сговорились уничтожить тайгу и взялись бы для этого за топор и огонь, то повторилась бы история синицы, хотевшей зажечь море».
Нельзя не сказать, что наш знаменитый писатель был далеко не прав. Уже тогда морг сибирской тайги господствовало над человеком отнюдь не повсюду. На ее окраинах топор и особенно огонь уже оказали губительное действие. Так, известный сибирский краевед В. С. Моллесон одновременно с Чеховым писал, что поистине невероятна перемена, «которой подвергается Забайкальский край, а с ним и Троицкосавский округ, благодаря лесным пожарам за последние 30—40 лет, когда громадные лесные площади девственных лесов исчезли без следа. Сосновые рощи по островам реки Чикоя, остатки которых я еще застал 13 лет тому назад, не существуют более: что не сгорит, то вырубают добрые люди; река Чикой не несет и половины того количества воды, которое в ней было 13 лет назад; множество островов, представляющих непроходимые заросли, превратились в сухой кочкарник без признаков крупной растительности. Теперь, чтобы увидеть такой лес, какой 30—40 лет тому назад начинался в версте от Троицкосавска, надо ехать верст за 150-200 вглубь Монголии: в Троицкосавском округе таких лесов уже нет, а с ними нет и влаги».
Губительное воздействие человека на леса Селенгинской Даурии усиливалось и грозило катастрофическими последствиями. О них предупреждал в 1914 году В. А. Обручев. Говоря об угрозе освобождения связанных селенгинскими сосняками сыпучих песков, о грядущем высыхании окрестностей Кяхты, иссякании рек и других источников, он писал: «Оголенная песчаная площадь действует губительно на растительность, покрывающую ближайшую окрестность, и расширяется подобно язве. В настоящее время песчаная опасность в Селенгинской Даурии еще не велика, за исключением немногих пунктов, но если своевременно не будут приняты меры, эта опасность может сделаться угрожающей многим площадям, и тогда борьба с ней будет уже гораздо более трудной и гораздо более дорогой».
К сожалению, его советы об охране селенгинских лесов не были своевременно услышаны, и меры не приняты до сих пор. Обследуя долину Селенги в 1955 году по поручению Восточно-Сибирского отдела Географического общества СССР, Т. Н. Гагина и я обнаружили весьма незавидную картину. Погранлесхоз продолжал широкие сплошные вырубки сосняков. Обширные площади лесов сводились под пашни. Массовый выпас вызывал вытолачивание пастбищ и мощное развевание поверхностных слоев почвы. Некогда чистые горные речки, омывавшие Кяхту, исчезли и оставили после себя грязную непросыхающую лужу. Город заносится песком. Природа Селенги изменилась настолько, что настоящие пустынные птицы Монголии, такие, как саджа, монгольский жаворонок и многие другие, продвинулись к северу до самого Улан-Удэ.
Об этом мы говорили в специальной докладной записке, представленной в директивные органы, но выправить такое положение — дело нелегкое. О том, как обстоит дело сейчас, рассказывает интересная статья Д. Базарова и А. Иванова, помещенная в «Бурят-Монгольской правде» за 30 января 1957 года. Авторы говорят о мощном движении песков, о засыпании ими пастбищ у сел Новодесятниково, Усть-Киран и Угть-Кяхта, о гибели сотен гектаров посев? в Мухоршибирском аймаке, о заметании песками дороги между Кяхтой — Усть-Кираном и Бичура-Харалуном. «Большие барханные пески вплотную подступают к селам Большой Луг Кяхтинского аймака, Старые Ключи и Эдуй Бичурского аймака», — пишут они. Как мне сообщил А. Иванов, всего по южным аймакам БМАССР песками покрыто до 130 тысяч гектаров, и опасность угрожает более чем 200 тысячам гектаров.
Таким образом, предупреждение В. А. Обручева, высказанное 60 лет назад, не было услышано до наших дней, и только теперь начинаются широкие мероприятия по охране селенгинской природы.
Также к концу прошлого столетия относится массовое выгорание тайги в северо-восточном Приуралье. В ту пору началось значительное переселение в бассейн Тавды и Конды. Переселившиеся туда белорусы, преимущественно хлебопашцы, стали выжигать тайгу с великим усердием, и в два-три десятилетия бесследно исчезли с лица земли великолепные кедровники, которые с такой любовью описывал в свое время И. Я. Словцов.
