Охотники знают, что успех охоты зависит не столько, от умения стрелять, от качеств дорогих ружей и количества дичи, сколько от работы собаки, необходимого спутника охотника.
У меня, как и у каждого охотника, за сорокалетнюю охотничью жизнь перебывало много собак. Будучи преимущественно «охотником по перу», я имел только подружейных легавых собак. Из общего количества собак, с которыми я охотился, очень немногие заслуживали того почетного наименования — охотничьих товарищей, о которых следует вспомнить.
В нашей семье постоянно были охотничьи собаки. Отец держал пойнтеров. Он был очень занят работой, охотился редко, и собаки, предоставленные сами себе, в большинстве случаев особенными качествами не отличались. Охотиться я начал лет девяти, а «настоящие» охоты начались в возрасте двенадцати лет, когда мне было подарено настоящее охотничье ружье центрального боя.
В первые годы охоты у меня неоднократно были охотничьи собаки. На «собственных» собак мне не везло. Собаки охотников, с которыми я бывал на охоте, обладали чутьем, находили, приносили дичь — мои же или не имели никакого чутья, или, носясь как сумасшедшие, распугивали птиц. Охота с такими собаками доставляла мне сплошные огорчения. Из этих первых собак мне особенно памятна одна — очень красивая породистая кофейно-пегая сука-пойнтер по кличке Мышка. Мышка была подарена мне уже взрослой «натасканной» собакой — лет трех-четырех. Основной чертой характера Мышки была полная самостоятельность. Когда я бывал на охоте, она сопровождала меня лишь до места. В тот момент, когда надо было начинать искать дичь, она меня покидала. Время от времени где-то на горизонте я видел вспугнутых Мышкой вальдшнепов, подходя к болотам, мог издали смотреть на поднимающихся с хриплыми криками бекасов. Если мы бывали на охоте в лесу, то через каждые 15—20 минут на несколько мгновений появлялась Мышка, чтобы выяснить, в каком направлении я иду, и скрывалась снова. Нужно было проявлять очень много предприимчивости и изобретательности, чтобы, не будучи замеченным собакой, самому выгнать дичь и выстрелить по ней… Остальные мои собаки были приблизительно такого же типа.
Я был уже студентом, когда летом 1914 г., в начале империалистической войны, один мобилизованный в войска охотник-промысловик предложил мне перед отъездом купить у него собаку. Собака, по словам хозяина и охотников, знавших ее, была хорошей. Купленный мной пес был беспородный желто-пегий сеттер лет пяти-шести, по кличке Тюльпан. Я стал называть его просто Паном, и с этим именем пес вскоре заслужил всеобщую известность среди моих товарищей-охотников.
Прошло с тех пор много лет, у меня было много собак, но лучше Пана не встречал ни одной. Сама внешность его была замечательна. Сравнительно короткая морда собаки поднималась вверх огромным выпуклым лбом (такого большого и крутого лба у собак я никогда не видел). Пап обладал исключительным для собаки умом. Он понимал процесс охоты, знал, где надо искать дичь, и твердо усвоил, что добыть птицу мы можем только совместными усилиями. Поэтому Пан никогда не бегал зря, не искал дичи, если я располагался на привале, а спокойно лежал подле меня. Он прекрасно знал все места наших обычных охот и старался заходить к дичи с подветренной стороны. Благодаря этому он почти никогда не вспугивал и не сгонял птиц. При охоте на вальдшнепов, держащихся на осенних пролетах в густых хмельниках, пес, сделав стойку и увидев, что я подошел и приготовился стрелять, осторожно обходил вокруг птицы и старался выгнать ее на меня. Поиск у него был не быстр, но он не «ковырялся», как говорят охотники. Некрупной рысью, всегда одним и тем же аллюром он бегал впереди меня, не пропуская ни одной птицы. Иногда при охоте на открытых болотах Пан убегал от меня очень далеко. Однако при первом свистке он возвращался. Я не принадлежу к числу замечательных стрелков, но при охоте с Паном в больших компаниях я всегда убивал больше дичи, чем остальные. Этим я был обязан исключительно собаке, находившей птиц несравненно больше остальных собак. Пан был идеальной собакой охотника-промысловика, которая могла без устали работать по пять-шесть суток подряд. При охоте на серых куропаток приходится искать дичь в холмистой пересеченной местности, заросшей густыми колючими терновниками, при полном отсутствии воды. В самые жаркие летние дни Пан работал целыми днями, тогда как другие собаки выдыхались через три-четыре часа. Пану не надо было носить воду во фляжке — достаточно было расколоть ему на бахче арбуз (а бахчи на Северном Кавказе имеются всюду), и он утолял им жажду на несколько часов.
