Все зоологи, совершающие экспедиции и зоологические поездки по нашей стране, знают, насколько зависит успех поездок и плодотворность научных исследований от работы препараторов, необходимых участников большинства зоологических работ.
Безгранично преданные науке, в любых, часто невероятно трудных условиях препараторы коллектируют животных, заботятся о снаряжении экспедиций. Вернувшись из экспедиций, они отдают свое время, свой труд и свои знания изготовлению тушек для научных коллекций, чучел и препаратов для кабинетов и музеев.
Имена препараторов не указываются на этикетках: их сборы, их работа принадлежат научным работникам, возглавляющим экспедиции. Успех сборов экспедиций — результат знаний, энергии и настойчивости препараторов — приносит им только моральное удовлетворение. Некоторые из препараторов, обладавшие выдающимися способностями мастеров-художников, работы которых приобрели широкую и заслуженную известность, сделались или незаурядными учеными — таков знаменитый русский препаратор конца прошлого и начала настоящего века Ф. К. Лоренц, — или признанными мастерами таксидермического искусств — таков прославленный советский препаратор Ф. Е. Федулов, его работы украшают один из лучших музеев Москвы — Музей имени Дарвина.
Труд препараторов после Октябрьской революции нашел широкое применение в тысячах советских вузов, научно-исследовательских институтах и музеях; совершенно другое положение было до Великого Октября.
Ограниченное количество университетов с биологическими факультетами (всего десять) и немногочисленные музеи не гарантировали непрерывной работы и не могли предоставить препараторам постоянного заработка. Препаратором делался лишь человек, фанатично преданный изучению животных, который заранее обрекал себя на возможно полуголодное существование, так как содержал семью на случайные средства, появляющиеся периодически от изготовления чучел для охотников, от выделки ковров из шкур хищных зверей с черепами и оскаленными пастями, от изготовления горжеток из куниц и лис и т. д. Несмотря на такие безрадостные перспективы, находились люди, живущие любовью к природе, охотники в настоящем смысле этого слова, истинные натуралисты, делавшиеся препараторами. Двум препараторам-зоологам, скромным труженикам пауки, и посвящается мой очерк.
С первым из них, Петром Ивановичем Жуковым, я был дружен в дни моей молодости, второго, Викторина Алексеевича Селегененко, я знал более сорока лет и в течение этого длительного периода делил с ним неудачи и радости зоологических экспедиций, охотничьих приключений и каждодневную работу по организации занятий со студентами-естественниками.
Познакомился я с Жуковым, будучи в одном из последних классов средней школы, в семье его отчима Кокушкина, имевшего во Владикавказе маленькую препараторскую мастерскую. Все члены семьи Кокушкиных-Жуковых были препараторами. Маленький домик на окраинной слободке Владикавказа, где они жили, был местом, куда стекались все добываемые многочисленными городскими охотниками редкие птицы. Здесь изготовлялись по баснословно дешевым ценам чучела для частных лиц и для кабинетов школ, отсюда направлялись партии чучел и тушек в большие города и за границу. Интересы начинающего зоолога влекли меня в эту гостеприимную и дружную семью, где я усвоил первые навыки препараторного искусства. Жуков был старше меня лет на десять. Это был молодой человек, среднего роста, живой, подвижный, чрезвычайно энергичный. Единственными занятиями, которым он мог посвящать все свое время целиком, невзирая ни на какие условия, были охота, изготовление коллекций, сборы зоологического материала. Жуков был замечательным охотником и выдающимся стрелком. Он и ружье составляли неразрывное целое. Он как-то совершенно подсознательно поднимал ружье, быстро прицеливался и, если цель была досягаема, всегда попадал в нее. Бывая с Жуковым на осенних охотах, я поражался результатам его стрельбы.
Начало зимы. Туманное утро. Из низко нависших свинцово-серых туч падают мелкие снежинки, образующие мутную завесу. Жуков и я бродим по широкому докрытому мелким галечником и крупными валунами руслу Терека невдалеке от селения Беслан. Едва видимые в снежной мгле, высоко над нами проносятся утиные стаи. Я стреляю много, но безуспешно. Петр Иванович, уступая мне «верные» выстрелы, стреляет изредка, и почти после каждого его выстрела мы идем подбирать убитых уток.
