Антропогенез — грандиозная панорама, где медленное движение сменялось быстрым, где подъемы на следующую ступень перемежались многотысячелетним топтанием на одном месте, где движение вперед, прогрессивное развитие не раз распадалось на несколько самостоятельных тропок, а то вдруг сливалось в единый лоток.
В этой панораме свое мелькание кадров, свои задержки, она то превращается в многокрасочный фильм, в котором каждая деталь живой выступает с исторического экрана, то напоминает первые шаги кино, когда даже при крупных планах изображения расплывчаты и неотчетливы. Но всегда панорама двигалась, постепенно показывая все более и более четкие кадры, контуры изображений на них становились яснее, краски ярче. И каждая последующая ступень эволюции отличалась от предыдущей при всем многообразии путей антропогенеза одним, самым важным — большей прогрессивностью, более совершенным развитием.
Прогрессивное развитие — в биологии понятие сложное. В нем было много путаницы и много неясного еще 30—40 лет тому назад. Казалось естественным, более того, только и возможным видеть единственное мерило прогресса в совершенстве вида на эволюционной лестнице — тем, значит, прогрессивнее вид сам по себе. Однако совершенство строения — тоже критерий ненадежный, иногда даже обманчивый. Чем его измерять — степенью сложности? Но сложно устроенный орган в ряде случаев далеко не самый работоспособный и выносливый. Механическим совершенством? Но и здесь невозможна единая система оценки, так как пальцеходящее млекопитающее будет неуютно себя чувствовать на мягком грунте, а стопоходящее на твердом грунте отобьет себе лапу, ведь условия жизни животных такие разные, а кроме того, нередко можно и не заметить в строении того или иного органа никакого видимого приспособления к условиям среды.
Мысль биологов плутала в противоречиях до появления работ замечательного русского морфолога и эволюциониста Алексея Николаевича Северцова. Это был всемирно известный ученый. Много работая за границей, часто представляя русскую науку на международных конгрессах и публикуя свои работы на иностранных языках, он сделал общественным достоянием все достижения русской школы зоологической морфологии, и в первую очередь свои собственные открытия и работы своих учеников. Ими можно было гордиться — огромная экспериментальная и теоретическая база, на которой основывались теоретические обобщения, придавали им невиданную в морфологии обоснованность, убедительность, а обобщения сами касались глубочайшего существа эволюционного учения: соотношения индивидуального и филогенетического развития, путей эволюции, движущих сил формообразования.
Северцов отличался железной логикой мышления и редкостным даром излагать свои мысли с кристальной ясностью. Поэтому все созданное им вызывает двойственное чувство — с одной стороны, безграничное восхищение силой мысли, добирающейся до основы основ, до самых глубоких тайников эволюции, а с другой — некоторое удивление перед простотой, даже, пожалуй, с точки зрения здравого смысла, обыденностью многих обобщений, оставляющих даже ощущение слишком уж большой элементарности. Последнее, правда, часто посещает нас при встрече с гениальным — трудно отделаться от мысли, что и тебе могло бы прийти в голову что-нибудь подобное.
Применительно к понятию прогресса Северцов сделал только одно — разделил его на два, ввел понятия морфологического и биологического прогресса. Морфологический — это усложнение строения, биологический — совершенствование приспособления к условиям существования и поэтому процветание вида. Северцов назвал биологический прогресс ароморфозом, то есть подъемом всей организации на новую, высшую ступень. Легко понять, что именно ароморфоз представляет собою эволюционный процесс, так как морфологический прогресс в узком смысле слова может и не означать биологического прогресса — последний часто осуществляется при морфологическом регрессе, дегенерации, примером чему могут служить животные-паразиты.