Однако подлинное наступление человека на сибирскую тайгу началось с проложением Великого транссибирского железнодорожного пути. Ничем не ограниченное выжигание лесных массивов, через которые проходила дорога, уже через несколько десятков лет привело к тому, что железнодорожное полотно оказалось почти на всем протяжении лежащим в полосе лесостепи, а то и среди остепненных участков. Тайга была прорвана сквозным коридором.
Неверно думать, что в сибирской тайге пожаров раньше было мало или что русские люди оставляли без внимания это бедствие. Сибирская тайга горела из года в год столетиями. Пожары несли с собой гибель животным, и если крупные звери и птицы еще имели некоторую возможность спастись, то для мелких смерть была неминуема. Особенное значение это явление имело для соболя. Губительное влияние таежных пожаров на судьбу этого самого драгоценного из сибирских зверей было подмечено прозорливыми русскими людьми с самого начала освоения Сибири. Мы встречаем документы даже первых десятилетий XVII века, посвященные вопросу охраны тайги от огня.
Еще в 1635 году верхотурский воевода Еропкин получил из Москвы грамоту, в которой, между прочим, было сказано: «а где их угодья, бобровые ловли и звериный промысел, и на тех же местах устроены на пашню наши многие пашенные крестьяне, и на лес весною и летом пущают те крестьяне огонь и лес выгорает и зверь всякой от огня бежит… а тем людем, которые у ясашных людей угодья пустошат, огонь по лесом пущают и лесы выжигают и зверя выганивают, сыскивая допряма, чинили бы есте за то воровство наказанье, велели бы бить кнутом нещадно, что б иным неповадно было так вперед воровать, огонь по лесом пущать и ясашным людем в звериных промыслех чинить поруху». Из этого документа видно, что еще в то время русские люди сознавали наличие и даже неизбежность антагонизма между тогдашними формами земледелия и интересами соболиного промысла.
Разумеется, одного приказа было недостаточно, чтобы не только прекратить, но даже приостановить процесс отступления тайги перед земледелием, шедшим в Сибирь с Запада, а потому повторение указов бывало и позднее. Так, в 1683 году последовал царский указ, запрещающий под страхом смертной казни рубить и жечь леса Сибири.
В 1685 году по этому поводу было два указа. Верхотурский воевода получил грамоту, в которой сказано: «людем, которые у ясашных людей угодья пустошат, за то воровство наказанье… бить кнутом нещадно, что бы иным неповадно было… ясашным людем в звериных промыслех чинить поруху», а якутскому воеводе предписывалось «смотрить и беречь накрепко, что бы в ясашных местех лесов не секли, не жгли и от того бы зверь в даль не бежал».
Попытки создать охрану сибирских лесов делались и позднее. Например, уже в 1744 году был издан указ, в котором говорилось о том, что «запрещено жечь леса в Сибирской губернии, где производится соболиный лов», но когда перестала существовать государственная пушная монополия, угас и интерес Петербурга к судьбе сибирских таежных угодий… Впрочем, в условиях царского режима охрана лесов в стране по сути дела не шла дальше канцелярской переписки.
Сибирская тайга была предоставлена самой себе, но она продолжала оставаться мощной, и ее уничтожение началось только после проведения сибирской железной дороги, от линии которой шли пожары в глубь лесов. Все дальше и, дальше забирались переселенцы, вследствие чего пожары стали возникать все глубже в тайге, и по прошествии немногих десятилетий положение стало казаться катастрофическим. Известный знаток сибирских лесов А. А. Строгий в своей небольшой, но интересной книжке опубликовал в 1911 году такие неутешительные выводы: «Годичная площадь, охваченная лесными пожарами, значительно превосходит площадь годичного пользования; иными словами: даже самое удачное возобновление леса на лесосеках не возмещает убыли древесины вследствие пожаров».