Охота, однако, была для него не самоцелью, а средством для сбора птиц, средством коллектирования их. Он мог бросить преследование пересевшего выводка куропаток, или прекратить поиски фазана, чтобы устремиться за сидящим на сухом дереве ястребом или начать подкрадываться ползком к соколу-сапсану…
Препараторское дело Жуков любил по-настоящему, всегда что-то изобретал с целью найти лучшие способы монтировки и сохранения животных. Однажды он в течение нескольких недель пытался «прилично» набить чучело из прыткой ящерицы. Шкурка с ящериц снималась легко, пока дело не доходило до хвоста. Хвост ломался, и ничего с ним нельзя было поделать… Помню также, как Петр Иванович «изобретал» способ набивки чучел из Лягушек. Чего только он не предпринимал! Наливал шкурки жидко разведенным гипсом, наполнял их глиной, раскрашивал, покрывал лаком и т. д. Не имея образования — Жуков окончил лишь четыре класса средней школы, — он понимал значение научных знаний, очень много читал зоологических книг. В противоположность большинству людей, живущих на случайные средства, получаемые от продажи изготовленных чучел животных, Петр Иванович сохранял тех зверей и птиц, которых он считал редкими и интересными с научной точки зрения. Покупателям он даже и не показывал их. Однако если представлялась возможность передать эти экспонаты куда-нибудь в музей или профессору М. А. Мензбиру, он без сожаления расставался со своими сокровищами.
Началась империалистическая война 1914 г. П. И. Жуков был мобилизован в армию вольноопределяющимся и отправлен на Кавказский фронт. С наступающими русскими войсками он проделал длинный путь до Эрзерума, городка Хныс-Кала, Бурну-Булака. Назначенный в команду разведчиков, Жуков, как охотник и прекрасный стрелок, обратил на себя внимание начальства, получил солдатского Георгия и был произведен в прапорщики. В это же время он был легко ранен. Пробыв короткое время в госпитале, он снова возвратился на фронт и был назначен командиром пограничного русского поста Булгана на р. Араксе.
Военные действия, необходимость все время передвигаться, многочисленные обязанности командира поста не могли заставить натуралиста и охотника отказаться от сбора коллекций. И в Эрзеруме и в Хныс-Кала и особенно, находясь на стационарном положении в Булгане, Петр Иванович охотится, экскурсирует, набивает чучелами тушки птиц и зверьков, коллекционирует ящериц, змей, насекомых. Его семья все время получает из действующей Кавказской армии почтовые посылки с совершенно необычным грузом — зоологическими материалами.
В продолжение всей своей недолгой жизни Жуков вел подробные дневники и записи наблюдений и сборов, точно этикетировал все собираемые материалы.
Из его сборов на Кавказском фронте особенную ценность имеют пуховые птенцы джека-вихляя, находящиеся сейчас в зоологическом музее Московского университета, птицы из Эрзерума, из Северной Турции…
Зимой 1916—1917 гг. во время своего отпуска из армии Жуков на несколько дней поехал в Москву. Я в это время учился в Москве на последнем курсе университета, и он остановился у меня. Основной целью его поездки в Москву было желание познакомиться с профессором М. А. Мензбиром, с которым он уже много лет переписывался и посылал ему свои сборы и наблюдения. И в этот приезд Петр Иванович привез для Мензбира птиц из Турции и с Аракса.
Через П. И. Жукова я познакомился с Михаилом Алексеевичем Мензбиром. Для нас, студентов Московского университета предреволюционных лет, имя Мензбира было окружено особенным ореолом. Знаменитейший русский орнитолог, выдающийся и последовательный дарвинист школы фаунистов и зоогеографов, проректор старейшего русского университета оказал противодействие реакционному царскому министру просвещения Кассо и был изгнан из университета, где он работал около тридцати лет. В наших глазах М. А. Мензбир был пленом той «когорты славных», к которой принадлежали К. А. Тимирязев, Н. М. Сеченов, Н. А. Северцов и другие замечательные биологи.
Мензбир встретил нас радушно. Усадив меня в кресло, прежде чем начать беседу с Петром Ивановичем, он спросил, какую бы книгу я хотел посмотреть, чтобы не скучать, пора они будут говорить между собой. Увидев на столе несколько томов Дрессера, я попросил «Атлас яиц британских птиц» и погрузился в его рассмотрение. Беседа Михаила Алексеевича с Жуковым продолжалась около полутора часов.