Много мы с Паном исколесили пространств, много повидали и настреляли дичи — охотились на фазанов и перепелов, на уток и бекасов, на кавказских тетеревов и горных курочек. Понимая охоту, Пан всегда признавал мой авторитет в этом деле. При самом большом количестве дичи, вырывавшейся из-под его ног чуть ли не при каждом шаге, моего приказания, отданного вполголоса, было достаточно, чтобы пес, уныло понурив голову, шел сзади меня, не пытаясь выбегать вперед. С ним можно было подкрадываться без опасения, что собака вспугнет птиц раньше времени, и к севшим на водоем уткам и к стаям пролетных авдоток, пасущимся в открытой степи. Скажешь псу «назад», ползешь пригибаясь к земле в направлении дичи, и пес, тоже пригибаясь, ползет сзади…
Однако у Пана было два «ужасных» с точки зрения «академических правил» натаски подружейных собак недостатка. Он всегда и непременно гонял голосом зайцев (чему, я думаю, научил его первый хозяин, охотник-промысловик) и не выгонял, а «ловил» коростелей и болотных курочек. Если при охоте на болоте Пан после стойки по приказанию не выгонял дичь, а, уткнув нос в траву, лапами захватывал что-то, бегущее перед ним, для меня было ясно, что это дергач или погоныш. Я прощал моему любимому псу эти слабости, никогда за них не наказывал и не пытался отказать ему в удовольствии погонять с шумом зайца или с торжеством принести мне коростеля, добытого без моего участия…
Чтобы закончить характеристику Пана — несколько слов о его качествах, не имевших прямого отношения к охоте. Дома Пан всегда бывал мрачен и угрюм. Он не прыгал и не ласкался ко мне. Единственное проявление нежности, которое он позволял, было подойти ко мне и положить голову на колени. По отношению к другим собакам он также держал себя вполне безразлично. Никогда не начиная ссор, он не допускал и слишком вольного к себе отношения, сразу же задавая трепку слишком назойливым собратьям. Пан прожил у меня около десяти лет и умер в глубокой старости, в последний год жизни уже не охотился, а лежал целыми днями на солнце.
После того как Пан постарел и потерял возможность сопровождать меня в моих зоологических поездках и постоянных охотах, в продолжение ряда лет у меня появлялось несколько собак, но все они даже отдаленно не напоминали Пана и не могли заменить его. Наконец, года через три-четыре после смерти заслуженного пса я купил себе щенка, которого назвал Фрамом. Чистокровный пойнтер с полной прекрасной родословной, Фрам был очень красив изяществом своих движений, гармоничной пропорцией фигуры.
Вся премудрость домашней дрессировки охотничьей собаки была преподана щенку совместными усилиями. До осени, когда Фраму исполнилось полтора года, и он должен был начать свое «первое поле», молодой пес ни разу не был выведен на полевую натаску и дичи не видел. В начале августа, когда начался охотничий сезон, а с ним охота на перепелов, я в первый раз повел Фрама на охоту. Оказалось, что мой пес не оправдывает ни времени, потраченного на его дрессировку, ни надежд, возлагавшихся на него. Фрам с азартом гонялся за всеми пролетавшими бабочками, проделывал картиннейшие стойки на ящериц и с трудом был оттащен мной от увлекательного занятия — выкапывания из норы забежавшей туда полевки. На перепела, случайно вылетевшего у него из-под ног, пес только посмотрел безразлично, приподняв уши…
В сентябре я на несколько дней куда-то уехал. Под Владикавказом в эти дни шел массовый пролет перепелов. Старик-отец выбрался на охоту и взял с собой Фрама. Когда я возвратился, мне рассказали, что на охоте пес проявил блестящие способности и вел себя как хорошая, опытная охотничья собака.