Весь процесс антропогенеза был, конечно, постоянно н непрерывно действовавшим ароморфозом. Отдельные регрессивные изменения органов на протяжении коротких отрезков времени ничего не меняли в существе дела, не могли затормозить движение вперед — по ведущим органам нарастал запас прогрессивных изменений от стадии к стадии: увеличивался и совершенствовался в структуре мозг, все большую гибкость приобретала рука, твердела походка и выправлялась осанка. Когда нарастание массы мозга достигло современного уровня, как у неандертальцев, продолжалась перестройка внутренней структуры мозга, что и явилось предпосылкой расцвета ассоциативного мышления. Вернее было вы даже назвать весь антропогенез не одним ароморфозом, а цепью ароморфозов, следующих один за другим на протяжении почти 2 000 000 лет.
Итак, эволюция человека — это подлинная эволюция, если оценивать ее с биологической точки зрения, подлинный прогресс, не только морфологические изменения, движение без прогресса, но и непрерывное накопление именно биологически полезных свойств, рост физической активности и вытекающих из нее социальной сплоченности и технической оснащенности.
Сейчас характерно для науки искать объяснение развитию в высших этажах материи с помощью понятий и законов физики и химии. Знаменитое второе начало термодинамики Сади Карно о стремлении всех замкнутых систем к покою, к накоплению энтропии, то есть к инерции при отсутствии сил, выводящих их из этого состояния, открывает новый аспект, новую точку зрения на биологические системы. Они в отличие от объектов неживой природы не стремятся к инерции, обмен веществ постоянно выводит их из этого состояния, уменьшая энтропию. Если говорить об очень общем, функциональном, как его сейчас называют, определении жизни, то, пожалуй, верно будет сказать, что живые системы — это те системы, которые не подчиняются второму заколу термодинамики. Человек — один из наиболее ярких тому примеров.
Понятие, противоположное энтропии, выдвинула кибернетика — понятие информации. В замкнутых системах неживой природы, не подвергающихся действию никаких внешних сил, происходит непрерывная утеря информации и накопление энтропии, в живых системах — наоборот, энтропия уменьшается, а информация увеличивается. С этой точки зрения весь антропогенез есть процесс накопления информации и уменьшения энтропии.
Так рассуждая, так оценивая происхождение человека, мы не поймем, однако, его специфики по сравнению с органической эволюцией. Она становится ясной лишь, если ввести дополнительное соображение, а именно: принять во внимание асимметричность понятия энтропии. Инерция в системе может быть полной, система может находиться в абсолютном покое — тогда энтропия будет достигать максимума, рубежа, за который ее величина никогда не перейдет. Таким образом, энтропия — в максимуме своем предельное понятие. А в минимуме нет — разве можно представить себе систему, в которой был бы достигнут, предел прогресса и все силы инерции были бы сведены к нулю, систему, которая состояла бы из одной информации? Теоретически рассуждая, это, по-видимому, невозможно. Вывод из этого один — чем более высокие и развитые по своей организации формы создаст эволюция, тем уже сфера энтропии и тем шире область информации. Действие сил инерции при этом деформируется, энтропия становится все более асимметричной. Антропогенез, очевидно, — область максимума энтропической асимметрии.
Эти более или менее абстрактные рассуждения необходимы нам, чтобы легче выявить то магистральное направление, в котором беспрерывно работала сила, управляющая прогрессом и толкающая развитие вперед. О ней много раз говорилось на предшествующих страницах — естественным отбором назвал ее Дарвин, и с тех пор она под этим названием и укоренилась в теории эволюции. Сфера ее приложения в органическом мире громадна, практически неисчерпаема, это весь органический мир: внешние формы растений и животных, их взаимоотношения со средой, взаимоотношение особей друг с другом, поведение животных — до всего дело естественному отбору, во все он вмешивается, сохраняя целесообразное и отбрасывая непригодное, не приспособленное к жизненной среде.
Огромное значение сыграл естественный отбор и в нашей истории — многие человеческие качества, мы увидели, образовались и сохранились лишь благодаря выживанию наиболее приспособленных. Даже чисто человеческая черта — социальное поведение — возникла и развивалась под влиянием и при непосредственном участии отбора, в результате тысячелетней естественной селекции. В конечном итоге, весь прогресс на протяжении антропогенеза был достигнут не только благодаря труду, но и благодаря естественному отбору.
