Жаль, что прошлое доходит до нас, подобно немому фильму, только в зрительных образах. Все, что осталось от него — картины, портреты, одежда, дома, — рассказывает о том, как минувшее выглядело. О том, как оно звучало, мы можем лишь догадываться: ведь ни один звук, раздавшийся каких-нибудь сто лет назад, до нас не дошел. А звучала тогдашняя жизнь конечно же совсем не так, как нынешняя.
Если бы кому-нибудь из нас чудом удалось перенестись в провинциальный город, скажем Курск, конца прошлого века, он был бы прежде всего поражен давящей тишиной улиц, особенно очутись он на них зимою.
Глубокий снег, точно вата, укутал низенькие дома, завалил булыжные мостовые, наполовину скрыл заборы. Приглушенно звучат голоса прохожих, скрип отворяющейся калитки, визг полозьев. Тягучий перезвон колоколов не нарушает, а лишь подчеркивает тишину.
Впрочем, в середине дня в городе становилось немного оживленнее.
«Дамы наши, наскучив ненастною погодою, которая не однажды заставляла их сидеть взаперти, и дождавшись наконец ясных, тихих морозных дней, с трех часов пополудни гуляли в щегольских санях по Московской улице. Приятно было смотреть на хорошенькие лица, разрумяненные нашим русским морозом и грациозно обрисованные шляпками лучших столичных модисток и здешней m-me Голькер, не уступающей в выборе фасонов и изяществе отделки ни одной прославленной петербургской модистке».
Так описывал репортер «Курского листка» картину зимнего дня на главной улице.
На той же Московской улице в один из таких дней, 6 декабря 1897 года, к двухэтажному каменному дому, звеня бубенцами, то и дело лихо подъезжали сани, и толстозадые кучера, картинно расставив локти, осаживали у подъезда лошадей. Из саней, откинув медвежью полость, выходили господа в шубах и бекешах.
Дом на Московской принадлежал земской управе.
В большом двусветном казенно-унылом зале, где, как и повсюду в здании управы, царил запах сургуча и чернил, все было приготовлено к заседанию губернского земского собрания. «Покоем» — буквой «п» — были составлены столы, покрытые зеленым сукном; придвинуты к ним тяжелые дубовые стулья с высокими спинками; у председательского места, под висевшим в простенке портретом рыжебородого императора, на столе стояло «зерцало», помещаемое обычно в присутственных местах как символ закона, и серебряный колокольчик.
Гласные уже собрались. Несколько человек окружили мужчину с совершенно голым, блестящим черепом, черными, явно крашеными бровями и такими же крашеными, по-английски подстриженными усами, резко выделявшимися на мертвенно белом лице. Это был новооскольский уездный предводитель дворянства князь Касаткин-Ростовский.
— Представьте себе, господа, — звучным баритоном говорил он, — позавчера является ко мне исправник и докладывает: так, мол, и так, помещик Самурский сошел с ума, находится в уездной больнице. Приезжаю туда, приводят меня к этому Самурскому; стоит он посреди палаты да вдруг как повалится на пол, как закричит: «Земля меня притягивает!» Я спрашиваю доктора: «Это что, падучая?» — «Нет, — отвечает, — навязчивая идея, мания».
— Как же, ваше сиятельство, я его знаю, ведь он мой сосед, — вставил один из гласных. — Осенью приезжал ко мне в имение и все хвастался, что теперь непременно разбогатеет. Вот и разбогател.
Стоявшие вокруг расхохотались.
Случай, о котором говорили гласные, был связан с недавними событиями, всколыхнувшими всю Курскую губернию.
Несколько лет назад профессор геофизики Московского университета Эрнест Егорович Лейст, ведя здесь наблюдения, установил в ряде пунктов очень большие величины магнитной силы. Об аномалии этой знали давно, еще с конца восемнадцатого века; однако опубликованные Лейстом данные произвели настоящую сенсацию в ученом мире: в отдельных точках магнитная сила была втрое больше, чем на магнитных полюсах земли.
