Пожары на болотах случались и раньше, когда мелиорации не было и в помине.
Вот одно из наиболее давних свидетельств: «Того же лета ведро жары велицы через все лето и пригоре всяко жито и всякое обилие и озера и реки высохша, болота же выгореша, и леса и земли горела». Это отрывок из русской летописи XII века. Заглянем в летописи XIV века. 1365 год: опять сильная жара, опять болота пересохли, а многие — выгорели. «И мгла стояла с пол-лета». Год 1371-й. В «Никоновской летописи» снова ссылка на сухмень, жару и большой зной. «Реки многи пересохша, и озера, и болота высохши, горяху, и земля горяше… И мгла велика была, яко за едину сажень пред собою не видати».
Происшествий такого рода немало зарегистрировано и в хрониках других столетий. Летописцы — добросовестный народ. По словам П. И. Мельникова-Печерского, они прилежно фиксировали «все, что ни случалось любопытного на земле русской». Их записям вполне можно верить.
В энциклопедической работе «Живописная Россия» (СПб.; М., 1882) в числе других событий того времени сообщается и о неоднократных пожарах на болотах. О том, насколько часто это случается, можно судить также по сведениям, обобщенным в книге «Тысячелетняя летопись необычайных явлений природы» (Борисенков, Пасецкий, 1987). Факты свидетельствуют: в «антропогенное» время пожары умножились.
Михаил Пришвин некогда сокрушался: «Тысячу лет и больше пересыхало болото, но почему же именно пересохло при мне?» Вопрос, заданный самому себе, скорее риторический. Как опытный натуралист он не мог не знать и причину: чрезмерное вмешательство людей в природу. То, на что она тратила тысячелетия, человек порешил за несколько годов, осушив могучей техникой болота. Во второй половине прошлого столетия мелиорация получила колоссальнейший размах. Делалась она, как мы хорошо знаем, в «пожарном» порядке. И неудивительно, что огонь на преображенных наскоро болотных массивах полыхает теперь с невиданной прежде частотой и силой.
О способности сухого торфа саморазогреваться и самовозгораться знали давно. Число таких случаев резко возросло в начале двадцатого века, когда на торфоразработках начал применяться фрезерный способ добычи болотного топлива. При этом с поверхности торфяника фрезером снимается тонкий слой торфа в виде крошки. Она сгребается и хранится до вывоза в штабелях, которые в сухую погоду нередко вспыхивают огнем. Как отмечают М. А. Чулюков и В. И. Чайков в монографии «Торфяные пожары и меры борьбы с ними» (1969), в особо засушливое лето 1932 года на торфопредприятиях России стихийно возникавшими пожарами была уничтожена пятая часть добытого в том году торфа. Злоумышленников, как водится, поначалу искали среди людей. Но истинные виновники оказались настолько малы, что их пришлось рассматривать в микроскоп…
Технология самовозгорания биомассы проста. В органических средах (сено, навоз, силос, торф и пр.) при определенных условиях развивают бурную деятельность микроорганизмы. Это своего рода биологический реактор. Реакции идут с выделением тепла. В штабелях, или, как говорят еще, в караванах, торфа через 30—40 дней после уборки термометр показывает увеличение температуры на 3—5 °С. Она продолжает нарастать и дальше, и при достижении 60 °С торф становится похожим на полукокс — обуглившуюся пористую и сухую массу, способную самовоспламеняться уже при температуре 75 °С. Толчок к возгоранию дает неожиданное вторжение в пожароопасную зону (в ветреную погоду, при погрузочных и иных работах) кислорода воздуха. Далее процесс развивается во все стороны от очага возникновения пожара.
Каждому, я думаю, понятно, что опасность его на осушенных болотах возрастает многократно. Но дело не ограничивается лишь самовозгоранием торфа. Высохшая органика все равно, что порох. Она может легко заполыхать от случайно брошенной спички, окурка, непотушенного костра, удара молнии, искрения двигателей различных машин и пр. Даже выброшенная стеклянная бутылка, сфокусировав лучи солнца, способна поджечь пересохший с поверхности торфяник. В тихую погоду торф горит медленно, вертикальной стенкой. В ветреную — в результате переброски искр возникают все новые и новые очаги и пожар развивается подобно лавине.