Естественный отбор — могучая сила в органическом мире. С появлением человеческого общества на ее роль стал претендовать труд. Социальная закономерность, включая ее в себя, стала вытеснять биологическую. Общество есть общество, оно управляется социально-историческими закономерностями, и вполне естественно, что они окончательно изгоняют биологию — такое рассуждение казалось вполне последовательным, и вывод этот разделяется многими советскими исследователями, особенно философами. Естественного отбора в современном обществе либо совсем нет, либо, если он и есть, его роль ничтожно мала.
В противовес этой точке зрения процветает и другая — естественный отбор в человеческом обществе распространен не меньше, чем в мире животных, по-прежнему играет основополагающую роль в расообразовании, в приспособлении человека к физико-географическим и климатическим условиям, к разного рода инфекционным заболеваниям и краевым патологиям (то есть болезням, приуроченным к определенному месту и возникающим только в определенной обстановке). Многие американские и западноевропейские специалисты, в том числе самые выдающиеся, разделяют эту точку зрения, даже не очень аргументируя ее: настолько она представляется им само собой разумеющейся.
Наконец, есть и третья точка зрения — золотой середины; она распространена среди советских антропологов. Селекции как целенаправленного процесса в современном обществе, утверждают они, нет, отбор не играет формообразующей роли, хотя и продолжает действовать в ослабленной форме, а играл он эту роль лишь на заре истории современного общества, при появлении человека современного физического типа, то есть в верхнем палеолите.
Откровенно говоря, точных фактов, с помощью которых можно было бы проверить эти во многом исключающие одна другую гипотезы и выбрать одну из них, до недавнего времени было маловато, и каждая из них оставалась как-то сама по себе, без надежды сблизиться с двумя другими. Однако в последние 10—15 лет произошел перелом, и стало возможным поставить на твердую фактическую основу обсуждение и этого достаточно абстрактного теоретического вопроса.
На протяжении этих 10—15 лет мы стали свидетелями грандиозных открытий, преобразовавших лицо современной биологии. Слово «молекулярный», употреблявшееся раньше только в химии, превратилось в одно из наиболее популярных в биологических работах. Более того — оно прилагается к самой биологии в целом, чтобы обозначить самые современные и перспективные области исследований, изучение процессов, происходящих в живой природе на молекулярном уровне. В связи с этим многие тонкие биохимические структуры живого, остававшиеся ранее малоизвестными, привлекли большое внимание. Одной из таких структур был гемоглобин, изучение типов которого у человека, следует прямо сказать, пожалуй, открыло новую принципиально очень важную главу антропологии и популяционной генетики человека.
В орбиту внимания антропологов вошли дотоле совершенно неизвестные механизмы взаимодействия человека с природными условиями, впервые позволившие нам во всей конкретности представить пути влияния естественного отбора на формирование той или иной морфофизиологической особенности популяции.
Оказалось прежде всего, что гемоглобин — вещество, заведующее кислородным обменом в клетках крови, — имеет разные биохимические и структурные формы. К настоящему времени известно около 25 типов гемоглобина, и каждый из лих несет свою особую функциональную нагрузку, в большинстве случаев приводит к легкой или даже тяжелой патологии. Патологическое состояние человека, у которого в крови аномальный гемоглобин, зависит от того, в какой форме он представлен — гомозиготной, как говорят генетики, то есть получен по наследству от обоих родителей, или гетерозиготной, то есть получен в наследство от одного из родителей.
Аномальный гемоглобин в гомозиготной форме — это верная смерть в раннем детстве: гомозигота не оставляет потомства. Аномальный гемоглобин в гетерозиготной форме несет лишь легкое заболевание, а иногда и не сопровождается никакими видимыми нарушениями физиологического состояния. Таким образом, болезни крови, возникающие при изменении структуры и биохимии гемоглобина, или, как их еще называют медики, гемоглобинопатии — наследственные заболевания, причины которых вскрывает генетика, и без знания этих причин, без медицинско-генетических исследований невозможно бороться с ними, невозможно предложить какие-то разумные меры.