Через несколько дней я отправился на охоту с Фрамом. Оказалось, что молодой пес действительно работает выше всяких похвал. Перепелов в этот день было немного. Постоянные взлеты птиц, как это происходит при валовом пролете, не мешали работе собаки. Почуяв перепела, как правило, верхним чутьем, Фрам осторожно, едва переставляя лапы, тянул, подходил к затаившейся птице и замирал на стойке. После выстрела он никогда не срывался за перепелами, а убитых птиц, не тиская зубами, приносил мне и по требованию сейчас же отдавал. Чужой собаки я с этого дня больше не просил и всю осень проохотился с Фрамом. Раздумывая над этим чудесным превращением никуда не годной собаки в первоклассную, я полагаю, что единственное объяснение может быть следующим. В мой первый выход молодой пес, никогда до того времени не видевший дичи, не «уразумел» своих инстинктов, которые и направил на преследование всего живого. При втором выходе, когда перепелов была масса, во Шраме пробудились инстинкты, унаследованные от ряда поколений полевых охотничьих собак. Сказалась «кровь», как говорят охотники, или проявились, выражаясь иначе, «рефлексы безусловного порядка». Основным, блестящим качеством Фрама было верхнее чутье, особенно проявлявшееся при охоте на вальдшнепов. По ветру, пробегая возле зарослей кустарников, Фрам всегда безошибочно на очень далеких расстояниях чуял дичь и всегда верно тянул. «Пустых» стоек у него почти не бывало. Вторым достоинством собаки был красивый поиск, типичный для пойнтера, во время которого, почуяв птицу, пес останавливался при полном беге, часто поворачивался в воздухе и окаменевал на стойке…
В следующую осень замечательные полевые качества возмужавшей в течение года собаки проявились полностью. В нем, конечно, не было ума, знаний дичи и опытности старика Пана, но по стилю работы и по красоте ее оп превосходил сеттера…
…Однажды в самом начале второго поля в своей жизни, через несколько дней после возвращения с охоты по бекасам, Фрам захворал. Он лежал в своем ящике, безучастно следя глазами за двигавшимися по комнате, отказывался от лакомых кусочков. Болезнь не проходила ни на второй, ни на третий день. Я пригласил ветеринарного врача. Специалист внимательно осмотрел собаку и сообщил, что положение ее безнадежно. Время лечения упущено, у Фрама пироплазмоз, и ничего сделать нельзя. Через пять дней после наступления болезни Фрам умер. Я решил воздержаться от приобретения новой собаки, которая все равно ни при каких условиях не смогла бы заменить Пана и Фрама…
Прошло года три. Не имея собаки, я почти не охотился. Что за охота без собаки? Наступали осенние дни разгара северокавказских охот, знакомые ездили за фазанами, вальдшнепами, бекасами, а я сидел дома или изредка выбирался с ружьем, чтобы поколлвотировать птиц или случайно подстрелить утку либо чибиса. Без собаки становилось невмоготу, и я обратился за помощью к друзьям с просьбой подыскать для меня кровную собаку, натасканную и имевшую какие-либо гарантии полевых качеств. При помощи друзей-охотников мне была предложена «кофейно-пегая в крапе» (как было написано в ее родословной) Мира породы континентальных легавых. Мира имела несколько больших серебряных медалей на выставках в Москве и диплом, полученный на полевых испытаниях; ей было всего пять лет. Данные о собаке вполне удовлетворили меня, я съездил в Москву и привез ее к себе на Северный Кавказ; с осени того же года я возобновил свои постоянные охоты.
