Переходя теперь к очерку теоретических воззрений в Англии, я прежде всего должен заметить, что научное развитие в этой стране вообще шло иным путем, нежели на материке Европы. В Англии мы не видим такого господства школы и однородности направления, которое столь резко замечается во Франции и еще резче в Германии. В Англии несравненно более преобладает развитие индивидуальности и личной инициативы. Мы не станем входить здесь в причины этого явления, которое, однако же, необходимо констатировать как факт. Таким образом, общеизвестно, что из Англии нередко исходили основы новых и притом самых широких воззрений на природу, примером чего в новейшее время могут служить Дарвин и Уоллес, а в несколько более раннее — Ляйелль. Весьма характерна для Англии также меньшая степень специализации и разделения научного труда, чем та, которая замечается на материке Европы. В Англии, правда, остались на заднем плане некоторые отрасли, которые получили особенно широкое развитие в Германии, как, например, физиология, эмбриология и гистология; но зато ни одна страна в мире не представляет нам такого обширного числа натуралистов, с очень многосторонним образованием и способностью к широким обобщениям, как Англия. Обстоятельство это, по всей вероятности, находится в связи с тем, что Англия в качестве первенствующей морской державы значительно облегчает путешествия в самые отдаленные страны, а путешествие составляет несравненную лучшую школу, чем продолжительное пребывание в аудитории и в лаборатории под руководством профессора. Путешествие гораздо более содействует развитию самостоятельности и притом заставляет отречься от узенькой специальности в пользу более многостороннего и широкого изучения природы. Таким образом, можно признать общим правилом, что большинство английских натуралистов развилось и воспиталось во время дальних странствований. Эдуард Форбес, Гекели, Гукер, а также Дарвин и Уоллес приобрели несравненно больше на корабле, чем в университете, и не школе они обязаны тем, что могли принести столько пользы и геологии, и зоологии, и ботанике, и вообще всему естествознанию. Единственный пример на материке Европы, являющий хотя некоторое подобие английской науки, представляет нам Россия или, правильнее, иностранные члены Петербургской академии. Паллас, Бэр, Миддендорф могут быть поставлены на ряду с английскими натуралистами по разносторонности познаний и широте научного взгляда. Это также натуралисты-путешественники; но только они стоят несравненно более изолированно, чем в Англии, что, может быть, зависит отчасти от национальных причин…
В историческом очерке взглядов на вопрос о происхождении видов Дарвин приводит целый ряд английских писателей, высказывавшихся до него в пользу теории трансформизма; но по большей части ученые эти ограничивались краткими замечаниями о том, что виды изменчивы и могут происходить из разновидностей. Всех более выдающимся представляется Патрик Матью, который еще в 1831 г. высказал основы теории естественного подбора, т. е. указал на то, что виды изменяются в силу переживания особей, отличающихся какими-нибудь признаками, выгодными для сохранения их самих или их потомства. Мысль эта не обратила на себя ничьего внимания, и так как она была высказана, между прочим, без подробного развития и доказательств, то прошла бесследно в науке и получила лишь историческое значение.
В более подробном виде идея трансформизма получила и в Англии свое развитие среди философов. Так, она была высказана анонимным автором сочинения «Vestiges of Creation», который, подобно Э. С. Илеру и Бюхнеру, старался объяснить пробелы между ближайшими животными предположением, что организмы изменялись быстро, скачками, вследствие приспособления к окружающим условиям среды. Знаменитый современный философ Герберт Спенсер в 1852 г. также самостоятельно пришел к убеждению в изменяемости органических видов, что он, подобно Бюффону и его последователям, сводит главным образом на изменение внешних обстоятельств. Хотя воззрение его, в сущности, не представляло ничего нового, но оно могло иметь значение вследствие подбора доказательств из области истории развития, скотоводства и пр. Впрочем, эти философские трактаты не могли оказать большого влияния на научное движение уже по тому одному, что в них на первом плане являлась философия с ее целями, исходной точкой и методом. Наука, как мы видели, не обратила внимания и на отдельно высказанные остроумные мысли Матью и, можно думать, не остановилась бы долго и на блестящих соображениях Уоллеса. Ученый этот, совершивший в молодости путешествие в Южную Америку, отправился потом на острова Малайского архипелага с целью заняться естественной историей этого замечательного клочка земли, связывающего азиатский мир с Австралией; особенно ревностно взялся он за разработку насекомых и по преимуществу бабочек. Там-то он выработал теорию трансформизма, которую изложил в двух эскизах, из которых первый был напечатан в 1855 г., а второй, озаглавленный «О стремлении разновидностей неограниченно уклоняться от первоначального типа», появился в 1858 г., одновременно с первым очерком Дарвина, заключавшим в себе в сущности те же основные идеи.