Пока речь шла лишь о научном открытии, никто, кроме ученых, этими данными не интересовался. Но в нынешнем, 1897 году Лейст заявил в печати, что причиной аномалии являются крупные залежи железной руды. С этого момента события приняли иной оборот.
То было время, когда на юге России стремительно росла металлургия. Как раз в те годы строился и описанный молодым Куприным в «Молохе» енакиевский завод с его огромными по тогдашней мерке доменными печами. Железной руды уже начинало не хватать, цены на нее быстро поднимались.
На протяжении всей истории капитализма открытие новых источников обогащения обычно вызывало нечто похожее на стихийное бедствие. Так случилось и на сей раз. Заявление Лейста подняло бурю спекуляции и ажиотажа, в Курской губернии разразилась жестокая эпидемия «железной лихорадки».
Спекулянты стали скупать земли за бесценок и продавать их втридорога, нагло одурачивая неграмотных крестьян. Дело дошло до того, что уже был назначен день продажи целого села Красного, близ станции Прохоровки. Какие-то подозрительные личности ездили по пятам за Лейстом и уверяли крестьянские общества, что в их земле нашли золото и серебро, которые, так и быть, пусть уж достаются крестьянам, если только они разрешат добывать у себя железную руду. Помещики решили, что для них наступил золотой век, вооружились компасами и пытались, подобно свихнувшемуся Самурскому, сами искать у себя руду.
Вот при каких обстоятельствах в повестке дня очередного губернского земского собрания появился пункт: «Об исследовании магнитной аномалии в пределах Курской губернии в связи с вопросом о залежах железной руды».
Земства всюду в России были целиком отданы в руки крепостников-помещиков. Курские же помещики даже среди своих собратьев из других губерний славились как самые оголтелые реакционеры. Курская губерния была своего рода заповедником этих «зубров» — их так и называли.
По иронии судьбы эти самые «зубры» — Энгельгардты, графы Крейцы и Клейнмихели, князья Барятинские и Долгоруковы, — отъявленные ретрограды и мракобесы, люто ненавидевшие и презиравшие науку, в тот день собирались принимать у себя ее представителя. Еще на прошлой неделе в местной газете была напечатана заметка о том, что 6 декабря в заседании земского собрания примет участие приглашенный земством профессор Лейст.
Председатель собрания, курский губернский предводитель дворянства, шталмейстер, тайный советник Дурново — высокий, худой старик с расчесанной надвое бородой, в мундире, со звездой на голубой муаровой ленте через плечо — скрипучим голосом, по-петербургски слегка грассируя, пригласил господ гласных занять места и, положив белые морщинистые руки на зеленое сукно стола, объявил собрание открытым.
Начали с приведения к присяге двух новых гласных. Новички, оба купцы, были явно смущены необычной для них обстановкой и, со страхом глядя на старика со звездой, оробело повторяли вслед за священником, привычно сыпавшим слова присяги: «Обещаю и клянусь всемогущим богом пред святым его евангелием в том, что хощу и должен его императорскому величеству, своему истинному и природному всемилостивейшему великому государю…»
Никто не заметил, как в зал вошел коренастый человек средних лет с грубоватым лицом мастерового, в золотых «докторских» очках с толстыми выпуклыми стеклами, в наглухо застегнутом сюртуке.
Лейст — это был он — сел у дверей и с любопытством принялся рассматривать гласных. От них теперь зависела дальнейшая судьба его исследований: университет не мог дать ни копейки.
Несмотря на то, что одни из гласных были в усах колечком, делавших их похожими на коммивояжеров или агентов сыскного отделения, другие — в пышных гусарских усах, третьи — с подстриженными «а-ля Буланже» бородками, а четвертые — с баками, лица их были в чем-то удивительно схожи. Делало их схожими полное отсутствие даже проблеска мысли. В данную же минуту они выражали еще и крайнюю скуку.
