Мимо окон поезда пробегали стройные шеренги кустов хлопчатника.
Молодой агроном Трофим Денисович Лысенко стоял у окна, глядя, как эти шеренги подбегают к поезду, словно по команде разворачиваются веером и убегают назад. Скоро Ганджа — селекционная станция, где он должен начать работу. И климат и природа — все было ново для него здесь, в Азербайджане. Поэтому ему было тревожно: хватит ли у него сил, хватит ли знаний, чтобы быть полезным родной стране? Куда уверенней чувствовал бы он себя среди пшеничных полей Украины, на Полтавщине, где он вырос, на Киевщине, где учился.
«Мы не можем ждать милостей от природы; взять их от нее — наша задача» — эти слова Мичурина пришли ему на ум. «А для того чтобы взять их, — думал Лысенко, развивая эту мысль, как свою, — нужно прежде всего хорошенько узнать условия, в которых здесь развиваются растения».
Точно разговаривая с невидимым собеседником, он пожал плечами. Взгляд его нечаянно упал на чемодан, в котором рядом с парой вышитых рубашек ехали книги — десятки раз перечитанные Дарвин, Тимирязев, Мичурин. И глаза его вдруг лукаво прищурились, тонкие губы вздрогнули, растянулись в улыбку.
— Ну что же, узнаем, — усмехнулся Лысенко.
Теперь ему казалось, что поезд ползет бесконечно медленно. Когда же, наконец, Ганджа? Как выглядит она, эта опытная станция? С какими культурами придется ему здесь работать? Скорее всего — с хлопчатником, ведь это основная культура в низменной части Азербайджана. Тут нужно думать о потребности в воде, о длине волокна, о величине коробочек, о выходе масла из семян…
Молодой селекционер так ушел в свои мысли, что не заметил, как поезд остановился. Словно очнувшись, он выпрямился, одернул рубашку, взял чемодан и вышел на платформу.
Бегло просмотрев путевку, выданную Киевским сельскохозяйственным институтом, директор опытной станции сказал:
— Вот и отлично! У нас как раз свободное место младшего специалиста по селекции бобовых.
— Бобовых?
— Да, фуражных и сидерационных культур.
— Над какими же бобовыми мне нужно работать?
— Выбирайте сами. Опыта у нас никакого нет, и поэтому посоветовать мы вам ничего не сможем.
Новый сотрудник станции был огорчен неожиданным назначением: работа с хлопчатником казались ему интересней. Обдумывая, с какого конца взяться за дело, он понял, что есть и другие, более серьезные причины для огорчения.
Южные бобовые растения, дающие почве азот, а скоту — питательный корм, эти растения развиваются хорошо только летом. Значит, сидеть сложа руки и ждать весны? Сейчас октябрь, до весны полгода. Это очень большой срок, когда руки чешутся, когда хочется приняться за работу сейчас же, не медля ни минуты.
И потом… Допустим, он дождется весны и засеет свои делянки бобовыми. Какой в этом толк? С начала апреля и до сентября все запасы воды в этом крае нужны для орошения хлопчатника. Конечно, на своем опытном участке он будет иметь достаточно воды, но крестьяне не смогут забрать воду у хлопка. Значит, работа его будет ограничена забором опытной станции!
Нет, совсем иначе представлял себе молодой агроном роль советского селекционера: он должен быть полководцем крестьянских масс, и каждая его удача должна умножать урожай на полях необъятной родины.
Напряженно обдумывал новый сотрудник станции, как найти выход из этого положения. «Мы не можем ждать милостей от природы» — эти слова все время звенели у него в ушах. Упрямо насупившись, он всматривался в непривычную для него природу Кировабадской долины. Осень здесь совсем непохожа была на украинскую: горячо пригревало солнце, небо было высокое, синее.
И как-то сама собой родилась бодрая, веселая мысль: осень здесь теплая и зима мягкая; так неужто нельзя здесь выращивать бобовые осенью и зимой, нельзя подобрать такие бобовые, которые выдержат заморозки и небольшие холода? Они будут накапливать свою зеленую массу как раз в ту пору, когда вода не нужна для хлопчатника!
Эта мысль увлекла Лысенко. Не теряя ни одного дня, он принялся за дело. Для посева он выбрал сорта, терпеливые к холоду, и в декабре делянки его покрылись светлозеленым пушком. Взошли и горох, и вика, и конские бобы, и чечевица. Зима, как всегда в этом краю, была ласковой. Воды для полива было вволю. И опыт удался! К началу весны некоторые сорта гороха и вики дали большую зеленую массу — ее можно было силосовать на корм для скота и запахивать как удобрение.