Прощаясь, Мензбир просил Жукова писать ему и подарил нам обоим по экземпляру только что вышедшей перед этим его книги (в издании «Фауна России») о соколиных, где упоминал имя Жукова и приводил его данные о соколах. Меня Мензбир спросил, где я учусь. Узнав, что я юрист, Михаил Алексеевич спросил удивленно, зачем мне понадобились яйца британских птиц Дрессера. Пришлось объяснить, что я юрист по желанию отца и что после окончания юридического факультета непременно поступлю на естественный.
Вскоре после моего знакомства с М. А. Мензбиром началась революция, я уехал на Кавказ и смог поступить на естественный факультет только через пять лет. Мензбир, с почетом возвращенный в университет после революции, читал курс зоогеографии. И хотя с момента нашего знакомства с Михаилом Алексеевичем прошло много времени, на первой же лекции он узнал меня и выразил удовольствие, что мое желание сделаться естественником наконец осуществилось.
Через несколько дней после беседы с Мензбиром Жуков уехал в армию, закупив в Охотном ряду полсотни свиристелей, с которых вечерами снимал шкурки, чтобы повезти их домой для набивки чучел. (Свиристелей на Кавказе бывает очень немного, а красивых птиц охотно покупали биологические кабинеты школ.)
В самом начале революции, заставшей Петра Ивановича в Вулгане, он был избран в полковой комитет, а затем послан на съезд солдатских депутатов в Тбилиси. Возвращаясь оттуда в часть, он заболел сыпным тифом. После болезни Жуков демобилизовался и снова смог отдаться своему любимому препараторскому делу. Утвердившаяся на Северном Кавказе в начале 1920 г. Советская власть широко развернула культурную работу, в которой деятельное участие принял и Жуков. Его пригласили руководить препараторской мастерской во вновь организованном Институте краеведения. В музей института он передал почти всю свою огромную коллекцию птиц.
Весной 1920 г. осуществилась заветная мечта Петра Ивановича: он был принят студентом на агрономический факультет Горского политехнического института. Но закончить институт ему не удалось. Возвращаясь из одной поездки по делам Института краеведения в Ростов, П. И. Жуков подхватил в вагоне возвратный тиф. Сердце натуралиста, ослабленное недавним сыпным тифом, не выдержало, и он, совсем еще молодой человек, умер…
Просматривая иногда коллекцию птиц, собиравшуюся десятилетиями, я с особенным чувством читаю этикетки, написанные чаще всего чернильным карандашом, четким, разборчивым почерком. На этикетках обозначены пункты: Эрзерум, пост Булган, Хныс-Кала… При чтении их я вспоминаю наши совместные поездки и страстную и бескорыстную любовь Петра Ивановича к птицам, к науке, к природе, его кипучую натуру и доброжелательное отношение ко всем окружающим.
Со дня смерти П. И. Жукова прошло тридцать лет. Воскрешая в своей памяти образы прошлого, образы близких людей, я особенную гордость испытываю от сознания, что в числе друзей я имел такого замечательного по своим душевным качествам человека, такого истинного натуралиста, зоолога и охотника, каким был препаратор Петр Иванович Жуков…
С Викторином Алексеевичем Селегененко я познакомился несколько раньше, чем с П. И. Жуковым. Это был высокий, чуть сутуловатый блондин, неторопливый, во всем постоянный и настойчивый. У него, так же как и у отчима Жукова, была во Владикавказе маленькая кустарная чучельная мастерская. Еще мальчиком, застрелив на охоте какую-нибудь понравившуюся мне птицу, я относил ее Викторину Алексеевичу и просил набить из нее чучело. Мне нравилось также бывать в его мастерской, где можно было посмотреть, а иногда и приобрести чучела неизвестных мне птиц — соловья-красношейку, синехвостую славку, голубую сороку, широкорота и других, вывезенные Селегененко из Владивостока, где он работал некоторое время…
Несмотря на существование в маленьком Владикавказе двух «чучельщиков», как будто конкурирующих между собой, между «предприятиями» Кокушкиных-Жуковых и Селегененко никакой конкуренции не было. Оба мастера избрали себе деятельность не для обогащения, а из любви к животным, к природе.
В начале нашего знакомства я встречался с В. А. Селегененко случайно — то на охоте, то у Кокушкиных, то заходя к нему, но особенно подружился и оценил его замечательные качества много позднее, когда после окончания университета возвратился во Владикавказ.