А всего через четыре года после выхода в свет работы А. А. Строгого возникли до сих под памятные старым сибирякам великие таежные пожары 1915 года. В это печальное лето из-за дыма даже пароходы долгое время не ходили по Енисею между Красноярском и Минусинском и черные облака буквально скрывали солнце на тысячи километров. Как сказалось это на сибирских лесах, показывают подсчеты известного ученого-сибиряка В. В. Шостаковича. По его данным, пожары 1915 года охватили 1 600 000 квадратных верст. Поэтому очень верным кажется конечный вывод А. А. Строгого: «Мы утверждаем, что большая часть сибирских лесов в силу экономических и культурно-бытовых условий обречена на гибель».
От изменения условий обитания и преследования со стороны человека, уже начиная с древнейших времен, наблюдается и снижение поголовья отдельных видов животных. Наименее стойкие исчезли еще во времена доисторические. Правда, наряду с этим даже у народностей, находившихся на очень низком уровне общественного развития, наблюдалась известная забота о животных, известное хозяйствование, но это было исключением.
Второй, послеоктябрьский, период отличается от первого качественными особенностями. Когда началось социалистическое развитие нашей страны, охрана лесных богатств стала плановой, дикие птицы и звери стали рассматриваться как государственный охотничий фонд, подлежащий хозяйственному использованию наравне с другими общенародными ценностями. При этом изъятие части поголовья должно делаться не в ущерб виду и определяться количеством приплода, что в конечном счете повлечет не уменьшение, а рост общей численности.
Если для первого периода основной формой охотопользования был и остается примитивный промысл, то для второго характерно возникновение и развитие социалистического хозяйствования, причем закономерно изживаются все первобытные, хищнические формы использования растений и животных. Процесс этот далеко не закончен, но он быстро развивается, и наша задача — всемерно способствовать победе нового на этом важном участке народной жизни.
О том, что условия существования важнейших охотничьих животных в течение этих периодов различны, говорит судьба соболя и марала. Эти жизненно стойкие виды были к моменту Октябрьской революции сведены почти на нет лесными пожарами и хищническим промыслом. За истекший ничтожно короткий исторический период, благодаря соблюдению советских законов об охоте и возникшему за это время общему процессу восстановления тайги и сокращению ее выгорания, оба эти вида не только уцелели, но увеличились в числе настолько, что восстановилась большая часть их бывшего ареала. Более того, они стали предметом повсеместной добычи, и соболиные шкурки, я частности, заготавливаются сейчас в таком количестве, какого не было и сто лет назад.
В первый период целый ряд видов животных, обитающих в Сибири, исчез совсем или на большей части своего ареала. Во второй период началось и успешно продолжается не только расширение границ распространения полезных животных, но и обогащение сибирской фауны новыми видами, например восстанавливается поголовье давно исчезнувшего речного бобра и очень широко расселяется американский грызун ондатра, которая в свое время была завезена в нашу страну благодаря инициативе и энергии профессора В. Я. Генерозова.
Занимаясь вопросами теории и практики охраны природы, весьма важно прослеживать судьбу животных, так как она наиболее показательно; для этого их надо подразделить в зависимости от биологических особенностей. До последнего времени это было слабое место наших зоологов, а удовлетворительное мерило устойчивости видов животных против истребления мы получили только недавно благодаря трудам И. Г. Пидопличко. Им предложено понятие «показатель плодовитости», который получается от деления числа возможных потомков одной особи на длительность жизни животного. Оказалось, что наименьшим показателем, равным 0,08, обладают слоны, носороги — 0,1, овцебык — 0,5, верблюд — 0,4 и т. д.; наибольшим показателем обладают белка — 10, заяц — 9, сурок — 3. медведь — 3 и т. д. На основании этих данных легко убедиться, что, чем выше показатели, тем более стоек вид. Таким образом, открытие Пидопличко имеет очень большое научное и производственное значение.
Пользуясь этим мерилом, мы можем разбить всех хозяйственно-ценных животных на четыре группы.
1. Крупные звери с минимальным показателем плодовитости. Большинство из них относится к так называемым «мясным» животным, которые доставляют человеку пищу и одежду; исключением из этой группы надо считать слонов, истребленных на большей части их былого распространения за короткий срок, главным образом, из-за товарной ценности их клыков, бивней. Из-за размеров каждый отдельный экземпляр этих видов представляет большую ценность и усиленно преследуется.