— Вот мы и взяли милости у природы, — говорил, улыбаясь, Лысенко. — Теперь необходимо только отобрать и улучшить самые надежные сорта.
Одно обстоятельство удивило молодого ученого: раньше всех других сортов гороха зацвела здесь «виктория». Этот сорт давно знаком был Лысенко; не раз сеял он его весной на Украине. И он отлично знал, что «виктория» — среднеспелый сорт. Почему же вдруг здесь, в кировабадскую зиму, он стал раннеспелым?
А другие сорта, которые на Украине всегда были самыми ранними, здесь вели себя, как самые поздние. У них изменился вегетационный период, период от посева до созревания семян. И все потому, что изменились условия их жизни.
— Значит, вегетационный период растения зависит не только от его сорта, но и от условий, при которых растет и развивается это растение!
Это предположение нужно было проверить. Оно казалось простым, это зернышко истины. Но Лысенко угадал, что в этом зерне скрыта огромная чудесная тайна. И он принялся его взращивать бережно и терпеливо.
29 августа 1926 года он высеял в поле набор различных сортов сельскохозяйственных культур: и зерновые хлеба, и бобовые, и хлопчатник. В течение двух лет через каждые десять дней он высевал набор этих сортов и при этом вел точные записи.
Так и есть: один и тот же сорт гороха, посеянный в разные сроки, ведет себя по-разному: то он раннеспелый, то позднеспелый. По-разному ведет себя и пшеница: то она ведет себя, как яровая, и осенью колосится, то становится озимой, растет и кустится, но упорно отказывается выйти в трубку. А все потому, что этот сорт посеян в разные сроки!
Теперь молодой ученый увидел, что недаром так терпеливо выращивал зернышко истины: оно проросло, и тайна стала виднее. Значит, нельзя говорить, что тот или другой сорт вообще раннеспелый или позднеспелый, вообще яровой или озимый. Эти свойства зависят не только от сорта, но и от условий, в которых развивалось растение. А условия мы можем изменять. Значит, мы можем взять в свои руки развитие сельскохозяйственных растений. Мы можем превращать позднеспелые сорта в раннеспелые, озимые — в яровые!
Какие же, какие причины заставляют растение менять свой характер? Какие условия то укорачивают, то удлиняют его вегетационный период?
Снова и снова Лысенко перечитывал свои записи. Он листал и перелистывал свои тетрадки, с трудом сдерживая волнение. У него была особая память селекционера. Взглянув на страничку, покрытую записями, он ясно видел рядки посевов — и месяцы проходили мимо, то обжигая зноем, то вея прохладой и запахом пыли, прибитой дождем. Каждый сорт, каждый ряд посева жил своей жизнью. Этот рядок — пшеница «эритроспермум 2627». В книжке записана дата — 3 марта 1927 года. Это крайний срок: растения, посеянные после этого срока, не дали колосьев.
Ученый отбрасывает первую книжку, хватает другую — 1928 год. В этот год весна была холодней, и «эритроспермум» вел себя иначе. Лысенко помнит рядки, золотые, тяжелые колосья. Но тут нельзя полагаться на память. Вот она, запись. Посев — 19 марта. И все же растения успели пройти весь цикл развития и принесли семена. Почему? Да потому, что март в этом году был холоднее. Значит, для того чтобы эта пшеница вела себя, как яровая, необходим холод в послепосевной период.
Десятки других сортов пшеницы и ячменя вдруг ожили на листках дневника. Они шелестели и кивали колосьями, подтверждая правильность этой догадки. Зернышко истины наклюнулось, из него поднялся стройный и крепкий росток.
Ученый холил его, не жалея труда. Больше всего он боялся поспешных выводов. Растения немы, у них один только язык, язык здоровья. На благоприятные условия они отвечают здоровым ростом, обильным урожаем; если условия хуже, они чахнут, отказываются плодоносить. Сколько точных и остроумных опытов нужно, чтобы заставить растение рассказать на своем немом языке, какие условия необходимы для него в каждый период его жизни! Многое стало ясно ученому.
Развитие растения идет ступенями: Пока растение не перешагнет первую ступень, оно не может развиваться дальше. Вот эта пшеница не видела холода, она не прошла какой-то стадии в своем развитии. Расти она может, может гнать листья, но цветов не завяжет и не принесет семян. Почему в районе Одессы мнение сорта хлопчатника не завязывают бутонов? Хлопчатнику нужны высокие температуры в детстве. И если прохладно было весной, самое жаркое лето не поможет беде: куст разросся, он с виду здоров, но от него нечего ждать коробочек, полных семян и пушистой ваты.