Заболевание на почве аномалии гемоглобина, которое нас интересует больше всего, было открыто еще в 1910 году в Центральной Африке. Изучение биохимии крови под микроскопом показало, что у заболевших эритроциты патологически изменены, имеют серповидную форму. Эта серповидность и аномальный гемоглобин обусловливают полную невозможность для эритроцитов функционировать в организме, а потому и тяжелейшую форму анемии, при которой человек умирает в детском возрасте, не дожив даже до 5 лет. Такая ранняя смерть означает, казалось бы, резкое уменьшение носителей заболевания в каждом последующем поколении, во всяком случае должна была бы автоматически приводить к такому уменьшению. В гетерозиготном состоянии, в слабой форме, болезнь тоже должна была бы уменьшаться: гетерозиготы разреживаются с каждым поколением по мере исчезновения гомозигот, в конце концов и сама болезнь должна была бы исчезнуть полностью. Но этого нет — в каждом поколении она проявляется с новой силой, количество больных поддерживается на прежнем довольно высоком уровне: всего в мире потенциальных носителей серповидноклеточности около 50 000 000 человек, а в Центральной Африке она распространена повсеместно. В чем же дело? Почему ген, носители которого умирают в огромном числе в каждом поколении, держится на прежнем уровне, а главное, чем он держится? Задача оказалась не из легких и долгие годы вообще не поддавалась никакому сколько-нибудь удовлетворительному решению.
Оно пришло с совершенно неожиданной стороны — было замечено, что наиболее интенсивное распространение гена серповидноклеточности падает на те территории, где распространен малярийный комар и где малярия является одним из самых опасных, а главное, повсеместных заболеваний. Было замечено далее, что у детей, умирающих от малярии, никогда не бывает в крови серповидных клеток, а у носителей серповидноклеточной аномалии паразитов малярии в мазке крови значительно меньше, чем у полностью здоровых людей. Эти факты нельзя было не проверить экспериментально — слишком они были важны и интересны. Из всех этих наблюдений, не раз проверенных в разных условиях и разными исследователями, нельзя было сделать никакого другого вывода, кроме вывода об исключительном преимуществе носителей гена серповидноклеточности по сравнению со здоровыми людьми перед лицом малярии. И поэтому, хотя умирают они от серповидноклеточной анемии очень часто, но от малярии страдают много реже — соотношение людей с нормальным и аномальным гемоглобином поэтому и остается постоянным в каждом поколении, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Генетики называют такое явление сбалансированным полиморфизмом: каждая форма или каждый тип человека, характеризующиеся какими-то свойствами, составляют определенный процент в группе, и процент этот в силу уравновешенности действия естественного отбора на эту и другие подобные группы сохраняется приблизительно постоянным, конечно, при неизменности условий жизни.
Механизм действия естественного отбора, как мы видим, сложен, связи между отдельными компонентами жизненной среды и свойствами человеческого организма также сложны, но само существование таких связей сомнений не вызывает, а значит, бесспорно и проявление отбора в современном обществе. Это было первое и очень убедительное доказательство роли селективных процессов у человека, оно особенно усилило интерес к его физиологии, так как справедливо предполагалось — если отбор воздействует на биохимию гемоглобина, он может влиять и на другие особенности. И группы крови у человека принесли дальнейшие доказательства приспособительного значения биохимических и физиологических реакций.