Что такое торфяной пожар, большинство из нас хорошо знают. В романе Федора Панферова «Бруски» есть описание этого стихийного бедствия. Огонь очень коварен, особенно если пошел в глубь девственной залежи находя там обильную пишу. Такие пожары могут длиться месяцами и годами. Кратковременные летние дожди им не помеха. И даже осенние ливни иногда не в состоянии победить огненную лавину.
По свидетельству специалистов торф очень горюч. Он продолжает дымить даже будучи брошенным в воду. А попытка погасить хотя бы малюсенький очажок веткой или лопатой лишь увеличит площадь пожара. Брызнувшие искры моментально разнесут огонь на многие метры.
Ходить и ездить по горящему болоту то же, что двигаться по минному полю. Языки пламени прорываются среди кочек сквозь землю и неизвестно, что под ногами — грунт или уже выгоревшая и опасная пустота. В любую минуту можно провалиться в невидимую сверху огнедышащую топку. Гибнут животные, люди, техника. Окрестности близлежащих сел и городов затягивает смог («мгла» в представлении древних летописцев), сквозь который иногда едва просвечивает солнце.
Многим, наверно, памятен торфяной пожар под Москвой в 1972 году. Тогда в условиях сухой и жаркой погоды заполыхали торфяники Шатурского, Орехово-Зуевского, Павлово-Посадского, Егорьевского и Ногинского районов Московской области. Седьмого августа шлейф едкого, удушливого дыма достиг города Москвы. На тушение были брошены большие людские силы и техника. Применялось окапывание и взрывчатка. Местные водоемы опустошили до дна. С огнем в конце концов удалось справиться. Но и позже не раз в великую сушь дымились и вспыхивали оранжевым пламенем большие подмосковные болота. Давно исчезли родники, ручейки, речушки, озера, некогда густо покрывавшие эти места. Утратили прежнюю сырость торфяники. У пожара нет естественных преград. Вот и гуляет огонь по былым трясинам и топям.
Все сказанное справедливо и для Беларуси. За примерами ходить далеко не надо. Вспомните сухое лето 2002 года и тревожную обстановку на основательно подсохших и потенциально огнеопасных торфяных болотах. Многие из них окутал дым пожаров. На Витебщине заполыхала даже Ельня — одно из самых больших в Европе верховых болот площадью около 20 тысяч гектаров. Гидрологический заказник международного значения и государственный клюквенный заказник. Его тоже не обошла стороной мелиорация. Теперь осушительные каналы пришлось перекрыть дамбами, чтобы приостановить отток болотной воды.
Вероятность возникновения торфяного пожара в числе других причин зависит также от типа осушенного болота. Растения верховых торфяников содержат больше смол, восков, эфирных масел. Поэтому при сухой погоде они воспламеняются легче. А вот ликвидировать такой пожар сложнее. Подаваемая брандспойтами вода удерживается хорошо впитывающими ее верхними слоями и плохо проникает вглубь. И если огонь бушует уже в так называемом пограничном горизонте (по которому чаше всего и продвигается в горизонтальном направлении, оставляя за собой внутренние пустоты), тушить пожар становится невероятно сложно. В низинном же торфянике, по данным Р. В. Федоровой (1973), вертикальная и горизонтальная фильтрация влаги почти в двадцать раз выше, чем в верховом. Оттого и справиться здесь с огнем легче — требуется меньше воды. Гореть способны и лесные болота в случае их переосушки. От огня страдают также соседние с болотами обычные леса.
Последствия торфяных пожаров ужасны: местность надолго превращается в пустыню. Напрасно гибнет ценнейшая, веками и тысячелетиями копившаяся органика, увеличивая и без того растущую загазованность атмосферы. Уничтожается травяной и древесно-кустарниковый покров, включающий немало биологически и хозяйственно полезных растений. Истребляется живое население почвы. Болотная экосистема практически перестает существовать. На се первичное возрождение уйдет как минимум пять-шесть лет, а то и больше. Но и после этого она долго-долго не будет иметь полного набора видов и должного их взаимодействия. Ликвидация такого мощного экологического нарушения требует немало времени. Не зря ученые называют процесс возрождения природного комплекса реабилитацией. Медицинский термин здесь кстати. Подрывается здоровье природного организма и нужны немалые усилия для его восстановления.