Только «да» и «нет» отвечают растения на своем немом языке. Но сейчас они твердят в один голос «да!» — и пшеница, и свекла, и капуста, и соя, и ячмень, и хлопчатник. Под синим куполом неба и под стеклянным небом теплиц они подтверждают, что в мыслях ученого нет ошибки. Теперь можно записать эти мысли.
Первый день в жизни растения — когда зародыш в семени тронется в рост; последний день — когда растение принесет семена. На пути своего развития от семени до плодоношения растение проходит ряд каких-то стадий. И первая из этих стадий требует определенных соотношений между температурой, количеством влаги и воздуха. Эту стадию растение может пройти, когда вырастет в куст, а может пройти и раньше, как только пробудится жизнь в семени. В этом — счастье для человека. Мы не можем искусственно понизить или повысить температуру в поле, но пока пшеница, хлопчатник, картофель лежат перед нами в виде посевного материала, мы можем создать для них любые условия. Им нужен холод —мы дадим им холод; нужно тепло — мы дадим тепло. Значит, этой первой ступенью в развитии растения мы можем управлять по своей воле.
Лысенко записал эти мысли и принялся ходить по комнате взад и вперед. Его охватила тревога, как в тот день, когда он впервые подъезжал к Гяндже. Он смотрел на стену, на которой ничего не было, и перед ним проступала карта, живая карта великой родной страны. Здесь, на юге, — засушливые украинские степи. В его руках — магическая палочка знания. Стоит коснуться ею этих степей — и хлеба начнут колоситься раньше, им не страшны будут жестокие суховеи и запалы зерна. Здесь, на севере,— слишком короткое лето, хлеб не успевает созреть. Но теперь мы можем сократить вегетационный период пшеницы и ржи. Мы опередим морозы! А плантации хлопчатника? Нас будут слушаться самые упрямые сорта, мы заставим их дать нам коробочки, полные длинного тонкого волокна. По всему югу и юго-востоку — чахлый, пожелтевший картофель. Земля растрескалась от зноя, как же могут тут наливаться здоровые, крупные клубни? Нужно заставить картофель быстрей проходить весь цикл развития, чтобы к знойной поре зеленая фабрика закончила свою работу и успела сдать в подземную кладовую свою продукцию — запасы крахмала.
Но волшебнику в сказке легко: тронул палочкой — и готово, А ученый, даже открывший тайну природы, должен проделать неисчислимое количество опытов, чтобы знание его подарило стране миллионы центнеров зерна, тюки хлопка, вагоны картофельных клубней. Каждая культура и каждый сорт для своего развития нуждаются в особых условиях. Сколько дней и при какой температуре нужно выдержать прорастающие зерна пшеницы «кооператорки», чтобы растения прошли первую стадию — стадию яровизации? Сколько влаги нужно дать в это время тронувшимся в рост зародышам? Когда ты проделаешь длинную цепь опытов в поле и в лаборатории и определишь условия яровизации «кооператорки», принимайся за «украинку», за «гирку», за «лютесценс». Семь тысяч сортов пшеницы — и каждый сорт предъявляет свои требования. А рожь требует иных условий, а ячмень — своих. Хлопчатнику нужен не холод, а тепло. Для того чтобы ускорить развитие картофеля, нужна совсем особая техника обработки посевного материала…
И ведь все это только первая ступень. А растения рассказали уж кое-что и о второй, световой стадии. В этой стадии каждое растение нуждается в определенном количестве света. Мексиканская кукуруза в Одессе выросла великаном, в два человеческих роста, но она не дала здесь початков: одесский день для нее слишком длинен, ночь коротка. Для того чтобы уверенно управлять развитием растений, нужно изучить и эту, вторую стадию, и третью, и четвертую, а может быть, и пятую… Одному человеку такая работа не под силу, даже если б он прожил тысячу лет и трудился бы круглые сутки.
На улице было темно, шел дождь, и в черном блестящем стекле ученый увидел свое отражение. Он показался себе маленьким, будто увидел себя в перевернутый бинокль. Что было делать ему с этим огромным знанием?