Вернувшись домой, я начал работать ассистентом в Педагогическом институте, кафедрой зоологии в котором заведовал профессор С. С. Туров, незадолго перед этим приехавший во Владикавказ.
Институт только начинал свое существование, в нем не было ни оборудованных лабораторий, ни зоологических коллекций, ни музея. По моей рекомендации, С. С. Туров пригласил на работу препаратора В. А. Селегененко, и оборудование кабинетов зоологии пошло вперед быстрыми шагами.
У Викторина Алексеевича были золотые руки — он умел делать все и делал с удовольствием. Викторин Алексеевич столярничал, плотничал, выполнял всевозможные мелкие слесарные работы, набивал чучела, готовил скелеты, резал стекла, делал мышеловки, изготовлял стеклянные футляры для музейных препаратов и менделеевскую замазку и т. д. и т. д. Он обладал также замечательным качеством советского человека: считал, что работа, какой бы она ни была, — благородное занятие и никакая работа не может унизить достоинство человека. Разнообразную работу он проводил не за счет основного дела — изготовления чучел для музея, тушек для научной работы, скелетов и спиртовых препаратов для практических занятий студентов, — а параллельно с ней.
Викторин Алексеевич с самого начала нашей с ним совместной работы почувствовал, что дело института — его собственное, личное дело; оборудованию нашей кафедры он посвящал не только рабочее время, но и весь досуг в продолжение двадцатипятилетней работы в институте.
B. А. Селегененко был, конечно, хорошим охотником и весьма искусным стрелком. Однако и у него, так же как и у П. И. Жукова, над чисто охотничьими интересами, заставляющими охотников гоняться за дичью, всегда преобладали интересы натуралиста. В разгар охотничьего сезона, когда все городские охотники стреляли пролетных перепелов или вальдшнепов, Викторин Алексеевич часто отправлялся на зоологические экскурсии, чтобы до быть для музея института какую-нибудь редкую горную птицу.
Качества натуралиста и зоолога особенно ярко сказывались у Викторина Алексеевича во время экспедиций, и которых он сопровождал сперва С. С. Турова, а позднее меня. Он с увлечением занимался полевой работой: собирал зоологические материалы, добывал наиболее редких птиц и животных. По утрам Викторин Алексеевич вставал раньше всех и шел собирать поставленные на ночь ловушки, затем препарировал поймавшихся зверьков, тщательно измеряя их, снова шел на экскурсии и засиживался до глубокой ночи, чтобы успеть обработать все материалы, добываемые нами. Я не помню ни одного случая, чтобы хоть один добытый зверек или застреленная птичка была выброшена испорченной из-за запоздалой препаровки. Успехом наших поездок мы были обязаны главным образом ему.
C. С. Туров и В. А. Селегененко объездили всю Северную Осетию и Дигорию, в продолжение нескольких лет работали в Кавказском государственном заповеднике, посетили Армению и степи восточного Предкавказья. Экспедиции, в которых участвовал Викторин Алексеевич, привозили значительные, хорошо отпрепарированные научные сборы. Он, по выражению С. С. Турова, был «руками» экспедиций. Сейчас лаборатории и Зоологический музей Северо-Осетинского педагогического института относятся по своему оборудованию, по количеству научных коллекций и выставочных экспонатов к одним из лучших в СССР, и все это оборудование, все многочисленные чучела, биологические группы животных, научные коллекции, прекрасно изготовленные скелеты и «влажные» препараты на девяносто процентов изготовлены руками Викторина Алексеевича.