В первом эскизе, «О законе, регулировавшем появление новых видов», Уоллес старается доказать необходимость признания преемственного происхождения видов для объяснения основных вопросов зоологии и зоологической географии и палеонтологии. Основная мысль автора заключается в том, что географическая и геологическая близость между соседними геологическими группами необходимо ведет к принятию существования кровного родства между этими группами. Мысль эту он выражает в форме следующего закона: «Каждый вид как в пространстве, так и во времени появился в период существования ранее появившегося близкого к нему вида». В приложении к классификации закон этот означает, что ближайшие виды находятся между собою в кровном родстве, причем они могут находиться в отношении простой преемственности или же в более сложном родстве; так, например, один вид может непосредственно произойти от другого, или же несколько соседних видов могут иметь одного общего родоначальника. Тот же закон приложим и к объяснению многих фактов геологического распространения животных. Так, например, известно, что океанические острова бывают населены исключительно им одним свойственными видами, но принадлежащими не к особенным группам, а к тем же большим группам, которые населяют ближайший материк. Примером могут служить Галлапагосские острова, имеющие большое количество самостоятельных видов, принадлежащих к южноамериканским родам. По теории трансформизма следует, что галлапагосские виды произошли путем изменения первичных колонистов, переселившихся в давние времена из южноамериканского материка. Никакая другая теория (например, теория самостоятельного творения) не объясняет этого явления так ясно, как теория преемственного происхождения видов. То же объяснение применимо, по Уоллесу, и к фактам геологического распределения видов, которое вообще параллельно географическому распределению. Ближайшие в системе виды находятся обыкновенно вместе в одном и том же слое, как это и должно быть согласно с принципами теории трансформизма. Теория эта объясняет также смысл существования многих органов, не выполняющих никакой физиологической роли в организме. По мнению Уоллеса, эти так называемые рудиментарные органы суть зачаточные образования, так сказать потенциальные органы, которые могли развиться только у других, происшедших путем филиации существ. Так, например, зачаточные конечности змей, не играющие в их жизни никакой роли, должны были развиться в цельные органы у существ, происшедших от змей, положим у ящериц.
В рассмотренном нами первом эскизе Уоллес доказывает только необходимость ввести идею трансформизма в круг научных теорий и показывает, как много существенных фактов может быть объяснено с ее помощью. О том, каким образом могло совершаться самое изменение одних видов в другие, он не распространяется вовсе. Ответом на этот вопрос служит второй эскиз, в котором автор старается показать, что теория трансформизма, в форме, предложенной Ламарком, не объясняет так полно вопрос о происхождении видов, как другой вид той же теории, сводящий процесс изменяемости органических видов к сохранению или переживанию признаков, наиболее выгодных для приспособления организма к окружающим условиям.