Несмотря на знаменитое происхождение, медали и диплом, Мира была по существу хорошей, но не выдающейся собакой. Пройдя «высшую школу» егерской натаски, Мира ложилась после взлета дичи и выстрела (мне это было абсолютно не нужно); она, как этого требует «высшая школа» для подружейных собак, не приносила убитой дичи (я бы хотел прямо противоположного), по была послушна, обладала вполне приличным чутьем, хорошим поиском и крепкой стойкой. У Миры не было ни исключительного ума беспородного ублюдка-сеттера Пана, ни изумительного верхнего чутья и блистательного поиска полуторагодовалого щенка Фрама. Привыкшая к «воскресным» охотам в условиях Подмосковья, Мира скоро «сдавала» при охотах на Кавказе. Ей бывало слишком жарко при охоте на куропаток и горных курочек, она старалась сторонкой обходить колючки терновников и лоха при охоте на фазанов; она изнемогала, скользя и падая на маслянистых листьях и перепутанных ветвях стелющихся рододендронов при охоте на кавказских тетеревов. Работе Миры мешала также чересчур крепкая стойка, с которой собаку надо было сталкивать, пробираясь к ней, так что зачастую фазан успевал убежать от собаки шагов на сто — сто пятьдесят, и его снова надо было разыскивать в тернах и тростниках. Несмотря на это, я привязался к собаке из-за ее покладистого нрава, добродушия и какой-то особой «культурности». С ней было очень приятно охотиться на легкую дичь — вальдшнепов, дупелей, перепелов.
Однако не эти охотничьи качества заставили меня ценить Миру не менее Фрама и Пана, а ее безграничная любовь и преданность мне, хозяину, которого она впервые увидела взрослой, пятилетней собакой. Когда я отлучался из дома, Мира все время ожидала меня, прислушиваясь к каждому стуку, выбегая на каждый звонок. Если я садился работать, она помещалась рядом и могла сидеть часами, положив голову мне на колени. В первое время после появления у нас Миры мой отец несколько раз брал ее на охоту. Это оказалось совершенно безнадежным предприятием, так как она искала меня. Одиннадцати лет от роду, будучи пожилой, но еще не старой собакой, она погибла из-за этой привязанности ко мне.
Мне пришлось уехать на длительный промежуток времени из дома. Когда я вернулся, Миры уже не было. Родные рассказали, что после моего отъезда, недели две-три Мира грустила, искала и ждала меня, лежа под моим письменным столом. Я все не возвращался. Собака почти перестала есть, часто скулила, похудела. Однажды утром нашли ее труп на ее обычном месте — под письменным столом уехавшего хозяина…
После смерти Миры у меня не было охотничьих собак. Я перестал охотиться. Болезнь не позволяла мне совершать даже коротких экскурсий. В эти годы мой старый друг С. С. Туров подарил мне щенка коккер-спаниэля, названного нами Дарлинг. Вскоре чужое имя Дарлинг было заменено более ласковым и простым именем Даша. Это очаровательная, озорная, ласковая собачонка. Даша — баловень всей нашей небольшой семьи. Ей разрешается делать все, но она никогда не употребляет во зло это разрешение. Ее характер — соединение лукавства и добродушия. У Даши всегда хорошее настроение. Собачка никогда не сердится и никогда не обижается. Этого нельзя сказать об ее отношении к чужим. Посторонних Даша не любит, с задором лает на приходящих к нам, а на улице облаивает всех встреченных ребят. С редкой злостью она бросается на всех собак, попадающихся ей во время прогулок, и всегда прогоняет их.
Даша любит всех членов нашей семьи, и трудно определить, кого больше. Она умна, сообразительна и мила той особенной привлекательностью, которая унаследована ею от поколений ее предков — чистокровных спаниэлей, одних из наиболее культурных и высокоодаренных собак. Даша на охоте не бывает, как не бываю и я, но мне она в настоящее время заменяет одновременно всех моих любимейших охотничьих товарищей. Я нахожу у нашей Даши признаки ума Пана, изящество и талантливость Фрама, нежность и добродушие Миры. Лучшего подарка мне, старому охотнику, мой друг не мог сделать, и мое охотничье сердце принадлежит Даше.