В начале 1929 г. осуществилась организация Кондо-Сосвинского государственного боброво-соболиного заповедника. Первое постановление о его создании было принято президиумом Тобольского Окрисполкома 15 июня 1928 г. Такое же постановление принял Уралоблисполком 25 февраля 1929 г. Тогда же были отпущены средства и этот месяц есть дата рождения заповедника. Границы его, оставшиеся неизменными до сих пор, были утверждены 28 мая 1931 г., а 1 ноября 1934 г. ВЦИК принял постановление, которым Кондо-Сосвинский заповедник был признан имеющим государственное значение.
Границей изъятой из пользования территории, площадью около 800 000 га, были приняты русла рек» с юга, юго-востока и запада р. Конда, с притоком ее р. Ессом, с севера р. М. Сосва, с северо-востока (единственно сухопутная) линия от устья впадающего в р. М. Сосву ручья Ем-Ердым-Сойм до верхнего течения притока р. М. Сосвы Ем-Егана и далее на истоки р. Конды. Ограничение это было более чем примитивным, так как при нем оставались не защищенными главнейшие бобровые водоемы: рек Конда и Есс, а также верховья р. М. Сосвы. Теоретически пролегая серединой русла, такая граница даже в принципе не давала возможности охранять бобров левобережий, а фактически водоемов в целом.
Впрочем, в действительности постановка охраны оказалась такой, что она и не могла обеспечить обслуживание территории заповедника. Существовавшие кордоны: Ессунт на юге, Тугр на востоке, Него-Сапр на северо-западе, Хангакурт и Ханлазин на севере, разделенные десятками километров болот и тайги, общения между собою почти не имели и сквозной обход не осуществлялся вовсе. Кое-какие обходы совершались только зимой, летом они прекращались совсем и фактически в любую пору года заповедник был доступен для браконьера. Первый сдвиг в сторону улучшения охраны произошел только в 1940 г. и она успешно совершенствуется. В течение первых 10 лет штат егерей комплектовался преимущественно из местного населения, персонально из бывших вотчинников, с юности знающих местность. О них В. В. Васильев писал в «Плане заповедного хозяйства» (стр. 70): «Основной кадр наблюдателей охраны до 1938 г. составляли местные националы — хантэ, собольи промысловые угодья которых отошли под заповедник при отчуждении его территории. Являясь лучшими промышленниками, они, с точки зрения охраны заповедника при знании его территории, весьма желательны. Никакие уловки пришлых промышленников по скрытию своих следов при переходе границы в заповедник не помогают. Предупредить проникновение в заповедник они, конечно, не могут, но всегда пребывание посторонних в заповеднике обнаруживается. Но будучи малограмотными, они не могут нести обязанностей, возлагаемых на наблюдателей с дневниковыми записями, составлением актов и т. п. В 1933 г., например, состав охраны был доведен до 83% националов».
До осени 1939 г. база заповедника находилась в 60 км от границы. Количество научных работников было недостаточно, квалификация их низка, руководство отсутствовало. Территория заповедника была предоставлена сама себе. Конечно, при такой обстановке нельзя было и ожидать благополучного состояния охраняемых животных, а среди них самого ценного — бобра.
Выше мы имели случай говорить о том, как был поставлен учет бобра в заповеднике, эго важнейшее, первоочередное дело. Неоднократно запроектированный и начинавшийся, в действительности после обследования 1927—1928 гг. он был осуществлен в должной мере только в 1940 г. Только работа этого года дала научно значимые, практически ценные результаты и хотя неутешительные, но зато правдивые, обоснованные данные. Изучение «биологии и экологии» бобра, значившиеся из года в год по планам и отчетам, оставалось в стадии полного примитива. Не было проведено ни одного полного годового цикла наблюдений. Не изучались флора бобровых стаций, паразиты бобра, сожители, тем более биоценоз в целом. Не было никаких коллекций, даже программа по теме была впервые составлена в 1939 г. автором этих строк. Одним словом, в делах, инвентаре и сборах заповедника еще в начале 1939 г. не было решительно ничего, что свидетельствовало бы о проведении на его территории работы по бобру.
Несколько раз производились в заповеднике отловы бобров для питомника и для вывоза на р. Демьянку. Во время этих операций зверей отлавливали путем взламывания заранее запертых снаружи жилищ. Грубость приемов (откопанных зверей, например, выволакивали наружу огромными клещами, которые вообще употреблялись для переноски, с охватом за шею) приводила к гибели подавляющего процента отлавливаемых животных, тем более, что ловы производились даже в середине зимы. Подобные операции не могли не отразиться губительно на благополучии стада и в отдельных случаях приводили к полному запустению речек; печальный пример этого показывает, как мы видели, р. Онжас, обследованная в 1940 г. З. И. Георгиевской.
«Бобровый питомник», организованный в первые годы существования заповедника, просуществовал недолго и в 1939 г. был ликвидирован.
«Повышение кормности угодий» проектировалось по причине нивесть откуда взявшейся идеи, что в заповеднике бобрам нехватает березы. В этих целях было решено подвергнуть выжиганию мысы на бобровых речках с тем расчетом, что на гари вырастет береза. Мероприятие это, к счастью, осуществлено не было.
