Сказанного довольно, чтобы дать хотя некоторое представление о чрезвычайном интересе и важности работ нашего гениального физиолога акад. И. П. Павлова и созданной им школы, а также работ В. М. Бехтерева, работ, проливших яркий свет на сложнейшие и темные вопросы работы головного мозга, — работы, создавшие целую науку, рефлексологию.
Необходимо еще предупредить против нередко встречающихся ошибок по отношению к этой новой науке. Во-первых, надо помнить, что рефлексология есть отдел физиологии. Это физиология коры больших полушарий мозга. Интереснейший и важнейший отдел, непосредственно соприкасающийся с психологией, но это не есть психология. Психология («наука о душе») занимается изучением поведения и характера организма как целой единицы, а не движениями и изменениями отдельных органов. Она занимается изучением целого организма с точки зрения явлений сознания, которое для физиологии не существует, как не существует, например, жизнь для физики или трение для арифметики. Из того, что самое название «психология», как и название «душевные явления», исторически сложившиеся, очень неудачны, еще ничего не следует. «Души», как какого-то вещества или особой силы, не существует, и, говоря о душевных явлениях, мы вовсе не думаем о старых сказках, о какой-то бессмертной душе, существующей независимо от тела. Мы просто старым, привычным именем называем определенную, несомненно существующую и всем известную группу явлений. Ведь говорим мы хотя бы о красном цвете заката или синем цвете неба, хотя на самом деле ни красного, ни синего и никаких других цветов не существует, а существуют только электро-магнитные колебания эфира с разной длиной волны колебания. И только попадая на нормальный человеческий глаз, эти колебания производят в мозгу некоторые впечатления, называемые нами такими-то или иными цветами. Да не существует ни самого «заката» (солнце ровно никуда не закатывается), ни неба.
Рефлексология дает нам понятие о самой сущности тех нервных процессов, которые лежат в основе явлений сознания, и истинная психология должна строиться на этом реальном, объективном фундаменте. Точно так физика и химия разъясняют нам сущность тех процессов, которые совершаются в живых клетках и тканях. Без физики и химии не было бы и не может быть физиологии. Но все-таки физика и химия — не физиология. Также в физике и ее отделе — механике шага нельзя ступить без математики. Но, решая физические задачи с устранением физических понятий, лежащих вне математики, мы всегда рискуем попасть в положение одного знаменитого математика, академика Парижской академии наук, который исследовал полет обыкновенной ласточки и высчитал, что ее полет требует «четверти лошадиной силы» (точно цифру не помню, может быть не 1/4, а 1/6 — но во всяком случае силы, невероятно превышающей действительную мускульную силу ласточки). Отсюда прямой логический вывод, что для ласточки полет невозможен. Математически исследование это было безупречно. Автор только незнаком был (да в то время и не мог быть знаком) с механикой полета. Точно так, например, свечу, горящую в темной комнате, можно изучать с разных точек зрения. Можно изучать механику расплавления стеарина, поднимания его по фитилю и т. д. Можно изучать разложение на составные части стеарина и вообще химию горения свечи. Но можно изучать свет, даваемый свечой, с точки зрения освещения тех или иных картин, висящих на стене, с точки зрения действия на глаза. Механика, химия, физиология зрения, гигиена глаз — все это разные науки, изучающие разные проявления, хотя в этом примере в основе их лежит одна и та же горящая свеча.
Точно так сознание есть столь же реальный факт, как свет, даваемый горящей свечой, одно из проявлений физико-химических и физиологических процессов, протекающих в сером корковом веществе больших полушарий. И, как всякий действительный факт, его должно и можно изучать. Изучение это и есть область психологии.
Другая ошибка — мнение (конечно, не у ученых людей, а у знающих о рефлексологии только понаслышке и плохо понявших, в чем дело), что рефлексология яко бы доказывает, что ум есть только у человека, а у собак и других зверей только условные рефлексы. Это в сущности повторение, в других только словах, старого изречения «у человека — душа, а у зверей — только пар». Со времен Дарвина можно считать окончательно установленной идею постепенного развития (эволюции) всех живых существ, включая и людей, из одного общего корня. Это кровное родство само по себе указывает на близость у нас и у других высших животных всех жизненных проявлений, в том числе и «душевных». Наш мозг отличается от мозга обезьяны, лошади, собаки только несколько большей относительной величиной и сложностью, однако и мозг, и вся нервная система у нас и у них построены по одному плану. Но между «душевными» явлениями и строением нервной системы существует несомненное соотношение, как и между поведением и душевными процессами. Ясно, что «душевные» явления таких высоко организованных зверей, как собаки, кошки, лошади, крысы и т. д. и т. д., не могут не быть столь же близкими к нашим, как близко в соответствующих условиях их поведение к нашему. У собак мы видим подражание, способность научаться из опыта, хорошо развитую память. Собака видит сны — и иногда такие живые, что ищет, проснувшись, то, что видела во сне. Она имеет волю, способна к комбинированным, совместным действиям (напр., пойнтер делает стойки по перепелам, а выборзок заходит сбоку и на взлете ловит, иногда съедает сам, иногда отдает пойнтеру), значит и у собаки есть не только сознание, но и «представления» (простые идеи).