В основе этого второго эскиза заключена мысль, что господствующее понятие о разновидности не выдерживает критики. Основываясь на наблюдении, что искусственные разновидности домашних животных, при возвращении их к первобытному образу жизни, большей частью стираются и переходят к первоначальному виду, ученые стали смотреть на разновидность вообще как на нечто очень непрочное и весьма склонное переходить обратно в первоначальную форму. По мнению Уоллеса, такое представление об основном характере разновидности не верно, так как оно выведено из наблюдения над одомашненными животными, которые отнюдь не могут служить мерилом явлений, совершающихся в свободной природе. Уоллес приходит, напротив, к заключению, что разновидности могут безгранично уклоняться от первоначальной формы и переживать последнюю в том случае, если они обладают какими-нибудь признаками, выгодными с точки зрения приспособляемости животного к окружающим условиям. Для того чтобы пояснить все громадное значение такой выгоды, Уоллес указывает на борьбу за существование в природе и на законы населения видов. Непосредственное наблюдение убеждает, что в короткий период времени население страны не изменяется значительно: число особей каждого вида остается приблизительно постоянным; между тем число народившихся особей бывает очень значительно даже в короткий промежуток времени. Отсюда следует, что числу рождений соответствует такое же число смертных случаев, а так как из наблюдения известно, что ежегодно рождается большое количество животных, то ясно, что смертность в природе очень значительна. Ради самосохранения животное должно поэтому стараться избегнуть больших шансов смерти, т. е. бороться за существование, заботясь о прокормлении и защите от врагов. Если предположить, что средним числом цифра нарождающегося поколения только вдвое больше родительского поколения их, то и тогда выйдет что ежегодно умирает вдвое более животных, чем сколько их остается жить. Очевидно, что на первое плане умирают чересчур молодые, старые, больные и слабые особи и что переживают наиболее здоровые и сильные, т. е. такие, которые всего лучше могут обеспечить себе продовольствие и избежать многочисленных врагов.
Из предыдущего следует, что, в виду жестокой и беспрерывной борьбы за существование, всякие полезные уклонения животных должны послужить им в этой борьбе и дать перевес над такими неделимыми, которые лишены таких уклонений, а еще более над такими, которые обладают каким-нибудь бесполезным или вредным уклонением. Так, например, антилопы с наиболее крепкими и длинными ногами будут несравненно легче избегать нападения хищных зверей, нежели их сородичи с короткими и слабыми ногами.
Сказанное по отношению к особям приложимо и к целым расам. Если одна раса будет снабжена более выгодными в борьбе за существование признаками, чем другая, то очевидно, что первая будет в состоянии пережить такие невзгоды, под влиянием которых вторая совершенно исчезнет с лица земли. То же самое получится, если какая-нибудь раса будет отличаться выгодными признаками от основного вида. При наступлении какого-нибудь неблагоприятного обстоятельства, например сильной засухи или саранчи, поедающей огромные количества пищи и т. п., борьба за существование должна сделаться еще более тяжелой; напряжение животных для преодоления ее должно дойти до крайних пределов, и тут-то совершится перетасовка: особи расы, снабженной какими-нибудь преимуществами, останутся в живых, тогда как особи рас, лишенных этих преимуществ, а также и основной вид вымрут окончательно. В результате раса окажется заменившей собою основной вид, и возвращение к нему будет уже делом немыслимым, так как это возвращение должно быть неизбежно связано с вымиранием в борьбе за жизнь, т. е. несуществованием. Если же внешние условия, в силу которых данный признак расы сделал ее победительницей, снова изменятся, например возвратятся к прежнему состоянию, то раса должна снова измениться, и в этом случае то изменение окажется наиболее выгодным, которое всего более приблизит ее к основному, уже вымершему виду. Подобный пример представляют нам, по мнению Уоллеса, расы домашних животных, которые, при переходе в дикое состояние, могут только в том случае справиться с борьбой за существование, если они наивозможно более приблизятся к дикой, т. е. первоначальной породе.
Таким образом, может быть объяснено кажущимся возвращением к прежнему типу изменение одичалых животных, например лошадей в южноамериканских пампах. Таким образом, основное положение, что расы, одаренные полезными признаками, способны развиваться далее и переживать основной тип, объясняет не только происхождение новых видов на земле, но также и факт кажущегося возврата домашних пород к первобытному состоянию, т. е. аргумент, который в глазах господствующего учения всегда имел значение существеннейшего возражения против теории трансформизма.
Весь этот талантливый эскиз Уоллеса представляет собою только дедуктивное построение: ряд выводов из основного положения. Что касается фактической, реальной подкладки, то она у Уоллеса отделена в особый очерк (о малайских дневных бабочках), который появился в свет только в 1864 г., т. е. через шесть лет после принципов теории естественного подбора, вследствие чего и мы откладываем рассмотрение этого интересного эскиза до одной из последующих глав.