Между тем налаженный механизм заседания двигался своим путем. После присяги председатель огласил письмо отсутствующего гласного: «Имею честь заявить Вашему превосходительству, что в собрание прибыть не могу, ибо боль в ноге не дозволяет мне со всей ответственностью участвовать в прениях».
Потом обсудили ходатайство Путивльского уездного земского собрания о выписке на средства губернского земства микроскопа для больницы. Ходатайство было отклонено «за ненадобностью столь дорогостоящего прибора в уезде».
Вслед за тем поставлен был внесенный губернским врачом вопрос о приглашении в уезды санитарных врачей. Один из гласных поднялся с места.
— Прошу вас, Фемистокл Васильевич, — сказал председатель, и Лейст, вспомнив, что это имя носил малолетний сын Манилова, с удивлением подумал: «Оказывается, не только у Гоголя, а и теперь есть еще Фемистоклы».
— Господа! — утробным басом начал Фемистокл Васильевич. — У нас в губернии и без того сейчас не стало прохода от интеллигентов. — Последнее слово он произнес, ядовито скривив губы, отчего вышло «энтиллигентов». — Мужик не знал вашей санитарии и был здоров как бык, а нынче вы его разбаловать и развратить хотите; скоро, видно, вздумаете в деревнях газовое освещение заводить.
После краткого обмена мнениями собрание постановило: «Приглашение отдельных санитарных врачей в уезды бесполезно».
Следующим был вопрос Лейста. Но тут опять поднялся с места Фемистокл Васильевич и потребовал слова для внеочередного заявления.
— В номере двадцать втором журнала «Новь», — сказал он, — помещено сообщение о пишущей машине, якобы изобретенной кем-то. Между тем мне доподлинно известно, что машина эта изобретена бывшим председателем Старооскольской уездной земской управы. Поэтому полагаю, что необходимо просить издателя «Нови» господина Вольфа напечатать опровержение.
— Фемистокл Васильевич, голубчик, побойтесь бога! — умоляюще заскрипел председатель, разводя над столом свои белые морщинистые руки. — Ну какой же он изобретатель пишущей машины? Ведь нас с вами тот же Вольф в своем журнале на всю Россию высмеет!
Этот эпизод несколько развеселил гласных, ибо бывшего председателя Старооскольской управы — картежника и пьяницу — все знали слишком хорошо, чтобы заподозрить его в каком бы то ни было изобретательстве.
Наконец слово предоставили Лейсту.
С того момента, как, еще неделю назад, он получил приглашение земства, его все время занимал вопрос: какие найти слова, чтобы заинтересовать своей работой этих великовозрастных Митрофанушек? Объяснять им, как важны для России новые месторождения железа? Вряд ли они поймут это…
— Я не считаю нужным прибегать к научным декорациям, — сухо начал Лейст. — Скажу коротко: магнитная аномалия в Курской губернии прославилась на весь мир: нигде нет ничего подобного. Здесь магнитная стрелка показывает зачастую не на север и юг, а на восток и запад. Парижская академия наук не верила в возможность этого феномена и делегировала директора Парижской магнитной обсерватории господина Муро, который в прошлом году приезжал сюда и подтвердил наши наблюдения.
Причина данного явления — железо, лежащее в недрах земли; все другие объяснения неосновательны. Если даже предположить, что толщина слоя руды равна всего одной сажени — а она, безусловно, много больше, — то и тогда вдоль полосы обнаруженной аномалии залегает двести двадцать пять миллиардов пудов. На Тульском заводе я беседовал с директором и приказчиками и выяснил, что цена пуда руды — двенадцать копеек. Из осторожности я беру лишь десять копеек за пуд — получается, что здесь лежит железа на двадцать два с половиной миллиарда рублей.
Гул прошел по рядам гласных: удар попал в цель.
— От вас, господа, требуется теперь лишь одно: ассигновать сравнительно небольшие средства на бурение двух скважин: одной у деревни Кочетовки, другой — у деревни Непхаево. В этих двух точках аномалия особенно велика. Там мы, безусловно, откроем руду на глубине не более восьмидесяти пяти саженей.