В Ленинграде собрались на съезд люди науки, специалисты по селекции растений, животноводы. И Лысенко приехал сюда из Гянджи, чтобы рассказать им о своих открытиях, посоветоваться с ними, позвать их на помощь. Две тысячи ученых приехали на этот съезд. Тут было прочитано очень много докладов; когда их напечатали, получилось шесть толстых томов. А доклад Лысенко занял только пять страничек. О своих опытах он рассказывал в секции, которая занималась изучением сельскохозяйственных растений. Тут было много седых профессоров, которые знали назубок все книги о пшенице, напечатанные в Англии, в Америке, во Франции, в Германии, но тут было мало людей, которые учились у Дарвина и Тимирязева; и многие из этих ученых никогда не выходили за стены своих опытных станций. Они не поняли, что скромный доклад никому не известного работника Кировабадской станции обещает произвести революцию в науке и в сельском хозяйстве. Никто не поддержал молодого ученого, никто не протянул ему руку помощи. Лысенко остался один со своим огромным знанием.
И во всякой другой стране долгие годы он нес бы один свое знание — драгоценный, непосильно тяжелый груз. Но Лысенко жил в стране большевиков, а год — это был 1929 год, который Сталин назвал годом великого перелома. На одной шестой части земного шара менялось лицо земли. Лоскутки крестьянских полей тянулись друг к другу, они сливались, слипались, как шарики ртути; вдруг переваливала пшеница через межи и сплошными массивами убегала за горизонт. Словно кости вымерших животных, гнили в канавах никому не нужные сохи. Из городов, с новых, с наших заводов двинулись на поля могучие машины. Громыхая колесами, гусеницами, они пели торжественный гимн коллективному труду. А заводы перекликались гудками — это была песня рабочих бригад, которые, соревнуясь, добивали капитализм. Главным оружием в борьбе между новым миром и старым стал вдохновенный, творческий труд.
В этот год, год великого перелома, когда крестьяне массами покидали хваленое знамя «частной собственности» и целыми селами, волостями, районами переходили на рельсы социализма, когда каждое зернышко весило тонны на весах революции, — открытия Лысенко были нужны стране. И не долго он нес свое знание в одиночку.
На Полтавщине, в селе Карловке, жил отец ученого, крестьянин Денис Никанорович Лысенко. Он уважал науку, и, хотя сам был старым, опытным хлеборобом, слушался советов сына.
Однажды, в конце зимы 1929 года, старик высыпал на пол амбара несколько мешков пшеницы и смочил зерно водой. А когда семена чуть-чуть наклюнулись, он снова всыпал зерно в мешки и зарыл в снег. Это была озимая пшеница «украинка».
Весной крестьяне выехали в поле сеять яровое, и старый Лысенко выехал вместе с ними. Он сеял озимую пшеницу весной!
Соседи подходили, брали в горсть набухшие зерна.
— «Украинка»? — спрашивали они.
— Ну да, — сдвигая мохнатые седеющие брови, отвечал Денис Никанорович.
— Так она же озимая! — удивлялись соседи. — Где ж это видано, чтобы озимый хлеб сеять весной! От него же не будет ни колоса!
— А вот поживем — увидим, — ухмылялся в усы старик.
Он объяснял соседям, что сеет озимую пшеницу весной на пробу. Это сын его Трофим дознался, что ей нужен холод,— не то что мороз, а так, один градус тепла, немного больше, немного меньше. Как зерна тронутся в рост, дай «украинке» эту температуру на нужный срок, она ж будет колоситься, как яровая.
— Сын мой Трофим — человек ученый, он плохого совета не даст, — уверенно сказал Денис Никанорович.
Старый хлебороб гордился сыном. И если бы опыт его не удался, не о пшенице бы он тужил.
Но сын его не ошибся: «украинка» словно изменила свою природу. Она дружно выколосилась, совсем, как яровая, и в страду старик убрал с участка в полгектара двенадцать центнеров зерна. Соседи приходили, пересыпали с ладони на ладонь тяжелые зерна.
— Двенадцать центнеров! Так это ж двадцать четыре с гектара! Вот она, наука! — говорили они.
А старик улыбался, глаза его блестели, и всякий мог в них прочесть: «Да, сын мой Трофим — человек ученый, он плохого совета не даст».
Об этом опыте старого хлебороба напечатано было в газетах, о нем узнала вся страна. Оказывается, есть такой способ, простой, а дает большую пользу! Колхозники забросали письмами молодого ученого. Что такое яровизация? спрашивали они. И как яровизировать пшеницу, овес, и рожь? И можно ли по этому способу увеличить урожаи капусты и свеклы, картофеля, хлопчатника, подсолнуха, кукурузы?