«Душевная» жизнь и сознание человека развились из жизни и сознания ниже по организации стоящих существ, поэтому по существу не отделимы от их «душевной» жизни и сознания, но, конечно, отличаются большим богатством и сложностью. Человеку (взрослому) для образования простого условного рефлекса достаточно 1—2—3 опытов, а для собаки нужно 10—20 опытов, иногда и больше. Собака с трудом образует условные рефлексы второго порядка (условный раздражитель образуется путем совпадения не с безусловным, а с другим прочно установленным условным возбудителем), — а человек легко образует условные рефлексы и третьего, и четвертого порядка, и т. д., целые цепи условных рефлексов. Человек способен к многократному анализу собственных движений, совершенствуя их почти беспредельно с практикой. Собаке и однократный анализ дается трудно. Наконец, человек образует сложнейшие группы синтетических рефлексов. Говоря другими словами, человек способен образовывать отвлеченные понятия, способен к логическому отвлеченному мышлению и, главное, способен к членораздельной речи. Ум и «душевная» жизнь собаки, конечно, могут быть сравниваемы с умом ребенка одного-двух лет, еще только начинающего говорить. Между таким ребенком и умной собакой разница в уме вряд ли будет больше (я полагаю — гораздо и гораздо меньше!), чем между умом Ньютона, Дарвина, Маркса и других светил человечества — и умом одного из наиболее тупых жителей Огненной земли или внутренней Австралии (за одним важным исключением: и ребенок, и житель Огненной земли могут со временем развиться до большой умственной высоты, а собака, не владея речью, не может).
Рефлексология совершенно одинаково приложима и к крысам, и к собакам, и к людям; если она чаще говорит о зверях, то лишь потому, что с людьми делать опыты неудобно. Но все законы этой науки, законы деятельности мозга и образования «ассоциаций» столько же относятся к человеку, как и к другим животным.
Наконец, последняя ошибка, от которой хочу предостеречь. Нередко встречаешь людей, искренно увлекающихся рефлексологией и, по-видимому, понимающих ее, и в то же время странно относящихся к ее терминологии. Всякая наука неизбежно имеет свой язык, свои условные обозначения. Это необходимо и полезно. Но лишь при недостаточной научной тренировке или недостаточной вдумчивости можно воображать, что в этих обозначениях имеется какая-то особая внутренняя сила, что в специальном жаргоне заключается наука. Это странная и немного смешная ошибка. Наука лежит в приемах и способах исследования прежде всего, затем в добытых законностях, а вовсе не в словах. Такое отношение к словам, к жаргону есть просто атавизм, — наследие тех времен, когда темные, первобытные люди ожидали всего от слов, молитв, заклинаний, магических формул.
Когда человек избегает (не в научном, специальном исследовании, а в популярном руководстве) употреблять такие «вульгарные, обывательские» слова, как «память» (вместо «прочный условный рефлекс»), «испуг» (вместо «рефлекс на новизну раздражителя») и т. д., то я невольно всегда вспоминаю тургеневскую «госпожу Кукшину» с ее припевом: «в наше время как можно без эмбриологии», и того гражданина в одной из мольеровских комедий, который на старости лет узнал, что существуют на свете проза и стихи, и что он сам говорит именно прозой; придя в восторг, он всем потом надоедал сообщением, что он говорит не как-нибудь, а именно прозой. Надо быть последовательным. Ведь и кроме слов «ум», «память», «испуг», «радость», «хитрость», и т. д. и т. д. (обычные названия «душевных» явлений) мы употребляем массу других, столь же по существу бессмысленных, обывательских слов: вода, соль, веревка и много других.
Говоря научным языком, надо говорить не «вода», а «аш-два-о» (химическая формула воды H2O), или по меньшей мере «окись водорода». Вместо «соль», надо говорить «хлористый натрий». И в химических формулах именно так, H2O, воду и обозначают. Однако, даже и Менделеев или Меншуткин за столом вряд ли обращались к соседу с просьбой «передайте, пожалуйста, окиси водорода», а просто просили стакан воды, хотя были великие химики.
Сказать, что «животное отличает красный цвет от оранжевого», или сказать, что оно «реагирует на основании различия в длине световой волны между 650 и 600 микромикронами» — значит совершенно одно и то же, а потому одно выражение не может быть научнее или ненаучнее другого. Поэтому будем знать великие достижения и огромную пользу молодой науки рефлексологии и в то же время будем продолжать говорить общепонятно, «по-человечески», оставляя специальную терминологию для тех случаев, когда обращаемся к специалистам, или когда нужно подчеркнуть какой-нибудь действительно существующий оттенок мысли.
Для нас во всяком случае важно одно. Все те немногие основные правила воспитания и натаски собак, о которых упомянуто выше, старинные правила всякого воспитания как для животных, так и для людей, найденные ощупью, опытом. Они вполне подтверждаются и находят свое объяснение в данных рефлексологии. Эти коренные, неизменные правила опять напоминаю:
Требовать только самых простых, ясных и понятных для собаки вещей. Постепенно и не торопясь переходить от более простых к более трудным урокам и не раньше твердого закрепления ученика на предстоящей ступени. И далее почаще вспоминать и проходить старые уроки. Всегда требовать полной быстроты и отчетливости исполнения. Ни в коем случае не утомлять, не надоедать занятиями, не запугивать ученика. Всегда быть ровным, спокойным, настойчивым. Всегда за выполнение наградить каким-нибудь кусочком, за ошибки наказывать тотчас же (выговором и т. п.) и непременно настоять на выполнении. Никогда не требовать ничего лишнего и не дозволять ничего раз запрещенного. Никогда не обманывать. Все приказания делать в одних и тех же словах, кратко и ясно.
Источник: С.А. Бутурлин. Настольная книга охотника. Издание Вологодского товарищества охотников «Всекохотсоюз». 1930