В. А. Селегененко не считал себя научным работником, но по существу был им в полном смысле слова: он много читал, хорошо знал зоологическую литературу, особенно кавказскую, всю свою жизнь вел наблюдения и дневники, собирал животных. Скромный и обязательный во всем человек, Викторин Алексеевич всегда с полной готовностью отдавал свои сборы и делился наблюдениями с зоологами. Академику П. П. Сушкину он передал серию редких черных неясытей, подбиравшуюся им в течение десятков лет, С. С. Турову и особенно мне он давал выписки из дневников и записок, которые вел регулярно в течение почти пятидесяти лет. Многолетняя работа В. А. Селегененко на Северном Кавказе обогатила знания о фауне нашей страны, но сведения о новых животных, добытых Селегененко, всегда опубликовывались другими. Из этих фаунистических новостей, открытие которых принадлежит ему, следует упомянуть серию черных неясытей, добычу лично им редчайшего экземпляра азиатского бекаса, застреленного под Владикавказом — первый случай нахождения этой птицы в Европе, добычу редких на Северном Кавказе красных коршунов, сборы целых серий прометеевых мышей в разных уголках Центрального Кавказа и много-много другого…
Работая в педагогическом вузе, Викторин Алексеевич, конечно, не мог остаться в стороне и от педагогической работы. С увлечением обучал он студентов-зоологов препараторскому мастерству, прививал им навыки сборов и ловли зверьков. Многие из советских зоологов, имеющих сейчас ученые звания и степени, в числе своих учителей, которые с любовью и настойчивостью отдавали им свои знания, руководили их первыми зоологическими работами, должны считать В. А. Селегененко. На мой взгляд, огромное воспитательное значение имело для молодых научных работников общение с В. А. Селегененко, наблюдение за его добросовестной, аккуратной работой, наблюдение за повседневной жизнью человека, целиком и полностью отдающего себя любимому делу. Воспитательная роль Викторина Алексеевича особенно сказывалась при летней работе студентов института на зоологической станции в станице Александро-Невской, организованной и оборудованной в основном его стараниями.
Еще об одной черте характера Селегененко мне хочется упомянуть — о его беспримерной деликатности и желании сделать что-нибудь приятное окружающим людям. Стоило только заикнуться о чем-нибудь, и Викторин Алексеевич употреблял все усилия, чтобы это желание было осуществлено.
Однажды я заметил, что было бы очень интересно достать птенцов горлинки, подложить их для воспитания египетским голубям, а впоследствии попробовать получить гибриды. Викторин Алексеевич не успокоился до тех пор, пока не разыскал гнездо горлинок, которых под Владикавказом очень немного и за которыми надо было проделывать утомительные экскурсии, и принес птенцов в институт. В другой раз я мельком сказал, что хорошо бы было для музея института изготовить группу чучел редких ястребов-тювиков с парой взрослых птиц и птенцами разного возраста. Викторин Алексеевич в продолжение целого лета настойчиво и упорно искал гнезда тюбиков, застрелил самца и самку и набил чучела из птенцов, по которым виден весь ход линьки их из пухового наряда в ювенильный (птенцовый). Подобных примеров можно привести множество.
Добросовестность в отношении к работе была основным стимулом деятельности Викторина Алексеевича. Работники кафедры всегда могли быть спокойны и уверены, что все наши занятия со студентами будут подготовлены, что наши лаборатории и кабинеты непрерывно пополняются и расширяются, так как за этим следит Викторин Алексеевич. А сколько изобретательности, инициативы, настойчивости и терпения проявлял он в разделах работы, поручаемой ему! Он придумал особый, очень удачный способ ловли прометеевых мышей, (редко выходящих из нор на поверхность почвы, способ ловли другого подземного грызуна — гигантского слепыша — при помощи проволочных петель и рыболовных крючков. Сколько птиц ц поймал при помощи изготовленных им ловушек!
В. А. Селегененко, в течение 26 лет проработавший в Северо-Осетинском педагогическом институте, до конца своих дней не оставлял работы. В возрасте более семидесяти лет, не имея уже физических сил приходить ежедневно на работу в лабораторию, он просил приносить к нему на квартиру все, что надо бывало сделать, и основную работу проделывал у себя дома. До самой смерти в 1950 г. он жил интересами института, интересами зоологических лабораторий.
Советская зоологическая наука в числе людей, преданных ей, имеет не только знаменитых ученых, но и скромных тружеников — препараторов, любящих свою науку, живущих ее интересами. В этом сила нашей советской науки, в этом ее достоинство!
Заканчивая очерк о двух своих скромных помощниках, замечательных препараторах Петре Ивановиче Жукове и Викторине Алексеевиче Селегененко, хочу сказать, что по своей внешности и по характеру мои друзья были совершенно различны. Движущей силой поступков П. И. Жукова были увлечения и страстная преданность профессии. Все, что бы ни делал В. А. Селегененко, было продумано и взвешено. Но общего в их в характерах было гораздо больше. Оба совершенно бескорыстно любили науку, которой посвятили свою жизнь. Оба не могли существовать без постоянного общения с природой, без любимой ими охоты, без зоологических наблюдений и сборов. Только занятия зоологией вносили радость в их жизнь, только природа наполняла их жизнь содержанием. Оба они были натуралистами!