Теперь Лысенко почувствовал, как нужно, как дорого его знание миллионам людей. Колхозники-опытники ловили каждое его слово; с ними ему было куда легче разговаривать, чем с знаменитыми профессорами. Загрубевшие пальцы нежно и бережно прикасались к зеленым росткам; морщинистые обветренные лица освещались улыбкой, когда свой, «мужицкий ученый» раскрывал перед старыми хлеборобами тайны роста и развития растений. Им не жаль было труда и пота; они готовы были делать самые трудные, самые кропотливые опыты, чтобы помочь своему вожаку и учителю. Им не нужно было объяснять, какое значение имеет эта работа для нашей великой страны.
Только пять лет прошло с тех пор, как «младший специалист по селекции бобовых» начал свою работу в Гандже. Теперь ему было тесно в Азербайджане, ему нужно было быть ближе к хлебным полям. Штабом яровизации стал селекционно-генетический институт в Одессе.
Начальником штаба был Трофим Денисович Лысенко. Вокруг него образовался сплоченный коллектив ученых-революционеров: Долгушин, работавший вместе с ним в Гандже, и горячий, неутомимый ученый Презент, и Родионов, который недавно еще был простым рабочим.
Этот штаб разрабатывал технику яровизации для различных культур, обучал колхозников, отвечал на тысячи писем; со всех концов Союза приходили донесения о победах и неудачах — но чаще о победах, — донесения, написанные корявым почерком, потому что руки, писавшие их, привычнее были к ручке плуга, к баранке трактора, к лопате и сапке, чем к перу. Ни один ученый в мире не имел возможности ставить свои опыты на таких гигантских площадях; ни один ученый в мире не имел такой армии помощников, взволнованных и вдохновенных борцов за владение тайнами природы.
Это была перекличка опытников, ведущих работу над разными культурами, в различных районах; вся страна проверяла теорию стадийного развития растений. Каждый день приносил Трофиму Денисовичу огромное количество фактов. Из отдельных, разрозненных фактов ученый отжимал то, что в них было общего: точное знание законов природы. Это знание обогащало его, и он мог вести свою армию дальше — на фронте пшеницы, на фронте картофеля, на фронте хлопка… Фронтов было много, но бойцом был каждый колхозник, а теория боя была единой для всех фронтов.
Первая стадия в развитии растений — стадия яровизации — изучена была уже достаточно глубоко по различным культурам; продвинулось вперед изучение второй, световой стадии. Знание рождает знание: перед ученым открылись новые возможности. Он дал обещание своей стране вывести новый сорт яровой пшеницы за два с половиной года.
Старые селекционеры, академики, профессора встретили это обещание насмешками. Никому еще не удавалось создать новый сорт меньше чем за десять-пятнадцать лет.
— Это вполне понятно, — отвечал Лысенко — до сих пор селекционеры работали наугад. Они скрещивали те или другие сорта и долгий ряд лет выращивали их потомство, из каждого поколения отбирая лучшие растения. Но никогда у них не было уверенности, что в потомстве первой пары окажутся такие растения, какие им нужны. Мы не можем мириться с таким положением. Теория стадийного развития позволяет нам вести селекцию по твердому плану.
И он разработал этот план. Заранее, на два с половиной года вперед он наметил каждый шаг. Самым урожайным, самым ранним сортом в районе Одессщины была пшеница «лютесценс 062». Через два с половиной года ученый должен был дать колхозам новый сорт, более урожайный и вызревающий раньше, чем этот.
Лысенко ничего не делал наугад. Он выбрал родительскую пару растений, руководствуясь законами стадийного развития. Из лучших по урожайности сортов пшеницы он выбрал один, у которого стадия яровизации была короче, чем у «лютесценс 062», и другой, у которого короче была световая стадия. Ученый знал, что среди гибридов этих двух сортов непременно будут растения, которые унаследуют лучшие качества от обоих родителей; у них будет короче, чем у «лютесценс», и первая и вторая стадия. А значит, новый сорт обгонит в своем развитии «лютесценс 062» и опередит губительные суховеи.
На счету был каждый день, каждый час. За два с половиной года нужно было получить шесть поколений пшеницы. Об этом не смел мечтать никто с тех пор, как человечество занимается земледелием. Нужно было заставить пшеницу колоситься зимой, в теплицах, под электрическим солнцем; «выгонять» растения в невиданно короткие сроки, не теряя ни минуты высевать только что собранные зерна! Семена нового сорта нужно было размножить, чтобы за год от каждого зернышка получить урожай в три с половиной тысячи зерен. К тому же вместо одного сорта Лысенко создавал их сразу четыре.