Эмоции, охватившие собрание при мысли о миллиардах, вот-вот готовых свалиться к ногам помещиков, были столь сильны, что гласные, вскочив со своих мест, столпились вокруг Лейста и засыпали его вопросами.
— А не будет ли удобнее вместо бура идти в глубь земли срубом: как бы бур случайно не прошел мимо рудного слоя? — глубокомысленно спросил Фемистокл Васильевич.
— Нет, нет, — сдерживая улыбку, отвечал Лейст. — Будьте спокойны, наукой ожидается такая громадная толща руды, что пройти мимо нее бур никак не сможет.
После того как возбуждение немного улеглось, председатель, тщательно выутюжив своими белыми руками раздвоенную бороду, откашлялся и проскрипел:
— Итак, господа, позвольте резюмировать. Данный вопрос решается при беспримерной в летописи земства обстановке. Земство в полном, так сказать, единении с наукой прилагает все усилия для достижения благородной цели — развития отечественной промышленности. Предлагаю ходатайство господина Лейста об ассигновании средств на бурение удовлетворить, его самого за труды благодарить, собрание же за поздним временем закрыть.
Когда Лейст вышел из здания управы, Курск уже спал глубоким сном. Уличные фонари не горели: по календарю должна была светить луна; но небо заволокло тучами, и в темных улицах лишь смутно белела заснеженная мостовая.
Пока извозчик вез Лейста в гостиницу, профессор глядел на приплюснутые одноэтажные деревянные домики, на неуклюжие купеческие дома-комоды и думал: «Какая же, однако, здесь глушь!»
Где-то далеко в темноте виднелась цепочка дрожащих огоньков — там был вокзал; еще дальше притаилась совсем уже немыслимая тьма. Не верилось, что эту глушь когда-нибудь удастся разбудить.
«Получены сведения, что в имении графа Клейнмихеля, в Обоянском уезде Курской губернии, закончены разведки железной руды. На семистах десятинах — сто пятьдесят миллионов пудов руды. Весной граф Клейнмихель строит металлургический завод».
Подобные заметки в ту зиму часто появлялись в газетах. Разумеется, это были утки, сочиняемые со спекулятивными целями: никакие разведки нигде не велись.
Но в Непхаеве, в точке, указанной Лейстом, действительно начали бурить скважину. Однажды во время бурения рабочий уронил штанговый ключ в трубы, спущенные в нее. И тут приключилось нечто удивительное.
Лейст получил телеграмму, извещавшую его об этом, от инженера, который руководил бурением. Лекции в университете уже кончились, шла весенняя экзаменационная сессия. Упросив коллегу-профессора вести вместо него экзамены, Лейст в тот же день выехал в Курск и назавтра вечером уже стоял у скважины в Непхаеве.
— Ну-ка, братец, — обратился он к рабочему, — брось ключ.
Тяжелый ключ полетел в скважину. Но не упал в трубу, а точно прилип к ее стенке, удерживаемый намагнитившей ее силой.
Сомнений как будто не оставалось: предсказание Лейста сбывается, недалек час, когда на поверхность поднимут первый образчик руды. Однако миновало еще несколько месяцев, и уверенность Лейста сменилась тревогой. Уже пройдено восемьдесят пять саженей, он утверждал, что именно на этой глубине будет встречена руда, а ее все нет. Сто саженей — руды нет, из скважины только бьет вода. Деньги, отпущенные земством, кончаются. Еще пятнадцать саженей, и бурение приходится прекратить. Другая скважина, в Кочетовке, тоже не дает результатов.
«Железная лихорадка» заканчивается полным крахом. Кто-то идет по миру, кто-то стреляется…
«Опровергнуто было фантастическое утверждение господина Лейста. Попытка поставить его имя наряду с именами великих предсказателей не удалась. Смута умов — вот единственное, чего он добился». Этими словами заключил горнопромышленник фон Дитмар свой доклад «Об исследовании бурением Курской магнитной аномалии», прочитанный им на съезде деятелей по практической геологии и разведочному делу.