Неосуществленным остался и наиболее грандиозный план, а именно устройство заградительных плотин, базировавшийся на случайной гипотезе, будто бобры бегут из заповедника. Проект был таков. Долина р. Конды и границы заповедника во всю ширину преграждается плотиной, с решетками для стока воды. То же, видимо, ожидало и р. М. Сосву. К счастью, эту затею выполнить не успели.
Вывоз бобра для реакклиматизации, который предполагалось провести в таком масштабе, чтобы в 3 года заселить им все ПОС и колхозные хозяйства округа ограничился отправкой их на р. Демьянку, о результатах которого скажем ниже. Звери были отправлены поздней осенью, так что на место они прибыли перед рекоставом. Рискованная операция не закончилась полным крахом лишь потому, что попечение над замученными отловом животными взял на себя М. М. Овсянкин. Благодаря его неусыпным заботам и внимательному уходу, казавшаяся неизбежной гибель зверей была предотвращена и они хотя отчасти попали на место назначения.
Ознакомившись с действительной постановкой работы с бобром, я не мог не предположить, что рекламируемое его благополучие едва ли имеет место, но лишь совершив ряд маршрутов по заповеднику и посетив лично главнейшие из бобровых речек, я смог составить действительное представление о том, до чего дошло дело.
Оказалось, что территория заповедника была заповедной лишь поминально. И на притоках р. М. Сосвы, и на р. Конде, и на р. Нюрухе я обнаружил разной давности следы пребывания человека: ночевки, чаепития, порубки и многие мелкие, заметные только опытному, глазу. Особенно много было их на р. Нюрухе. Торными оказались старинные тропинки, ведущие к бобровым гнездам, в балаганах оказались признаки их посещения. У многих бобровых поселений то же. Удалось однажды видеть свежий след неведомого посетителя и слышать выстрел в глубине заповедника. Точное знание того, когда и кем из сотрудников посещалась данная речка (установить это при ничтожности проводившихся работ было вовсе нетрудно) позволило заключить, что территория заповедника была ареной систематического промысла браконьеров, бивших лосей, соболей; но преимущественно интересовавшихся бобром. Удалось установить при этом, что в браконьерстве были замешаны почти поголовно наблюдатели заповедника, причем некоторые из них были и, организаторами. К такому заключению в результате обследования р. Есса пришел и Я. Ф. Самарин (отчет 1940 г.). Оказалось, что бобров в заповеднике систематически и безнаказанно бьют.
И в таком невозможном положении заповедник находился вплоть до 1940 г. Это тем более странно, что задолго до появления первого общего очерка о нем (297), сведения о крайнем его неблагополучии не раз проникали в печать. Так, еще в 1936 г. Ю. Л. С. в статье о речных бобрах в Кондо-Сосвиноком заповеднике (408), отмечая недостатки, подчеркивал несоответствие своему назначению персонала заповедника. В следующем году охотовед Н. В. Корш, специалист серьезный и знающий, побывавший в заповеднике с ревизией, в двух одноименных статьях (161, 162) старался обратить внимание общественности на плачевное состояние бобрового поголовья. Н. В. Корш указал, что если в 1933 г. было насчитано 293 бобра с расчетом приплода до 410 голов, то в 1935 г. их должно было бы быть 820, чего на поверку не оказалось. Он отметил, что гибель питомника есть следствие отсутствия работы, и подчеркнул, что гибель бобров при пересадке достигала 47,6% (162). В другой своей работе (161) он пишет между прочим следующее: «Итак, таксация 1933 г. не доведена до конца, половина бобровых угодий осталась необследованной; научно-исследовательской работы никакой нет; охрана очень слабая, можно сказать номинальная». «Этот эпизод — бестолково проведенная операция отлова, перевозка и высадка бобров — еще раз показывает, что работа в заповеднике поставлена из рук вон плохо». «В заповеднике совершенно нет квалифицированных кадров».
К чему же в действительности свелась роль заповедника в судьбе бобров Кондо-Сосвинского очага?
Как мы видели выше, бобры уцелели здесь исключительно благодаря охране их аборигенами, действовавшими главным образом в интересах культа. С падением старых воззрений и проникновением с юга пришлых промышленников, над бобром нависла угроза исчезновения. Создание заповедника было единственно правильным решением вопроса об их спасении, и организован он был своевременно. Но заповедник превратился в источник наживы браконьеров, безнаказанность которых гарантировалась именем и границами учреждения, призванного охранять, как зеницу ока, именно истребляемых животных. Прошедшее невредимо сквозь столетия в рамках первобытного охотничьего хозяйства, самое существование которого было любопытной исторической реликвией, стадо кондо-сосвинских бобров покатилось к гибели только тогда, когда окруженное вниманием и заботой государства должно было бы пышно расцвести.
Сейчас нет надобности говорить о персональной ответственности за происшедшее. Нужно только радоваться тому, что, констатируя решительный перелом в состоянии заповедного хозяйства, мы можем быть уверены, что ничего подобного описанному никогда более не повторится.