И не все можно предвидеть в плане. Проволочный червь, и гессенка, и шведка повели наступление на нежные ростки. Нужно было стоять на страже и днем и ночью, охраняя драгоценные кустики от ползающих и летучих врагов.
Были дни, когда весь институт походил на корабль во время аврала. Вот в декабре ударил мороз. Температура в теплицах падает ниже и ниже. Пылают докрасна раскаленные печи. Двадцать электроламп по 300 свечей горят в теплице круглые сутки. А мороз крепчает, и ветер задувает в трубы, гонит в теплицу удушливый дым. Страшно смотреть на термометры: +2°, +1°, 0°. Ближе к стенам теплицы температура упала уже ниже нуля. Нужно спасать растения! Кто-то придумал лить масло в огонь, кто-то наспех сооружает форсунки. Все в саже и в масле, не разобрать, кто чернорабочий, кто селекционер. Кто-то черный, как трубочист, бросается наружу, на 26-градусный мороз, срывает водосточные трубы с здания лаборатории и прилаживает их на крыше теплицы, чтобы усилить Тягу. Кто-то ломает по соседству забор и тут же, в теплице, превращает доски в дрова. Этим растениям нельзя дать погибнуть! Сотрудники тащат из своих квартир еще лечи, примусы. И ртуть на термометрах нехотя, упираясь, начинает ползти вверх.
Такими темпами шла работа по созданию новых сортов пшеницы. Каждый день перед маленьким дружным коллективом вставали новью трудности. Их нужно было разрешить немедленно, мгновенно. И Лысенко всегда успевал парировать удары природы; много новых, чудесных законов он открыл, чтобы остаться победителем в этой борьбе.
Вот в эти напряженные, лихорадочные дни ученому пришлось взяться за разрешение другой, очень важной задачи.
Почти триста лет прошло с тех пор, как была привезена в Европу перуанская паппа. Сотни крупных ученых на Западе и в Америке всю свою жизнь отдали изучению этого растения. Но картофель по-прежнему вырождался в южных районах. Жалкий, ничтожный урожай давал картофель на Украине и в Крыму, на Азово-Черноморье и в Нижнем Поволжье. Бесконечные вереницы вагонов, груженных картофелем, шли с севера на юг и на юго-восток — в Азербайджан, в Казахстан, в республики Средней Азии. А в руках у ученого была волшебная палочка знания.
Может быть, подождать с картофелем, закончить сперва работу по созданию новых пшениц?
Нет, Лысенко был советским ученым. И если в стране не хватало вагонов под уголь, металл и зерно — это ему не хватало вагонов. И если в туркменских столовых не было картошки — он чувствовал себя виноватым. Он не мог откладывать дело, нужное его народу.
В то самое время, когда начиналась работа по созданию новых сортов пшеницы, на двухстах тридцати гектарах на полях института и в соседних колхозах и совхозах Лысенко заложил опыты по яровизации картофеля.
Жители древнего Перу брали клубни паппы, зарывали их в землю и ждали урожая. Так же делали первые европейцы, познакомившиеся с заморским растением, — и Филили де-Сиври, и Шарль Делеклюз, и Джон Джерард. Так поступали сотни миллионов крестьян и ученых-агрономов. во всех странах, где распространился картофель, на протяжении почти трех столетий.
Лысенко сделал иначе.
Он выдержал клубни картофеля при температуре двенадцать-пятнадцать градусов, чтобы они начали прорастать. Потом выдержал их три недели на свету, при температуре десять-двенадцать градусов. Он очень заботился о том, чтобы хорошо освещены были глазки клубней; и клубни выпустили короткие, крепкие зеленые ростки. Вокруг ростков наметились корневые бугорочки. Растения прошли первую стадию своего развития. Теперь, посаженное в землю, оно быстрее развивало корневую систему, быстрее завязывало бутоны, на две недели раньше обычного начало образовывать клубни. Грунт был еще влажным, самые жаркие дни были еще впереди. И картофель успел накопить урожай до наступления зноя. Урожай был вдвое больше, чем при посадке обычными клубнями.
Это все было очень просто. Это все вытекало из теории стадийного развития растений и подтверждало правильность этой теории.
Но каждая культура имеет свои особенности. И работа над картофелем поставила перед ученым много новых и неожиданных вопросов.
Возьми самый хороший, урожайный и стойкий к болезням сорт. Посади эти клубни в южной степи. И картофель начнет вырождаться. Сыновья будут слабее отцов, внуки — слабее сыновей, все мельче и мельче клубни. Что стало с отличным сортом? Не разберешь, картофель перед тобой или орешки. На слабое растение нападают болезни. Нужно опять добывать здоровый посадочный материал.