Такие животные могли быть истреблены человеком в условиях нашей природы еще в эпоху самой низкой техники и минимальной плотности населения. К ним относятся тур, овцебык, верблюды. Сюда же принадлежат мамонт и шерстистый носорог, которые, как убедительно доказывает Пидопличко, могли быть истреблены силами самого первобытного населения. Из более плодовитых зверей к этой группе следует отнести речного бобра; по своим жизненным особенностям этот грызун не может ни сопротивляться, ни ускользать от охотника, а поэтому с древнейших времен существовал только при условии покровительства со стороны человека.
2. Крупные звери со средним показателем плодовитости. Экономическая ценность их также весьма высока, но из-за большой размножаемости истребить их в условиях примитивной техники можно только при особо неблагоприятных для них обстоятельствах: изменении климата, сезонных или эпизодических катастрофах, наводнении, многоснежье, гололедице и т. д.
Во время которых они делаются беспомощными, доступными для массового истребления. Сюда относятся все копытные, исключая быстро размножающегося кабана и сравнительно малоценную кабаргу. Вероятно, сюда надо отнести крупных кошек, но медведь, например, тоже крупный хищник, отличается большой жизненной цепкостью, и к данной группе его причислить нельзя.
3. Средние и малые высокоценные, преимущественно пушные, звери с высоким показателем плодовитости. В натуральном хозяйстве роль их незначительна. Известно, например, что обитатели крайнего северо — востока Сибири до прихода русских не придавали никакого значения соболю и ценили его шкурки гораздо ниже, чем собачьи, которые были много полезнее в хозяйстве.
Прогрессирующе снижалась численность видов этой группы лишь при условии неограниченного увеличения добычи или при наступлении неблагоприятных природных условий, например, при выгорании угодий — для соболя или применении истребительной техники — для сурков. Соболя сибирские аборигены добывали только тупыми стрелами, и поэтому не наблюдалось уменьшения его численности. Русские стали применять капканы, кулемы, обмет, ружье, и процесс истребления стал прогрессировать.
Сурков усерднейшим образом промышляли со времен незапамятных. Еще древний путешественник Рубрук, посетивший Монголию в 1253—1255 годах, писал, что их ловят в великом числе. Мясо сурков всегда составляло основу мясного рациона монголов в весеннее и осеннее время. Однако только в десятых годах этого века, когда успехи мехокрасильной промышленности сделали добычу этого грызуна особенно выгодной и нахлынувшие массы китайцев-тарбаганщиков уничтожали этого грызуна петлями, встал вопрос об угрожающем снижении численности сурка в Забайкалье и Монголии. Характерно, что в Монгольской Народной Республике, в условиях нового режима, сурок сохранился и продолжает быть основой охотничьего промысла, а в Маньчжурии и Внутренней Монголии он истреблен почти что совершенно.
4. Мелкие и средние звери с наивысшим показателем плодовитости. Благодаря массовому размножению, истребление их человеком возможно лишь при стечении крайне неблагоприятных для них обстоятельств. Напротив, при отсутствии постоянного преследования животные этой группы быстро достигают предельной плотности, что ведет к недостатку кормов и ослаблению организмов. Одновременно усиливаются взаимоконтакты особей, в результате чего возникают эпизоотии и массовое вымирание, сводящие поголовье до минимума, иногда на длительный срок.
Сюда относятся мелкие грызуны, такие, как белка, ондатра, водяная крыса, а также заяц; из хищных — песец. Грызуны этой группы, будучи сравнительно малоценными, отлавливаются в столь большом количестве, что занимают виднейшее место в пушных заготовках. Вся группа, вместе взятая, представляет основу охотхозяйственного строительства. Именно при условии их планомерного хозяйственного использования, главным образом своевременного и повсеместного отлова в достаточно большом количестве в годы массового размножения и непрекращающейся добычи в обычное время, мы можем добиться реального регулирования поголовья, ликвидации падежей и последующего спада численности, систематически получая в то же время огромный выход пушной продукции.
Подобное деление охотничьих млекопитающих уже было нами предложено; возможно, оно потребует дальнейшего уточнения, но, нам кажется, уже в таком виде имеет определенное хозяйственное значение и во всяком случае очень поможет при определении степени охраны и предела использования тех или иных видов охотничьих зверей.
Переходя к более подробному рассмотрению двух указанных периодов в истории воздействия человека на природу Сибири, надо отметить, что вопрос этот изучен чрезвычайно мало и требует большого внимания.