После Чернобыльской катастрофы пожары стали еще опаснее. Вместе с дымом уходят в атмосферу и разносятся ветром радиоактивные элементы, аккумулированные как в почве, так и в растительности (цезий, стронций, плутоний, америций). Вспомним роковую весну 1986 года. Она была чрезвычайно сухой и ветреной, что обостряло пожарную ситуацию. Сразу после аварии в 100-километровой зоне случалось 600—800 пожаров. Горели леса, луга, торфяники и пр. С отселением людей пожары пошли на убыль, но полностью, конечно, не прекратились, даже несмотря на строгие профилактические меры. Летом 2002 года, например, едким дымным смрадом тянуло от некоторых торфяных болот Хойникского, Брагинского и других районов.
Бороться с огненной стихией в любом ее проявлении непросто. Тушение же пожаров на болотах, помимо всего прочего, осложняется еще и труд недоступностью горящего объекта, и коварством горящего торфа. Справедливости ради надо все же сказать: там, где имеются системы двустороннего действия, победить огонь легче. Это прекрасно понимал еще пионер отечественной мелиорации И. И. Жилинский. На строившейся под его руководством осушительной сети предусматривались специальные сооружения для подъема уровня грунтовых вод в случае возникновения пожара. Иногда это были просто мельничные плотины, сооруженные в устьях магистральных каналов. В середине семидесятых годов в Лунинецком районе затянувшийся пожар удаюсь потушить, пустив дренажную воду в обратном направлении — на охваченный огнем торфяник. Правда, есть в таком методе свои проблемы: нехватка в летнюю жару нужного объема воды в противопожарных водоемах, вымывание минеральных солей из пашни или окультуренного луга и т. д. Но это все же лучшее из зол. Ведь огонь, если его не укротить, пожирает все. Там, где он погулял, природе приходится начинать буквально с нуля.
Кладовые солнца, как образно называл Михаил Пришвин болота, теряют свое бесценное достояние (торф) и по другим причинам. После мелиорации органика быстро сгорает в так называемом «биологическом пожаре» — в результате деятельности микроорганизмов. Спуск излишка воды открывает им доршу для ускоренного разложения органического субстрата. При этом высвобождается (и нередко безвозвратно улетучивается) значительное количество азота. То есть идет естественное разбазаривание главного богатства торфяников. Н. Н. Бамбалов и В. А. Туруто (2001) статистически обработали и обобщили экспериментальные данные 125 опытов, проведенных в Беларуси за период с 1913 года по настоящее время. Была установлена следующая зависимость: ежегодная убыль органического вещества под многолетними травами составляет 3,6±0,7 тонны на гектар, под зерновыми — 6,0±1,1 и под пропашными — 9,8±1,6. Интересна и такая закономерность, доказанная авторами: при возделывании многолетних трав без перезалужения (то есть без регулярной перепашки через 4—5 лет) темпы минерализации замедляются. Дефицит баланса органического вещества снижается до двух тонн с одного гектара в год.
Свой вклад в деградацию осушенных торфяных почв вносит и ветровая (а также водная) эрозия. И вот что интересно. Когда слой органики сильно истончается и на поверхности появляется песок, который разбивает кусочки торфа, ветровая эрозия еще более усиливается. Надо ли после этого дивиться тому, что многие мелкозалежные торфяные массивы оказались к настоящему времени выработанными до материнской (подстилающей) породы. Они перестали существовать. По данным государственного комитета по земельным ресурсам, геодезии и картографии, 18,2 тысячи гектаров бывших торфяных болот превратились в пески и 190 тысяч гектаров в ближайшем будущем ожидает такая же участь. Зольность их уже превысила пятьдесят процентов.
Как преуменьшить негативные последствия мелиорации — серьезнейшая проблема, волнующая многих. Одному из вариантов ее решения посвящено наше последнее повествование.