Тут и яровизация не может помочь: вырожденные: клубни все равно не дадут здорового потомства. Что же, всегда завозить семенной картофель с севера?
С этим не мог помириться Лысенко. И он снова, заставил растение заговорить на своем немом языке.
Начал он с помидоров: помидоры с картофелем — родственники. Он взял куст помидоров, на котором уже появился первый бутон, и срезал с этого куста два черенка: один пониже бутона, другой повыше. Потом посадил черенки в землю, и они пустили корни.
Черенок, взятый с верхней части стебля, начал цвести раньше, чем черенок, взятый с нижней части стебля!
И ученый понял ответ растения: верхние части стебля успели пройти больше стадий в своем развитии.
«По возрасту, — записал Лысенко, — верхушка стебля самая молодая, а по стадийному развитию самая старая. Основание же стебля по возрасту самое старое, стадийно же наиболее молодое».
Это было очень важное открытие. Ведь клубни картофеля берут свое начало из подземных^ частей стебля. Эти подземные части стебля самые молодые по своему развитию. Однако хотя помидор и родственник картофеля, но картофель — не помидор. Нужно послушать, что скажет он сам.
Ученый срезал несколько черенков с верхушки взрослого куста картофеля, посадил их, получил от них клубни. А куст дал ему свои клубни, развившиеся, как обычно, из подземной части стеблей.
И те и другие клубни были похожи друг на друга. Не различишь, какие от черенков, какие от куста.
Но Лысенко знал, что клубни эти разные, и высадил их отдельно. Ему очень интересно было увидеть, как будут развиваться растения.
«Клубни, полученные из нижней, стадийно молодой части стебля, должны дать здоровый урожай, а клубни, полученные из черенков стадийно старых, дадут хилое потомство».
Так думал Лысенко. И как только удавалось ему улучить свободную минутку, он оставлял сеянцы своих пшениц и спешил на картофельное ноле.
Так и есть! Одни кусты — крепкие и здоровые, другие — чахлые. Пришло время собирать урожай. Вот выкопаны все клубни из-под куста на первой грядке. Ученый кладет их на чашку весов, на другую чашку накладывает гирьки. 250 граммов. Теперь — куст на второй грядке. Тут клубни мельче, их меньше, это видно наглаз. И весы подтверждают это: 120 граммов.
Так рассказали растения ученому, почему вырождается картофель на юге. Вырождение картофеля — это не болезнь, это старость. Нужно уберечь от старения нижнюю часть стебля, тогда растение даст здоровые, невырожденные клубни. Опыты доказали, что причина старения — высокая температура. Как же бороться с жарой? Ведь не переделаешь климат на юге!
«А что, если высадить картофель в поле не ранней весной, а в начале июля? — подумал Лысенко. — Пусть июльский и августовский зной палит верхние, надземные части стеблей. Развитие клубней начнется тогда, когда сентябрь повеет прохладой, и нижняя часть стебля не успеет состариться. А раз она не успеет состариться, на ней разовьются здоровые клубни».
В засушливое лето 1934 года восемнадцать колхозов Одесского района высадили несколько тонн здорового, завезенного с севера картофеля «эпикур» и «ранней розы».
Теория стадийного развития растений и здесь оказалась права. Картофель от летней посадки родился крупный, какой никогда не родится, на юге. Весной этими крепкими, сильными клубнями были обсеменены поля.
Теперь задача была решена. Летние посадки картофеля обеспечили южным районам здоровый посадочный материал. А яровизация клубней перед весенним посевом увеличила урожай вдвое. Вырождение картофеля на юге было побеждено наукой.
К этому времени институт, которым руководил Лысенко, рапортовал о другой победе: точно в намеченный срок были созданы три новых сорта яровой пшеницы. Они действительно были урожайнее, чем «лютесценс 062», и вызревали раньше.
Тут подали руки друг другу картофель и пшеница. Прежде в наших южных степях не сеяли яровых пшениц, потому что не было хорошего сорта. Лысенко дал колхозам этот сорт.
Здесь не было и хороших предшественников под яровую пшеницу. Лысенко нашел такого предшественника — картофель летних посадок. Как буйно, как пышно колосилась пшеница на этих полях!