Группы крови — о них слышали все. Переливание крови при тяжелых травмах или операциях возможно только, если переливается кровь определенной группы. Поэтому доноров тщательно проверяют — упаси бог перепутать, ошибиться в биохимической реакции: человеку, которому перелита не та кровь, грозит тяжелая анемия, чаще всего кончающаяся смертью. А ведь известно это стало лишь с начала века, когда открыты были группы крови системы АВО. В первое время, как часто бывает с крупными открытиями, им не придали большого значения — неясно было, каково их функциональное назначение в организме и как знание группы крови человека можно использовать в медицине и антропологии. Но в 1918 году польский врач Людвиг Гиршфельд заметил неожиданную вещь — процент людей с разными группами крови различается у разных народов. А еще через несколько лет процент люден с группами крови системы АВО стал такой же обычной характеристикой расы, как какой-нибудь морфологический признак. Группами крови заинтересовались вплотную врачи, антропологи, генетики, данные о них у разных народов стали прибывать с невиданной быстротой, а с ними так же быстро стали расширяться и углубляться наши знания о биохимической природе человеческого организма.
Было открыто большое количество новых систем — сейчас число известных групп крови приближается к 30. Они пока малоизвестны широкой публике, по так же специфичны и самостоятельны, так же важны для характеристики наследственных физиологических свойств организма, как и группы крови А, В, АВ и О. Каждая из этих групп безусловно песет какую-то функциональную нагрузку, отвечает за какую-то сторону жизнедеятельности организма, хотя многое еще здесь непонятно и о функциональном значении многих систем нет точной информации.
Однако еще более важно, чем открытие новых групп, выяснение адаптивного значения групп крови системы АВО, то есть получение фактов, свидетельствующих об их связи с различными заболеваниями, их «ответственности» за устойчивость организма к этим заболеваниям. Таких фактов пока тоже немного, но они многократно проверялись в лабораториях разных стран и на них, по-видимому, можно опираться. А говорят эти факты о многом, и открываемые ими теоретические горизонты так же широки, многосторонни, увлекательны, как и следствия из исследований, посвященных строению гемоглобина.
Особенно красноречивы данные о группе В, которая способствует меньшей заражаемости оспой. Доказательство найдено и в совпадении большого группового процента лиц с группой В с очагами оспенных заболеваний, и в значительно меньшей доле лиц с группой В среди заболевших. Но особенно демонстративны опытные данные — результаты экспериментов, проведенных в клинике и показывающих, как по-разному реагируют на противооспенные прививки люди с группой В и остальные. С другой стороны, обнаружилась такая же особенность у группы крови А — носители А имеют, по-видимому, какое-то преимущество по сравнению с носителями других групп при столкновении с условиями, вызывающими язвенные заболевания. В то же время носители группы О особенно предрасположены к язвенным заболеваниям.
Все эти связи, вначале неожиданные, а теперь привычные, апробированные десятками наблюдений, всерьез заставили задуматься над механизмами и процессами зависимости человека от природной среды, понимая эту среду широко, включая в нес не только географию, но и биологию, окружающие человека патогенные микроорганизмы, заставили задуматься и над характером закономерностей, управляющих этими зависимостями, Проблема естественного отбора в человеческом обществе встала опять во весь свой рост.
Приведенные факты заставляют вспомнить другие, те, о которых уже говорилось в одной из предыдущих глав. Рассматривая многие особенности, различающие жителей Восточной Азии и Африки, Австралии и Европы, мы сделали вывод: когда расы образовывались, действовал естественный отбор. Но ведь расы продолжали возникать и позже — разве расовые черты пигмеев или эскимосов не сформировались сравнительно недавно, уже позже возникновения коренных рас, в общем, уже на глазах истории? В то же время трудно во всем облике эскимосов не увидеть прекрасного приспособления к неповторимо суровым условиям жизни за Полярным кругом, да это доказано по отношению ко многим признакам их строения и их физиологии экспериментально. Трудно не заметить приспособления к тропическому лесу, своеобразной и тоже очень трудной жизни в нем и в физическом облике пигмеев. Как образовались эти черты — очевидно, под влиянием естественного отбора, а не изоляции, не смешения: уж очень хорошо приспособлены к условиям своей жизни эскимосы и пигмеи, невозможно без естественного отбора понять соответствие их строения природной среде. Речь ведь не идет об условиях существования современного высокоразвитого общества, например, о современных городах, где действительно нет места селекции — речь идет о жизни в природном окружении, такой близости к природе, которая вряд ли чем-нибудь существенным отличается от образа жизни верхнепалеолитического населения.