Колхозники всей огромной страны знали уже, что Лысенко — человек ученый, он плохого совета не даст. Сорок тысяч колхозов и совхозов на площади в два миллиона сто тысяч гектаров провели в этом, 1935 году яровизированные посевы — по одним только яровым хлебам. И картошке тоже недолго пришлось дожидаться. Дружнее всего принялись за яровизацию картофеля и за летние посадки его шахтеры Донбасса. Дважды за этот год приезжал сюда Лысенко, в гости к рабочим-огородникам.
Как любимого полководца, встречали его горняки. Отправляясь в Донецкий бассейн, Лысенко знал уже, что ни в одной области Советского Союза нет таких огромных массивов яровизированного картофеля. Он знал уже, что здесь каждая шахта, каждый партийный комитет стали проводниками его идей, и, точно в сказке, из-под земли, из забоев и штреков поднялась тут стотысячная армия яровизаторов.
Но когда на собраниях рабочих-огородников жены шахтеров со слезами на глазах благодарили его за науку; когда они рассказывали наперебой, как яровизировали картофель, раскладывая его в своих комнатах на столах, на подоконниках, на кроватях; как все окна в шахтерских поселках завешены были гардинами из картофеля — ожерельями клубней, нанизанных на шпагат и подставленных свету и воздуху; когда он увидел замечательных энтузиастов яровизации: домохозяйку Ляхову, о которой соседи говорили: «Это прямо Лысенко!», и рабочего Дубко, который стал настоящим инструктором нового дела, и машиниста подъемной машины Коробку, с гордой улыбкой показавшего свои экспонаты — 750-граммовые клубни, — Трофим Денисович Лысенко понял, что на его долю выпало самое большое счастье, какого может ждать советский ученый.
И каждый день все больше становилось это счастье: вести о победах летели со всех концов страны. Уже собран был первый урожай картофеля в Туркменистане, где он никогда не рос. Опытные станции за Полярным кругом удвоили свои урожаи. Новый сорт хлопчатника, который Трофим Денисович создавал для Украины, удался. Этот сорт был выведен точно в намеченный срок — в то самое время, когда шла работа над созданием новых, сортов пшеницы и борьба с вырождением картофеля на юге.
Каждая победа открывала перед наукой новые возможности овладения природой, ставила перед ней новые задачи. И от победы к победе, не отставая ни на шаг, шла за ученым-революционером многотысячная колхозная армия. Никогда, с тех пор как человек научился обрабатывать землю, не двигалась такими гигантскими шагами наука о развитии сельскохозяйственных растений, потому что только в Советской стране дело ученого — это дело всей страны. Каждое открытие Лысенко было делом партии и правительства, делом каждого гражданина великой родины.
О работах Лысенко заговорили газеты и журналы всего мира. Имя советского ученого стало известно в Англии и в Германии, в Америке и в Австралии, в Китае и в Индо-Китае, на Гавайских островах и в Бразилии. На крошечных своих делянках ученые капиталистических стран принялись за опыты по яровизации. Площади их посевов измерялись не миллионами гектаров, а квадратными метрами. Долгие десятилетия могли бы они работать на своих опытных станциях и все равно не добились бы тех результатов, каких в два-три года достиг советский ученый.
Однажды из-за рубежа приехал в Советский Союз знаменитый специалист по картофелю, чтобы познакомиться с работами Лысенко. Ему пришлось подождать в приемной, потому что председатель Всесоюзной сельскохозяйственной академии и депутат Верховного Совета СССР проводил совещание с колхозниками. Когда, шелестя блокнотами, хлынула из дверей толпа будущих академиков, иностранный ученый встал и вошел в кабинет. Теперь он вынул свой блокнот, переплетенный в тонкую кожу, и задал Трофиму Денисовичу несколько заранее составленных вопросов.
Лысенко улыбнулся широкой счастливой улыбкой и ответил:
— Простите, это — не мои открытия, это наши открытия. — Тут он кивнул в сторону двери, из которой только что вышел отряд заведующих хатами-лабораториями. — Вам, ученым другого мира, трудно это понять. Наша сила в том, что мы работаем, опираясь, на огромный коллектив колхозников-опытников. Наша сила в том, что этот коллектив выпестовала родная партия большевиков, дорогая социалистическая родина. Наша сила в том, что мы в своей работе руководимся дарвинизмом, руководимся великой теорией Маркса—Энгельса—Ленина—Сталина.
Он помолчал немного, потом вскинул на своего собеседника серые, чуть-чуть прищуренные глаза.
— А картофель, — добавил он, перебирая клубни, оставшиеся на столе, — ну что ж… Все, чего мы достигли здесь, это только один из клубней, которые принесла нам теория стадийного развития растений.