И морфология, и физиология, таким образом, с разной степенью убедительности — правда, согласно — свидетельствуют об одном: о большом месте селективных процессов в происхождении и образовании характерных черт строения современного человека, в формировании его биологии. Можно ли говорить о том, что естественный отбор действует в современном обществе, но его роль, как формообразующего фактора, невелика, потому что социальная среда человека слишком сложна и противоположные тенденции, в пределах которых часто осуществляется действие отбора в этих условиях, взаимно погашают друг друга? Все это кажется не очень логичным, да и соответствие такой гипотезы фактам весьма проблематично. Если язвенные заболевания автоматически способствуют сохранению носителей группы крови А и, наоборот, особенно опасны для носителей группы О, то там, где распространены эти язвенные заболевании, постоянно от поколения к поколению будет прибывать процент носителей А. Там, где распространена тропическая малярия, будет постоянно много лиц с аномальным гемоглобином в крови. Там, где эпидемии оспы повторяются даже с большими интервалами, будет сохраняться высокий процент людей с группой крови В. В тропиках больше шансов не заболеть имеют люди с некоторыми морфологическими особенностями, и особенности эти будут сохраняться и усиливаться. Так же и на Севере, в Арктике.
Одним словом, можно назвать целый ряд признаков, изменяющихся в одном направлении под влиянием отбора, и большое количество географических областей, где эти изменения играют, может быть, даже решающую роль в расообразовании. Имеем ли мы теоретические, логические, какие угодно основания, чтобы не считать этот процесс формообразованием, чтобы не рассматривать его как непрерывное изменение и развитие физического типа человека? Очевидно, нет, а вместе с этим мы не имеем оснований и для отрицания формообразующей роли отбора применительно к физическому строению современного человека.
Но бросается в глаза еще одно обстоятельство, сначала кажущееся незначительным, но затем, по мере того как начинаешь вдумываться в него, вырастающее в важнейшее, фундаментальнейшее свойство отбора в человеческом обществе — отбор у человека многозначен, он не ведет к стабилизации типа в целом и к его изменению в одном направлении. В одном месте отбор выбирает индивидуумов с группой крови А, в другом — с группой В, в одной среде преимущество получают люди с одним качеством, в другой — с противоположным. Отбор, следовательно, постоянно поддерживает морфологическую и физиологическую дифференциацию человечества на каком-то довольно высоком уровне и даже, по-видимому, усиливает ее. Причину этому уяснить нетрудно — чем разнообразнее человечество, чем причудливее сочетаются в каждом следующем поколении наследственные задатки, тем шире и многостороннее основа для развития и совершенствования человеческой культуры, надежнее путь к прогрессу. Обществу, цивилизации больше возможностей для выбора при морфофизиологическом, а значит, и при генетическом разнообразии человечества, а это такой мощный фактор эволюции, который не мог не играть решающей роли на всех этапах истории человечества, в том числе и современной.
Итак, селекция действует и сейчас, действует как формообразующий процесс, но пути ее воздействия на физическую природу человека как бы разбились на десятки, сотни, а наверное, и тысячи тропинок, теперь уже не сливающихся воедино. Многообразие социальной жизни человека так велико, природные условия, в которых он живет, так разнообразны, все это ставит перед организмом человека такие разные задачи, что в процессе селекции отбирается не один тип в ущерб другому, а сразу несколько типов, иногда резко различающихся между собой, но приспособленных к диаметрально противоположной среде. Современный человек как биологический вид при этом может и не меняться, но меняются постоянно соотношения отдельных локальных типов внутри вида, образуются новые типы, перестраиваются старые. Нельзя сравнить селективные процессы в современном обществе с рекой, текущей в определенном направлении, быстро и односторонне движущимся потоком, но можно сравнить их с озером, поверхность которого тревожит постоянное волнение.